Нашу победу я умою твоей кровью

Мощные челюсти прожорливого двигателя клацают острыми лопастями, перемалывающими кости, и выхаркивают кровавый сгусток. Воняющий, горячий и склизкий. Ивар цокает, стирая это великолепие со своей щеки тыльной стороной ладони. — Не будь сучкой, — советует он почти ласково и вылезает на свет отнюдь не божий, вдыхая спёртый воздух. Когда-то запах бензина царапал ему горло, наполнял парами лёгкие. Теперь вонь стоит такая, что глаза выедает, но Ивар привык, дышать научился. Фиксатор щёлкает. Щёлк-щёлк-щёлк. Сустав вторит ему, будто вот-вот прорвёт кожу и ощерится изъеденными остеоцитами. Ивар затягивает туже застёжки, посылая стреляющую боль разрушающихся костей далеко и нахер, и приземляется на нагретый солнцем капот, подтягивает здоровую ногу к себе. От Рубикона пышет жаром не меньше, чем от разыгравшегося на небосводе жёлтого блина. Обнажённую кожу печёт, как и приземлившуюся на капот обтянутую джинсами задницу. — Порядок, но нужно топливо, — Ивар цокает, щурится, потому что резь в глазах почти болезненная, до скапливающихся в уголках слёз. Он спихивает со лба на нос очки — заезженные, вставшие всему сущему поперёк горла авиаторы, чьи стёкла пережили не меньше бомбёжек, чем их хозяин. Смотреть сквозь паутину трещин проще, да ещё и в красном цвете. Ивар чувствует почти удовлетворение, надувая пузырь из жвачки, что кажется уже смолой, потерявшей всякий свой химозный привкус. Бьёрн возвращается с двумя банками газировки и бросает одну, а сам окидывает Ивара и Рубикон таким взглядом, что — точно, оценивает весь масштаб пиздеца, в который вляпался. Анализирует, где же так слажал за тридцать с хвостом лет, чтобы оказаться здесь: на заре второго тысячелетия, в стране экономического краха, на высшем театре кровожадного абсурда. С психопатом в напарниках да имплантами в мозгах на двоих, что закоротят тысячами вольт, взбодрят до судорог, стоит вывернуть руль не туда. — На считалочку, или опять мне опять одному разыгрывать трагикомедию на трассе? — Ивар щёлкает кольцом газировки, собирает языком выступившую пену и пьёт залпом. В горле щекотно лопается концентрированный сахар, который зарядит его на полную катушку и выльется тирадой ядовитых фраз, сплошными уколами да шутками, за которые ему не раз пытались выбить зубы. Наступит момент, и Бьёрн заклеит ему рот. Наступит момент, и Бьёрн самолично его скормит Рубикону, и не то чтобы Ивар смог бы его за это винить. — Ручки запачкать боишься? — Бьёрн отбривает лениво, как разморённый жарой лев. Только всё напускное да фальшивое, потому что каждый жгут его жёстких мышц натянут. Нужно быть полным кретином, чтобы расслабиться на сумасшедшей свистопляске человечества. Или Иваром. — Посмотри на меня, солнышко, и повтори это ещё раз, — он ощетинивается и разводит руками. На его ладонях — кровавые разводы, бурые, въедшиеся в кожу, как и грязь под ногтями. Таким расцарапать — и всё, в конвульсии и навылет. Бьёрн хватает шипастую цепь, растягивает на дороге. Сила перекатывается под его изляпанной футболкой, сдерживаемая прокачанным самоконтролем. Потому что вся это мощь жаждет Ивару все едкие слова в глотку затолкать. О, он чувствует, конечно. Их тандем — не взаимопонимание, а титаническое терпение. Выеденные рытвины в сплетениях, острый нервоз, где и психоза угроза, и шизофрении лёгкий шлейф. — Когда-нибудь я скормлю твой язык этой машине, — говорит Бьёрн. Спокойно, констатируя, примиряясь со своей жестокостью, заключая договор на душу. Ивар уверен, стоит им дойти до финиша — крови будет столько, что хватит на целый автопарк лязгающих металлом вампиров. Когда-нибудь — не чисто гипотетически, Ивар знает. Когда-нибудь — за финишной прямой, под рёв бьющейся в экстазе толпы, и его сметёт этой силой, на куски порвёт. Когда-нибудь — гораздо позже, а сейчас они плавятся в жаре и собственном соку за сотни миль до следующего штата. Значит, можно дальше играть, по канатам нервах вышагивать совсем не изящные па, пока рдеет приближающаяся тачка на горизонте. — Непременно, — Ивар ловит языком последние капли и спрыгивает с капота. Колено стреляет. Раз-раз-раз. Прям как раскладываемый умелыми руками клинок — острая игла, которой позавидовали бы все древние, что кровопусканием занимались. Пробитые шины визжат, лопаются оглушительно громко. Тормозной путь чернеет полосами, и Ивар водит по ним глазами, пока Бьёрн вытаскивает растерянное и орущее топливо за шкирку. — Одного, — приказывает он, и другой бы послушался. Но Ивару смерть башку сносит до дрожи в руках, до восхитительно поднимающихся волосков на всём теле. Он кормит Рубикон почти с рук, пока кровь льётся по запястьям, обрызгивает с ног до головы. Поллитра за маму, папу и того, кто сотворил больным умом Кровавую Гонку. Автомобиль чавкает, рычит довольно, и Ивар ощущает сытое удовлетворение, мурлыча что-то себе под нос, пока чужая рука не смыкается на его шее тисками, не оттаскивает. Бьёрн его как щенка встряхивает, разве что оплеухи не раздаёт. В ушах — лишь вопли да мольбы о пощаде. Ивар не сразу соображает, чего от него хотят. — Что я тебе сказал, Хёнгвар? — Бьёрн выворачивает его руку с клинком почти до хруста. Ивар рычит, дёргается, пока его не прикладывают к двери Рубикона. Бьёрн вплетает пальцы ему в волосы, натягивает до мерзчайшей боли и бьёт головой о стекло. Чудом, что не разбивается. Чудом, что очки с него успели слететь. Ивару, в принципе, насрать на голову, но машину он бы не простил. — Иди нахуй, Лодброк, — он с размаху бьёт локтем в живот и, наконец, разворачивается. — Нужен полный бак! Будь добр, сунь два пальца в рот и выхаркай своё милосердие! Мы сдохнем, если будем жалеть кого-то! В его руках всё ещё смертоносная игрушка, но общее в голове перекрывает частное, потому что финиш — далеко, а одному не справиться. Разве что только сложиться в самом конце. Бьёрн дышит тяжело, потирает ушибленное место и сам думает о том же. Ивар мог ударить клинком. Но вместо этого взгляд отводит, когда его вынужденный напарник подходит ближе. Будто стыдясь собственного здравомыслия. — Для тебя у меня милосердия не останется, поверь, — произносит Бьёрн вкрадчиво и разжимает ему пальцы, забирает иглу. Ивар поднимает на него глаза и сыто улыбается. — Для начала надо выиграть. Бьёрн проводит острием по его шее, будто раздумывая. Ивар голову выше поднимает, безрассудно подставляется. — Выиграем, — обещает Бьёрн. — И я убью тебя на финише. И под лающий смех Ивара идёт заполнять бак.