remember

Слэш
R
Завершён
146
автор
Размер:
8 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
146 Нравится 18 Отзывы 21 В сборник Скачать

о

Настройки текста

Ты видел, как они приходили.

— Друг?

— Страдать.

Юлий Онешко прекрасно помнил этот тяжёлый измотанный взгляд карих глаз, помнил этот сдавленный приглушённый голос. Руслан Тушенцов никогда не говорил о проблемах, никогда не показывал слабостей, никогда не откровенничал, никогда не смотрел так своими глубокими омутами, в которых плещется океан неимоверной тоски, готовый вот-вот стать цунами и вырваться, яростно снося всё, что попадётся его суровой мощи на пути. И все эти «никогда не» буквально на глазах Юлика рассыпались в один миг. Он явно зашёл не на ту территорию. Явно вскрыл ядовитый нарыв, заставляя собеседника съежиться в мучительной пытке.

А на губах расцвела такая улыбка, такая открытая, неживая, кричащая — Руслан тут же неестественно выгнулся в спине, словно под кожей шевельнулась хищная змея. Шутка, зашедшая слишком далеко. Смешок, играющий на накопительном эффекте. Крик, что никогда не вырвется из глотки — птичка, поглощённая этой скользкой змеей сдержанности в одно мгновение. И как никогда всё видно, как на ладони. Молчание изматывало.

И вот этот тостер, эта бомба замедленного действия погрузилась в тот миг глубоко в холодную воду ванны, наполненной через край. Камера продолжала запись, мегабайты стремительно заполняли карту памяти кадрами, запечатлёнными на фоне красного хромакея. Они будут беспощадно вырублены монтажом, но останутся в заветной жёлтой папке на жёстком диске. На чёрный день, когда воду в стакане однажды заменит крепкий коктейль.

Ты видел, как они уходили.

Смуглая рука налила водку в стопку и опрокинула в широко открытый рот, только тонкие губы обхватили золотое кольцо пыльцы на краевой огранке толстого стекла.

— Насть, нам надо поговорить.

И она стояла, осознавшая всё ещё до того, как Руслан виновато поджал губы и начал свою речь, и будто руки её, ноги, лицо — всё стало как из ваты. Никого не обвиняла, только и ждала, когда наконец эти сгустки скапливающихся со временем правильных слов наконец будут сплюнуты в раковину принятия самого себя Русланом. — Легче? — никаких претензий. Конечно, ей было обидно: потраченное время, силы, испытания, свалившиеся на голову. Но эти отношения можно было списать на ту категорию, где «все знали, но делали вид, что не знали». Эти отношения можно было списать на «дружбу до гроба», ведь, как бы там ни было, Руслан поддерживал Настю в самые тяжёлые минуты. Вытаскивал её из болота самобичевания и страха за свою жизнь: брал трубку, гавкая в ответ на угрозы, рвал шкуру за то, чтобы с головы девушки не упало ни единой красной волосинки, самолично был готов вздёрнуть каждого, кто кинет хоть одно грубое слово в её адрес. Наверное, это даже иронично: первое время скрывать отношения, придумав легенду про брата и сестру. Что-что, а вот как сестру Руслан Настю всё-таки точно любил.

Миг, который определил твоё место во времени.

Слова текли рекой застоявшейся серой жидкости, из мозга прямо в душную атмосферу холодной кухни. И дышать было нечем, и озноб пожирал изнутри, заставляя вполне взрослого парня в какой-то момент сморщиться в болезненной гримасе и заплакать, словно пятилетний мальчишка, у которого будто нет других вариантов, кроме как сознаться маме в каком-то проступке. Хрупкая грудная клетка приняла тяжёлую от чугунных мыслей тёмно-русую голову, левая ладошка погладила содрогающегося парня по сгорбившейся спине, а правая — плеснула остатки водки из бутылки в одинокую мокрую стопку на столе, а затем и вовсе поднесла пятидесятиграммовую стекляшку, наполненную спиртным, к влажным от розового блеска губам. И эти горькие пьяные рыдания затихали в кротких объятиях тонких рук весь тот вечер.

Но те, кого ты любишь, не могут помочь тебе,

Не могут помочь, когда ты стонешь.

— Я думал, ты пошутил, что поговоришь с Настей, — его лицо было таким серьёзным, что Руслан поёжился. Он никогда не видел такой реакции с его стороны на что-либо. Ему казалось, будто бы он совершил какой-то неведомый ему самому грех, который в системе ценностей Юлия Онешко считался смертельным. Взгляд узковатых глаз цвета тёмного янтаря с недоумением смотрел в большие глубокие карие омуты Руслана. Осветлённые волосы Онешко, как и несменяемый тёмный каштан на голове Тушенцова, были влажными из-за ливня, от которого они спрятались в уютном кафе с круглыми узенькими столиками и высокими барными стульями.

