Мы оба здесь

Монэ кидала пельмени в кастрюлю по одному и издалека, спешно отдёргивая руку, словно брызги кипятка были для неё прямо-таки смертельны. Сквозь звук бурления воды пробивался хрип радиоточки: в какой-то передаче вроде «Играй, гармонь!» с надрывной весёлостью исполняли частушки — прекрасный выбор для глубокой ночи. Или это уже раннее утро, «первая зорька»? Ло привычным жестом поднял руку, чтобы посмотреть на часы, но вспомнил, что оставил их у кровати. Микроволновка с начисто стёртыми кнопками уверенно показывала явно противоречащие темноте за окном 14:38. Время на ней сбивалось не только после отключения или скачков электричества, но и просто так, под настроение — Ло уже устал бороться, плюнул. Радиоточка взвизгнула истошным «Йи-и-и-их!» и затянула очередные «во саду ли, в огороде». — Тебя не раздражает этот… фольклор? — спросил Ло. Монэ вздрогнула, оглянулась через плечо: — Тьфу, напугал, — она отправила в кастрюлю последний пельмень и бросила пустой пакет на стол. — Нет, не раздражает, я не вслушиваюсь. Просто для фона включила, чтобы не скучно было. Ло плюхнулся на жалобно скрипнувшую табуретку, откинулся на стену, где обои уже стёрлись до белой бумаги точно на уровне его плеч. Прикрыл ладонями глаза, слегка помассировал веки, зевнул. — Чего вскочил? — Монэ помешала пельмени. — Спи, ещё время есть. — Не хочу, — отмахнулся Ло. — Выспался. — Да ну? — Монэ выразительно глянула на его сонное лицо. — Не спится, — поправился Ло. — А задрёмываю — одни кошмары. Может, из-за погоды. Метель скреблась по оконному стеклу, на особо сильные порывы ветра негромким гулом отзывалась вентиляция. Бегунок висящего на стене календаря отмечал двадцать девятое января — новогодние праздники уже подзабылись, до тепла ещё слишком далеко. — Да и соскучился, — Ло поднял взгляд на Монэ. — С тобой посижу. — Ладно, я поняла и смирилась с неизбежным — придётся делиться, — рассмеялась она. Холодильник возмущённо зарокотал, когда Монэ полезла за вторым пакетом пельменей. Ло рассеянно потрогал ногой потемневшее пятно на линолеуме, словно попытался оттереть. Пятно не поддалось. — Давно вернулась? — спросил Ло. — Да нет, меньше часа. Только душ приняла. Потемневшие от влажности зеленоватые волосы вились больше обычного. Ло отчего-то захотелось растянуть эти завитки, как пружину, чтобы удостовериться, что они вернутся в исходное состояние. Но дотянуться до стоящей у плиты Монэ даже на их крошечной кухне не вставая с табуретки не получилось бы, а ему было лень. — Надо будет проследить, чтобы в следующем месяце у нас общих смен больше было, — Ло наблюдал, как Монэ снова по одному отправляет пельмени в кастрюлю. — А то я скоро забуду, как ты выглядишь. — Всё равно в разные бригады попадём, — не оборачиваясь, пожала плечами Монэ. — Я же лучший фельдшер подстанции, мне обычно самого бездарного врача дают, для баланса. Всё-таки преодолев себя, Ло поднялся и выключил радиоточку, в которой как раз лирическая героиня с нежностью сравнивала своего любимого с бараном. Тишина словно накрыла кухню плотным колпаком, Ло ощутил себя на морском дне, под толщей воды, не пропускающей ни единого звука, давящей сверху. Царапанье метели по окну вдруг стало скрипом обшивки корабля, газ под кастрюлей расцвёл голубым анемоном. — Давай летом поедем на море? — Ло шагнул к Монэ, обнял её со спины. — Будем купаться, загорать и совсем не думать о работе. Случайным знакомым будем врать, что ты секретарша, а я дрессировщик белых медведей в цирке. Будем вино пить на закате, гулять вдоль прибоя… Или просто будем лежать на песке под палящим солнцем и не шевелиться, а? — Я жару не люблю, — напомнила Монэ, запрокинула голову, потёрлась об него затылком. — На море Лаптевых, — буркнул Ло, отпуская её. Он вернулся обратно на табуретку. Холодильник снова возмущённо затарахтел. Теперь уже Монэ шагнула к Ло, обняла его за голову, прижала к груди. — Поедем, — пообещала. — Обязательно поедем. Сядем в поезд, первые сутки будем просто спать, пока не отдохнём, наконец, за целый год, за все ночные смены, за все неудачи… Потом будем пить чай и смотреть в окно, будем заваривать лапшу и покупать у бабушек на станциях сомнительные пирожки. Я буду болтать с попутчиками, а ты будешь пугать их хмурым взглядом… Голос Монэ звучал сказкой, завораживающей песней; она почти баюкала Ло в своих объятиях, он обхватил её рукой, прижался теснее. — А потом доберёмся до моря, снимем гостевой домик. Будем ходить на пляж. Будем покупать фрукты на базаре и объедаться ими до тошноты. Мне купим шляпу с широченными полями, а тебе — капитанскую фуражку… Прикрыв глаза, Ло качался на волнах этого голоса, и тесная кухня растворялась, превращалась в морской простор, запах лаврового листа напоминал о прибрежный рощах, кипение пельменей становилось шелестом прибоя, а шум в вентиляции — далёким пароходным гудком… — Пусти меня, — попросила Монэ. — А то пельмени разварятся. Не открывая глаз, Ло нехотя расслабился, уронил руку, Монэ ускользнула прочь, а вместе с ней — солнце, море, безмятежность и надежда как-то жить дальше. — Всё равно попрошу общие смены на следующий месяц, — сказал Ло. — Надоело засыпать одному. Без тебя. Монэ на мгновение оставила свои пельмени в покое, переступила по кухне, коснулась его нахмуренного лба — легко, самыми кончиками пальцев, мимолётно, словно сон, и напомнила: — Я здесь. Море и солнце не вернулись, но если подумать, и без них было не так уж и безнадёжно. — Да, — согласился Ло. — Мы оба здесь.