Shield and arrows

Дождь сегодня был особенно мерзкий. Тяжелые капли нещадно били по, едва прикрытой капюшоном, гладко выбритой тонзуре. Холодные струйки стекали по шее за шиворот, из-за этого промокла даже домотканая грубая тога под ветхим плащом. Ткань неприятно липла к телу, создавая ещё более неприятный зуд. Дорогу размыли непрекращающиеся дожди ещё неделю назад. Нога проваливалась в грязь по самую щиколотку. Но путник, уже более часа находившийся в дороге, не жаловался и даже, казалось, не сердился на погоду. В его родном монастыре сейчас уже было время вечерней трапезы. Монахи, скорее всего ели горячую похлебку и ржаные лепешки, грубого помола. Обычная еда для братии. Они не привыкли себя баловать больше чем кусочком мяса и кружкой пива, да и то только в большие праздники. Отец-настоятель всегда говорит, что смирение — высшая добродетель, и что человек не для плоти своей живет. Эти слова часто вызывали невольное хмыканье. Глава обители был очень тучным, явно не в чем себе не отказывающем, краснолицым стариком с жиденькой белой бородкой. Отец любил поглаживать её, поучая младшую братию. Промокший голодный путник тяжело вздохнул. Ему бы сейчас быть там, в сухой келье. Молился бы он святым да готовился бы ко сну. Но злой жребий выпал ему. И недавно ведь хвалился удачей! А тут соломинка подвела. Шагать еще не меньше трех миль. Под дождем. Утопая в грязи. В его-то годы! Монах все время размышлений стойко старался не показывать своего недовольства. Медленно перебирая четки, шел он слегка склонив голову и прикрыв глаза, создавая впечатление смиренного, тихо молящегося пилигрима. Путь его лежал через лес. Узкая тропинка петляла между деревьями, постоянно скрываясь из виду. Где-то пронзительно заухала сова. И Монах в испуге перекрестился. Уж сколько он наслушался за последний месяц про разбойничавшую в этих лесах шайку. Говорят, лютые злодеи: отнимают все до последнего гроша, рубят пальцы, колят глаза… И в особенности, не жалуют нашего брата монаха. Ой, не нарваться бы… Вдруг, перекрывая шум дождя и вой ветра, раздался пронзительный свист. Путник присел от неожиданности, прикрывая голову руками. Господи, неужто разбойники? Разве мог день быть хуже? — Эй, старик! — Раздался над ним зычный голос. -Поднимайся! — Прикрикнул второй, более мягкий. Монах взглянул на говоривших снизу вверх. Святая Мария… Он мысленно крестился, вызывая ко всем святым. Над ним стояли двое людей в алых плащах. Монах так и остолбенел, лишь мелкая дрожь била в руках. Высокий, рыжий мужчина, в подертом с заплатами красном плаще, вопросительно посмотрел на, стоявшую рядом молодую женщину. Она была тоже рыжей, хоть и с более темным оттенком. Девушка, путник подумал, что ей не должно быть более шестнадцати зим, широко улыбаясь, подняла монаха за локоть. — Послушай, старик. Мы не хотим здесь задерживаться. Я вижу ты уже понял кто перед тобой. Поэтому скорей выворачивай кошель, и мы тебя отпустим. Монах затрясся всем телом. — Я… У меня ничего нет… Меня послали отнести послание… Пергамент… Я бедный служитель… У меня нет ни фартинга! Девушка перестала улыбаться и отошла. — Давай ты. — Коротко посмотрела она на спутника. Он быстро обыскал монаха и с разочарованием показал девушке запечатанный клочок бумаги. — В кой-то веке один из них сказал правду. — Ладно, старик, ступай. Но мы это заберем. — Рыжая спрятала послание в набедренный кошель. Через мгновение монах стоял под моросящим дождем глядя на быстро удаляющиеся фигуры в красных плащах.

<center><center>

</center></center>