— А я думал, ты будешь говорить с Дашей, — выдавил Тушенцов, уже отвернувшись и подхватив олимпийку со стула.

— Руслан?

— Мы всегда приходим к этой хуйне, Юль. Я всегда готов что-то предпринимать, а ты боишься и шагу сделать в сторону того, чтобы облегчить жизнь нам обоим. Я сделаю это за тебя. Не утруждайся, с Дашей жить тебе будет комфортнее. Настя всё равно с ней не общается.

И он ушёл, ознаменовав конец беседы хлопком входной двери, над которой зазвенели китайские колокольчики. Просто сбежал от этого взгляда, что делает его таким… податливым? Руслан Тушенцов не был готов снова платить за чужую нерешительность, он только успел заплатить сполна за свою.

Вот и всё: ты, в конце концов, один.

Этот разговор поднимался много раз. И серьёзно, и в шутку. И точка кипения была близка, когда довольная жизнью Дарья Каплан проходила мимо парней в студии, смеясь на шутки Онешко и улыбаясь Тушенцову. Она могла быть рядом с Юликом. Она могла не бояться, что общество затравит за чувства, с которыми сделать ничего нельзя. Онешко не мог решиться, а для Тушенцова это было всё равно, что надрез на нём, заставляющий все соки терпения вытекать наружу.

— Когда мы им скажем, Юль? — Руслан ненавидел двойную игру. Руслан терпеть не мог предавать, скрывать и лицемерить, в особенности дорогим людям.

Сколько грязи замарало эти светлые чувства. — Завтра, — шептали с улыбкой манящие уста. Руслан растаял и тихо с радостью засмеялся, ведь он для себя давно решил, что пора. Обнажённые, уставшие, но нежные и до ужаса влюблённые. В чужих стенах, в которые они никогда не вернутся, стоял запах долгого и изнурительного секса. В ушах глухим эхом отдавались рваные вскрики и скулёж, резкие хлопки и учащённое дыхание. Руслан вдохнул аромат волос Юлика: примесь шампуня с древесным запахом и интимного мускуса Онешко; и с закрытыми глазами пододвинулся ближе, уткнувшись носом во влажную шею.

— Спокойной ночи, — прошептали пухлые губы, а округлый подбородок упёрся в крепкое плечо.

Как только камера выключалась, а они оставались наедине, Руслан преображался. Это был не тот дерзкий, грубый, громкий и заносчивый провокатор, а скромный, ласковый, заботливый и немного печальный юноша, готовый на всё ради счастья. — Я люблю тебя, — еле слышно ответил тогда ему Юлий. Эти три слова трудно сказать в первый раз. А потом они становятся валютой, которая разменивается без оглядки.

Ты видел свою последнюю холодную зиму

И чувствовал своё последнее солнце.

— Юлик.

Произнесено эгоистично, с интересом. Руслан был словно под лупой, застигнутый врасплох засадой, сетями которой окружил себя сам. И вот, когда лопата в руках правдоруба вонзилась прямо в сердце, сгребая влажную горсть замолчанных, но таких важных песчинок, осадком осевших глубоко внутри, страх вцепился в него мёртвой хваткой.

— Не могу.

Онешко всегда был слишком любопытен. Зачастую во вред. Не стоило говорить даже этих двух слов.

— Можешь.

Ощутимая власть над человеком способна на многое. Например, сокрушить. Ох, как же много было в этом «сокрушить».

— Заставлять.

Руслан бежит обратно в игру. Всё это происходит не всерьёз. Не всерьёз же?

— Скрывать?

— Чувства.

Перестрелка взглядами превращалась в вихрь свинцовых пуль, ещё немного, и они расплавились в полёте, сливаясь в один тяжёлый жгут и окутывая кандалами шею подобно удавке перед повешением.

Юлик подошёл ближе, оставив своё место у камеры, и буквально навис над сидящим Русланом. Зверушке некуда было деться.

— Я не могу. Правда. Я не хочу объяснять свои ассоциации, это не в контексте твоего видео.

— Это в контексте твоей жизни.

— Я вообще это ляпнул просто, ассоциации — это ведь первое, что приходит в голову.

— И из всех возможных вариантов у тебя на ум пришло «страдать»?

— Да, именно это, сам же слышал.

— Слышал, потому и задаю вопросы.

Тяжёлый выдох. Хотелось скинуть уже эту клетчатую сумку с гирями на пол и пробить ею кратер между ними. Чтобы больше нельзя было подойти, поговорить, спросить, прикоснуться, посмотреть. Но ведь эти гири — единственное, что держало в равновесии. Как только Руслан уронит эту сумку — недомолвки разлетятся в самом быстром и ловком страйке. Вот только потом что? Пустота? Всё своё лучше носить с собой, а ещё лучше — в себе.

