Осенью

      Осенью все иначе. Осенью жизнь чувствуется по-другому. Осень странная, цветная, растекается прохладными дождями и лужами. Рин ловит отражения украдкой, игрой, и много улыбается — неуловимо, улыбкой меж миров. В воздухе несбыточность: все, чему суждено стать былью, уже сбылось. Осенние мечты — отзвуки рассеявшихся желаний. Осенний свет — послесвет. Цузури рисует осень желтым, теплым-теплым, как гретый свечичный воск. У Рин вся комната в его рисунках. Она еще смеется, мол, светятся по ночам, светятся ярче звезд и луны. Цузури понимает — неправда, не бывает так — но каждый раз порывается заглянуть. А вдруг?       Осенью еда сытнее. Рин любит собираться со всеми за столом и, досыта наевшись, медленно и молчаливо пить чай. Гин за чаем молчит меньше других, в чае он находит воспоминания, словно чаинки, вылавливает их, смакует. У Гина много историй о том и об этом, и каждая полна любви — такой, от которой замираешь и в которую веришь. Рин верит Гину всем сердцем, человеческим и чутким. Верит до какой-то необъяснимой грусти — в эти минуты она улыбается мало, только в глазах хранится светлое. Однажды Гин сказал, что Рин полна солнца даже если плачет. Тогда она рассыпала слова и те разлетелись, как листья по ветру в осень.       В это время года Рин особенно любит их маленький сад. Она беззаботно сидит на крыльце, упрямо считая звезды — в октябре звезды в дымке, в зыбких кружевах тумана. Рин подолгу разглядывает созвездие летучей рыбы. Там, глубоко в ночной темени, она умеет различать настоящую свободу. Свободу в вечности.       Осенью Рин много разговаривает с Асаги. Ей все кажется, что он мерзнет, все хочется дотронуться до его рук, согреть в своих. Асаги очень ласковый, знает Рин, со взглядом полуторамесячного котенка. Она научила его сочинять небылицы — у Асаги открылось богатое воображение и мягкое, доброе слово, которое не ранит. Рин любуется Асаги, когда он рассказывает, и случается жалеет, что под рукой нет мелков Цузури. Асаги хочется рисовать. Легко, набросками, скользящими мимолетными штрихами. Рин говорит ему писать рассказы человеческим детям. Асаги не понимает, но всякий раз соглашается, рассеянно улыбаясь. В его улыбку Рин почти влюблена.       Она много гуляет по осеннему лесу. Йоми корит ее за бесстрашие, но Рин не слушается, и все углубляется в самую чащу. В облетевших ветвях перетекает жизнь, и среди деревьев, готовых принять маленькую смерть — зиму — Рин не чувствует себя другой. Здесь она и человек, и нет. Здесь она продолжается, длится, кажется себе необъятной, безграничной… здесь осень безвременная и сама Рин — тоже. И домой почему-то не хочется.       Ведь дома время снова устремляется вперед. Рядом с Гином — особенно. Осенью Рин понимает это как нельзя лучше, убывая вместе с уходящим годом. Незаметно и неудержимо. А Гин все такой же. Любимый опекун, друг и, наверное, отец, но никогда — возлюбленный. Осенью по-другому чувствуется даже смерть. Рин сбегает в осень, где иначе — все.