***
Поскольку мешок этот ходить не мог, Союзу пришлось брать его на руки и аккуратно усаживать на пассажирское сидение. Заботливо пристегнув, совок обошёл машину, и сев на водительское сидение, завёл свою ласточку. Зима советской машине не страшна, ей любое время года не страшно. За это русский и любил её. Вставив ключ, СССР завёл её и выехал на дорогу, направляясь на небольшой дачный участок, на который его дети не сунуться, даже если там клад найдут. Не любят они этот милый домик с яблочным садом и огородом. В нем нет ни света, ни воды нормальной. Надо из колодца доставать, греть под свет огня, и спать там страшно, лес рядом. А вот Союз любил. Эта маленькая собственность напоминала ему родной колхоз, где он непосильно трудился и получал удовольствие. Эх, воспоминания… Отвезя Рейха туда, он отдал его врачу, который и будет помогать ему. Сломаны только ребра. Союз доверял своим медикам, потому оставив немца на доктора, с чистой совестью поехал обратно в центр города, чтобы как и люди — радоваться победе. Пришлось врать своим товарищам, что нациста нашли мёртвым под грудой строительного материала, но чтобы люди не возмущались, пришлось и приврать то, что тело его подверглось кремации. Народ жаждал мести, но весть о смерти и о том, что достойной могилы гнида эта не получит успокоила их пыл и заставляла сконцентрироваться над проектом по восстановлению Ленинграда. Союз был очень восхищен тем, что несмотря на длительную изоляцию, уставшие и замученные люди пылали желанием восстановить утерянное. Отстроят новый, прежнего краше. Вернулся Союз на дачу только вечером, когда всё, что от него требовалось было выполнено. Люди счастливы, несмотря на то, что почти из каждой семьи война унесла за собой хотя бы одну жизнь. Выслушав от доктора рекомендации, он протянул ему обещанную сумму, и навсегда распрощался с ним.***
Настоящие герои не мстят, не бьют в спину, не желают смерти своим врагам. Настоящие герои умеют прощать и отпускать обиды. Конечно, герои спасшие страну не желают мстить каждому немцу, да и с Рейхом обошлись бы снисходительно, его бы пощадили и просто расстреляли. Что? Разве это пощада? Ну, если заглянуть на темные страницы истории, то очень даже. Его убили бы быстро и долго не мучали. Союз прощал любого, кто делал ему больно. Каждому был дан второй шанс, хотя бы одно право на ошибку. Рейх исчерпал весь лимит СССРовского доверия. После того, как дыхание перестало приносить боль и немец вполне мог подняться, Союз решил прервать длительную игру в молчанку, и поговорить с нацистом, прекрасно зная, что тот сам того хочет. За одним столом русский и немец вполне уживались, не мешая друг другу. Пока один молча ел, другой курил, откинувшись на спинку стула, покачиваясь. — Скажи, а помнишь, как в детстве, я пообещал тебе, что когда мы вырастем, я на тебе женюсь? — спросил совок, глубоко затягиваясь, пуская синеватый дым по кухне. — Помню. — быстро ответил Рейх, жуя черный хлеб, запивая кружкой морса. Несмотря на то, что Рейх сделал, ему были предоставлены уж очень комфортные условия проживания. И кормили нормальной едой, а не каким-то левым дерьмом, какое обычно подавали в тюрьмах, и не поймешь, перловка это, или кого-то просто вырвало в твою тарелку. — А ведь будь ты девушкой… — замечтался Союз, оборвав фразу. — Ты бы не любил меня. — безэмоционально закончил Рейх, подвинув стул ближе к столу, чтобы не есть крупу со своей одежды или голых ног, или ещё хуже с пола. — Почему это? — удивился Союз, стряхивая пепел в пустую банку из-под кофе со стертой этикеткой. — Не знаю. Почему-то мне так кажется. — пожал плечами нацист. — Я любил тебя даже если бы у тебя на лбу было написано: «Ебу гусей». — фыркнул совок, снова затянувшись. — Правда? — Рейх отвлекся от трапезы и посмотрел на спокойного совка любопытными глазами. Тот лишь улыбнулся и повернул голову в бок и поднеся в губам фильтр, ответил. — Конечно. Рейх опустил голову к своей тарелке и продолжил есть как ни в чём не бывало. Не верил он в большую советскую любовь, причем зря. Невзирая ни на что коммунист любил его. Да, нацист оставил на сердце рану, но пока оно способно отдавать пульс, совок будет любить его и не позволит умереть. Было больно, было обидно, хотелось отомстить, ударить, обидеть, но он не станет опускаться до уровня немца. Он простит и забудет, как страшный сон. Как очень страшный сон. Его не заботит и то, что любовь его жизни обманул его и предал, использовал, а потом выбросил. Что ж, не хочет добровольно, возьмет силой. Помимо доброты и щедрости, у Союза была сильная настойчивость и целеустремленность. Если совок чего-то захочет, то обязательно это получит, несмотря ни на что. Проводив Рейха взглядом до раковины, совок потушил сигарету о края своей пепельницы и кинув туда окурок, свесил руку на спинке, глядя, как нацист моет за собой посуду, вполне нормально стоя на ногах. — Пойду умоюсь и лягу спать. — сказал немец, идя в ванную, тряся руками в разные стороны. — Сначала бинты поменяем, а потом уже ляжешь. — поставил условие коммунист, достав из пачки ещё сигарету. Рейх пропустил мимо слова влюбленного в него Союза и молча ушёл в уборную. С трепетом