Но не забывай по-прежнему чувствовать любовь,

Когда ты почувствовал последний стук своего сердца

И сделал последний вздох.

Однако Руслан уже давно являлся тем случаем, когда весь сор пакетами складируют в пустоте. Когда по углам души бегали крысы мимолётных страхов, когда тараканы ревности перебирали своими мерзкими лапками по голым обшарпанным стенам, когда гниль пропитала своим душком воздух, разъев липкий линолеум.

Так не пора ли было избавиться наконец от этого патологического накопительства?

— Хорошо.

— Хорошо.

— Чувства. К тебе.

Не хватало духу сказать эти три слова. Они такие громкие, такие попсовые, настолько, что, с какой бы целью они не произносились, для Руслана они звучат абсолютно бездушно и дёшево. Эти три слова трудно сказать в первый раз. А потом они становятся валютой, которая разменивается без оглядки.

Другое же дело говорить не тот вариант, который знают все, а тот, который знаешь только ты. Предать шаблон гораздо проще, чем искренность.

— Это так тупо.

— Ты уже начал.

Онешко не ушёл. Не свернул съёмку в спешке и не убежал до метро в одиночку, опасаясь таких речей. Пустился в бега только Руслан, стараясь тянуть за подробности абсолютно каждую подводку к исповеди.

Сказать человеку о его значимости в твоей жизни — всучить серебристые приборы и стать сочным стейком на блестящей круглой тарелке.

Не забывай по-прежнему чувствовать любовь.

Юлий пилит взглядом телефон, надеясь, что судьба все решит за него. Если суждено, придёт само, ведь так? Нет, хватит. Пальцы прикасаются к матовому экрану и рвано пробегают в поисках недавних вызовов. Набрать. Отклонить. Страшно. Нет, это важно, он ему нужен. Набрать. Отклонить. А что если он не станет говорить? К чёрту, хотя бы попытаться! Набрать.

— Да? — отстранённая интонация на том конце связи.

— Руслан, я звоню, чтобы поговорить, — телефон плотно прижат к уху, Онешко боится пропустить даже малую частоту.

— Для этого люди и придумали телефон, Юль, — сквозь холод всё равно пробивается это тоскливое обращение. — Если ты насчёт съемок, то я приеду на студию завтра к двум, если надо.

Осознание всего, что ты должен был изменить,

Не делает тебя смелее в конечном итоге.

Руслан не стремился шантажировать: «либо избавишься от Даши, либо снимаешь всё сам». Если это и было бы сделано от любви, то явно от любви к себе. Но Руслан себя ненавидел, глубоко и нещадно, за то, что он не эгоист, за то, что безумно любил, но был готов испытывать мучения в одиночестве, лишь бы человек, ради которого он, возможно, положил бы жизнь на кон, был счастлив. Правда в том, что Юлик не был счастлив. Понятия о нужном ему и нужном другим давно переплелись так, что Онешко застрял в этой паутине, не в силах потянуть за нужную нить, чтобы распутать эту ловушку. — Руслан…

— Позвоню, как буду подъезжать, чтобы не прийти не к месту.

— Пожалуйста, Руслан, послушай меня. Это звучало таким отчаянным шепотом, что Тушенцов замолк, позволяя заполнять ледяную тишину: — Я скучаю. В ответ — молчание. И Руслан хочет ответить, хочет, но не может позволить собой помыкать. Любовь — это труд, жертвы, искренность и всепоглощающая тоска. Любовь — это желать счастья. Кого же любит Юлик? Себя? Руслана? Дашу? — Мне тебя не хватает. Пожалуйста, давай поговорим. Руслан отводит трубку от уха и опускает к груди, не в силах слышать эти душераздирающие тихие мольбы. Но так боится не услышать что-то важное, что тут же возвращает телефон обратно, зажимая дрожащие губы охладевшими пальцами. — Я умоляю, прости меня. Я всё исправлю. Тушенцов держится плохо — глаза начали краснеть, в носу защипало. Когда ты пьян, расплакаться — плёвое дело, да и слышать всё, что было произнесено на том конце, было просто невыносимо. Но он не может верить больше голословным обещаниям. И он продолжает молчать, лишь изредка выдавая злые всхлипы, которые почти неуловимо, но слышны. Онешко понимает, что его не просто слушают, его слышат.

И всё, что остаётся, — это любовь и боль.

Дрожащий голос способен выдавить почти ровное:

— Я помогу завтра. По-дружески.

«Мы же друзья», — сдерживается от ядовитой реплики Тушенцов, но не может не произнести её про себя. — Русь…

— Мне пора. До завтра.

