Комната пахла апельсинами, и все было пропитано кислым соком, смешанным с печальной болью красного цвета. Металл приятно отзывался на языке, подобно женщина, тоскующая о ласке много-много дней. Девочка с персиками выросла так незаметно, что было удивлением понять, как нежные фрукты изрядно изгнили до пепла её души и нежный пушок остался только на розовых щеках, испачканных желтеющим соком. Лампочка над ней кружилась, на косточках спины танцевали молчаливые темные змеи, чей шепот ей хотелось услышать. Одиночество заставляет искать собеседников даже в тенях — она давно это поняла. Как и то, что трудно от них добиться чего-то. Было холодно. Нож молчал. Девочка не спала. Ночь хохотала.
И прижавшись губами, она соскользнула носом по израненной кожице, вдыхая аромат, полный жизни. Эти цитрусы… Она скуляще пыталась оторваться от фрукта и добраться до оранжевой плоти, втянуть влагу между долек, но разъеденный рот догрыз до белоты. Зубы погружались медленно в цитрус, а девочка просто глядела на упрямых мотыльков под лампой. Они обжигались, теряли силы, но льнули к свету, как святейшие существа; падали на пол замертво из истощения, и их пожирала тьма. Глупые. Скрип веток по окну отвлёк от созерцания букашек, в уши заполз ласковый шепот листьев. А потом завыла тварь, которую никто не мог слышать, кроме девочки. Родная, ужасающая тварь, но искренняя, воющая от боли за окном, скрытая под ветром. В этом мире лишь в ней таилась неподдельность тоски по неизвестному. И девушка готова отдать свою жизнь этому божеству, наполненному болью. Оно уже виднеется сквозь отражение чистого лица в окне. И все ближе. Хочется быть ближе к подоконнику, но тварь скрывается. Ей нужна охота. Девушка это понимает и принимает правила. Сводящий смелостью вой вновь впился в её голову. Первый ласковый коготь сжал её плечо. Не убежать. Как куколку, живую вбили в стол. Твари нужна исповедь, но как ту дать, если дольки губ слиплись в кислом соке? Лезвие светилось во тьме от люстры и было вратами, в которых виднелась тварь. А девушка все гадала, почему отражение ей так знакомо.
—
«Кого ты мне напоминаешь, божество? Ты определенно не убожество, но я тебя страшусь.» — Но вместо ответа в голове отозвался вой, требующий правду.
И немедля, непослушная рука взяла неуклюже нож, оперлась на рукоять, словно старец на клюку, дрожали и хотели упасть вслед с силами жить. Это слово «жить» …такое родное для твари.
Медленно-медленно входил нож в фруктовую плоть, и рана наполнялась соком, что оставался на железе. Девушка задумалась. Тварь затихла в надежде. Пальцы ожили. И в дверь постучался новый гость. За стол, где было двое, села исповедь без глаз и с длинным носом. Она ждала, наполняя кубок голодной слюной твари. Смотрела на юную и пила сцеженное с клыков.
О, сколько сил дева вкладывала в то, чтобы кончик лезвия рисовал на белой шкурке, что заменила собой бумагу. Сколько воли приложила, чтобы из узоров сложить красивый силуэт женщины. Сколько времени потратила, лёжа на столе. Сколько месяцев бежала она от себя же, уродливой, истерзанной низменным чувством.
Дева рисовала силуэт женщины.
И боль откатывалась назад, к верху горы, откуда принеслась лавиной. Неслась, девушка точно неслась по воле своей прихоти. По полю своего безумия, стаптывая колоски остатков разума. Пальцы задрожали. Бедра, талия и ноги. И бездыханный, искусственный живот. Нет-нет-нет, здесь нет жизни! И вновь дернулись верёвочки, держащие пальцы марионетки.
Изгиб.
Сжатие.
Сильнее.
Упор.
Вдавила.
Простила.
Ошиблась.
Вспорола живот.
Посреди белой кожицы, между двух линий-матерей рисунка, зиял оранжевый круг, как солнце. И фантазия нарисовала в нём внутренности женщины. Теперь рисунок овладел душой.
Сок оказался на прижатых губах, и кровопийца в женском обличье жадно всасывал его в себя, иначе сдохла бы от жажды. Но это совсем не вкус крови.
Будто мужчина ласкает женщину, нож проходит по кожице фрукта, оставляя расщелину, из которой выглянули капельки. Точно горе душит женщину, нож оставляет красный след на запястье. Зверь припал к запястью и был остановлен исповедью.
Рисунок креста.
Новый шрам.
Татуировка.
Запрет.
Слизывая кровь, девушка обещает больше не травмировать собственную плоть. Не травить горем свою душу.
И хороший ли конец у этого рассказа? Сказка? Принц? Принцесса оживет? Станет красавицей и примером для подражания?
Вонзается в апельсиновую женщину нож. И проходит сквозь живое горло.
Реальная девочка не бессмертна, в отличие от фрукта — она просто кусок жизни, с болезнью, от которой не излечить никого навсегда. И, как любой кусок жизни, засыпает, прижимая к шее апельсиновую женщину.