и заботой, совок снимал бинты возлюбленного, глядя как тот корчится от боли, когда вместе с тканью коммунист сдирал и подсохшую кровь. Выбрасывая некогда белоснежные повязки с коричневыми пятнами, совок промывал глубокие раны немца, и смазав их зеленкой, снова затягивал, чтобы они быстрее затянулись и в кровь не попала никакая инфекция. Рейх был готов кричать и сглатывал комки в горле, когда Союз предательски медленно сдирал пластыри с его лица и ног, специально медленно смазывая их. — Должен я тебя хоть как-то наказать. Хотя, у меня на твоё тело другие планы. И перестань хныкать! Не будь девчонкой. — рыкнул СССР, закончив болезненные процедуры, закрывая пузырьки с антибактериальными средствами, или просто с зелёнкой и йодом. Собрав бинты и прочий мусор, совок выбросил всё это в ведро, и сев обратно на кровать, потянулся. — Совок, спросить хотел. Зачем тебе в аптечке презервативы? — поинтересовался немец, подняв на уровне головы целую связку такого добра, глядя то на них, то на Союза. — Насухую драть тебя будет неудобно. — ответил совок, глядя на удивленное и одновременно испуганное лицо немца. Не зная, как реагировать на тот факт, что совок ради него купил презервативы, так ещё и целую упаковку, которая занимала почти всю аптечку, он нервно положил всё на место. Больше СССР ничего не сказал, притянув к себе испугавшегося немца, оглаживая его бока и спину, нежно целуя его лоб в место где был крестом наклеен пластырь, плавно спускаясь к тонким губам, и надавив на подбородок, запускал внутрь свой язык, соприкасаясь с рейховым, хозяйничая у него во рту. Прижав нациста к себе сильнее, он поднял ладони на его лопатки, слегка задрав кофту немца, с силой сжав пальцы, вцепившись в кости сквозь кожу и одежду. Рейх не очень то сопротивлялся, потому что ещё слаб для этого, да и прекрасно знает, что совок слишком добрый, чтобы причинить ему боль. Уложив Рейха на спину, Союз снял с него верх, целуя каждый сантиметр живота этого противного и неблагодарного немца. Ничто не осталось без внимания, даже те места, где была отвратительная на вкус и запах мазь. Союз приласкал всего нациста, и тот не мог не признать, что ему было хорошо, и он смог расслабиться, не боясь, что коммунист укусит его или преподнесет ещё какой-нибудь не очень приятный сюрприз. Даже засосы русский не решался оставить, ведь тело на вид ещё хлипкое, и дополнительные источники боли тут будут лишние. От всех этих поцелуев и поглаживаний, Рейх и не заметил, как наглый совок стянул с него нижнее бельё и уже целует в паховой зоне, не брезгуя. Обняв одной рукой бедро немца, Союз провёл вдоль него языком, не сводя глаз с раскрасневшегося нациста, зачем-то прикрывающего рот рукой. Иногда из сладких уст доносились приятные для ушей стоны, словно музыка ласкающие слух совка, заставляя его действовать решительнее. Целуя и облизывая худенькие ножки любимого, русский усмехался, иногда даже срывался на смешки, глядя, как он плача стонет, прося уже прекратить эти издевательста и оставить его в покое. Но так просто немец не отделается. Прелюдии совок прекратил, но это не значило, что теперь Рейх сможет спокойно лечь спать. Потянув его ноги на себя, он развёл их максимально широко, и снова сел между ними, поглаживая рукой его вставшее достоинство. — Малыш, не переживай. Я не сделаю тебе очень больно. — сказал Союз, глядя на недовольно-милое лицо лежащего под ним нациста. — Меня это вообще никак не успокоило, коммунист ты хренов! — ругнулся Рейх, задергавшись. Но Союз держал крепко, так что можешь даже не пытаться. Выдохнув, Союз отпустил щиколотку друга, и наскоро расстегнул ширинку. Затем отпустил и вторую ногу, оторвав из связки один презерватив, и открыв его, плавно натянул на свой член, перемазавшись в смазке. — Не…не надо! Пожалуйста… — взмолился немец, но его это не спасло. Детородный орган СССР погрузился внутрь нациста, остановившись. Рейх прижал ладонь к губам снова, зажмурившись. Совок не казался уже таким ласковым, грубо вколачиваясь в не очень подготовленное тело. Несмотря на излишнюю грубость, нутро Рейха осталось цело и Союз умудрился не порвать его. Уже перестав стесняться, нацист взял в одну руку свой член, а второй всё так же затыкал себя, стараясь не закричать. Но ему это не удается. Совок вошёл во всю длину, и остановившись, кончил, затем помог и немцу завершить своё грязное дело. Выходил русский из него медленно, чувствуя, как колечко мышц любимого не выпускает его. Но приложив усилия и ласки, ему удается покинуть жаркий плен. Бедный Рейх распластался на кровати, не в силах свести ноги. Весь красный он махал себе руками, чтобы остудиться, глядя, как совок избавляется от гандона. Отвернув голову, он прикрыл глаза, мучаясь от жажды. Заботливый СССР протянул ему стакан воды, который немец осушил за раз. Явно довольный собой Союз лег рядом, положив руки под голову, прикрыв глаза. — Я тебе ещё отомщу. — Угу. Удачи. Только не забывай, что за всё, что ты делаешь, придётся нести ответственность . Так что закрывай рот и ложись спать. — фыркнул русский, накинув на немца одеяло. Тот скорчил рожицу, передразнивая его, и повернувшись на бок, укрылся с головой.