Сброс вызова, и, сопровождаемый истошным криком, телефон отправляется куда-то на пол, как и всё, что было на столе: новая вскрытая бутылка, полная стопка, какие-то отвратные конфеты из горького шоколада и широкая небрежно разорванная коробка из-под них. Кулаки с размахом бьют по уже пустому, но залитому и воняющему водкой столу. Бешеные глаза закрываются, рукава мокнут в спиртовой луже, и только глухие рыдания слышны на кухне. Огрубевшие пальцы терзают опухшее, пропитое и покрасневшее лицо, парень заходится в глубоких резких вдохах, и только один вопрос задаётся в одинокую тишину: «Зачем ты вообще позвонил?».

Ты видел свою последнюю холодную зиму.

И чувствовал своё последнее солнце.

— Я уверен, что это пройдёт. И нам не придётся это больше обсуждать.

— Ты так говоришь, будто это какая-то болезнь. Мы ещё ничего не обсуждали, стою вот и жду, когда наконец ты поговоришь со мной о том, что должно «пройти».

— Если я скажу, то назад путей не будет.

А хотел ли он пойти назад? И да, и нет.

— Я хочу, чтобы ты перестал искать пути назад.

Юлик всегда считал, что жизнь всё расставит сама: с кем суждено идти — с тем в ногу и будешь, сколько было уготовано. Тогда Юлик не определял для себя «неправильно» и «правильно», «можно» и «нельзя». Он стал делать это потом, терзая Руслана на части. Вот только не вариант был всё время уповать на фатум, как оказалось. Иногда нужно слушать себя и действовать вопреки.

— Ошибка. Самоубийство. Наваждение. Обсессия. Вот мои ассоциации, к тому, что мы обсуждаем.

— Скажи уже прямо.

— Меня тянет к тебе. Это ненормально, глупо, бредово, я просто…

Руслана прервало одно лишь лёгкое касание: Онешко спокойно провёл жёсткими подушечками пальцев по пухлой нижней губе.

«Боже, нет, не делай так, не мучай меня ещё сильнее», — завопил и вымолил в ответ на это потускневший взгляд. Казалось бы, Тушенцов должен был обрадоваться этому жесту, но внутри нехорошо закопошилось осознание — он безоружен, он чувствовал, что всё, что происходит в это мгновение, разобьёт его на осколки, но молчал, жадно впитывая каждую миллисекунду прикосновений.

Рука легла на каштановые волосы, зачёсывая густую уложенную шевелюру. Будто солнце пробило тучи и тёплыми лучами ударило прямо в голову, вонзаясь глубоко в череп.

Но не забывай по-прежнему чувствовать любовь,

Когда ты почувствовал последний стук своего сердца

И сделал последний вздох.

Онешко молчит, и это молчание заставляло продолжать говорить, но прикосновения не останавливались.

— Я хочу проводить с тобой время, мне интересно с тобой, мне весело, когда ты рядом, но когда тебя нет — всё просто ебано.

Не было больше сил держать себя в руках. Каждая новая секунда ласки стягивалась нитями и иглой запускалась прямо под кожу, вот-вот можно было дёргать за них, как вздумается.

— Мне страшно.

И эти слова были пойманы тонкими губами бледного цвета киновари. «Не бойся», — руки захватили в плен краснеющие смуглые щёки, а рот жадно поглотил томный, еле уловимый стон, смешивающийся с нарастающим дыханием в такт поцелую, что становился всё более голодным. Как будто бродячей собаке бросили кость. И Руслан понёсся за этой костью, затянув Онешко в плен любящих рук. И тогда эта кость казалась самым важным сокровищем в жизни.

Стоило только признать поражение.

А потом... круговорот, затянувший на глубокое дно. Страх обоих что-то открыть другим, ложь во благо, прятки от реальной жизни на съемных квартирах, тихие зажимания друг друга по углам. Но Руслану мало, он из тех, кому не стоит обещать, выдавая авансы, он из тех, кто помнит обещания и ждёт их выполнения.

Помни: мир по-прежнему вертится.

Стакан опустошается почти сразу же, как только Онешко слышит гудки. Он поглаживает себя по животу, чувствуя тошнотворное волнение на дне желудка. Пора перестать уже полагаться на фатум. Мы сами строим свою судьбу. Он последний раз взглянул на смеющегося в кадре Руслана, отводящего взгляд. А каково ему было тогда? Каково ему сейчас? И душа постоянно где-то там, рядом с ним. Юлий Онешко встаёт со стула, вяло пошатываясь то ли от выпитого, то ли от страха сделать шаг, и идёт в коридор, цепляясь за стены и словно сопротивляясь липкому чувству стыда. — Даш?

Помни: мир по-прежнему вертится.

— Друг?

— Страдать.

А ползунок на дорожке воспроизведения неумолимо продолжает свою поступь к концу видеоролика.

Помни: мир по-прежнему вертится.

Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.