напополам

выковыривать грязь из-под ногтей, заваривать кипятком собственные мысли по утрам. Душный туман, он холодом легкие сжигает, но ты все равно вновь и вновь затягиваешься воспоминаниями, арбузный дым в небо выпуская. ожидание, липкая мерзость волнуется морем внутри. Раз, два, три, ты слушаешь собственное сердцебиение. Оно еще верит, оно все еще ждет. Пальцы примерзают к обляпанному экрану телефона, рваные раны, грязная куртка. Зелень угасает битой посудой в доме, когда чужой запах пропитывает волосы. Состригаешь, вымываешь покинутые пальцы, красишь каким-то невнятным цветом. ярко, солнце ослепляет глаза, режет руки каждый его луч. — привет. — раскрытая ладонь перед лицом, она пахнет окурками и детством. она пахнет болью и кровью, у него снова костяшки сбиты. а у тебя никогда и не заживали. Выплевываешь возможные слова прямо в соленую лужу и неуверенно замыленый взгляд поднимаешь. Кто-то сигаретой прижигает тебе желудок изнутри, ты загораешься отчаянием, хватаешь теплую руку, пальцы беспощадно выламывая. Так надо. так долго ждал. всю жизнь, кажется. Февраль кажется жарким, но ноги в рваных кроссовках все равно промокли. Замёрзли, и кончики пальцев онемели, ты не чувствуешь острых игл прошлого. — я ведь обещал. — лучезарная улыбка вновь кинжалами кожу на спине рассекает., но ты вымучено улыбаешься в ответ, ты был бы не против так сдохнуть. ты был бы не против захлебнуться собственным ядом. Срываешься, кричишь, тонешь в крепких объятиях, заливаешься той солью, которой посыпают дороги. Она разъедает глаза, ты почти съедаешь воротник его куртки от бешенства. Злость, ненависть, любовь, что отрывала конечности день за днем, и совсем без местной анестезии. Вжимаешь короткие ногти в загорелую кожу, в попытке содрать её нахер. В попытке вернуть бледность порока, бедность сострадания. — я до последнего не верил… — шипишь в ответ, подрагивая от мерзости погоды. без пяти минут пепел, украшающий склизкий асфальт. Ключ хрустит в замочной скважине, тепло квартиры обнимает за плечи, ты почти падаешь в трезвость, только вот фиалки его слизистых опьяняют вновь. Только вот он здесь для одного — разорвать все твои чувства напополам., но ты лишь видишь безумство в его глазах, там пусто, как никогда. Поддаешься, тонешь по самую глотку, нервно сглатывая. И слюну сглатывая, не свою, — чужую. И язык непозволительно и безотказно доводит до карамельного привкуса фантомной боли в области паха. Ты бы вырвал его сердце, ты бы сожрал его с потрохами, ты бы брызнул горячей арабской кровью на ледяной клинок. Но лишь падаешь на колени, собирая себя по мясистым кускам. И руки не слушаются, хотя давно уже тепло. Жарко, — он стягивает с тебя промозглую куртку, футболку. Сам подарил, сам отнял. справедливо. — с праздником. Челюсть щелкает под грубыми пальцами, сомкнуть больше невозможно. Ты бы назвал это любовью, но это лишь моветон. Это маятник, это волны, физические колебания, резкие, периодические. Плотоядность всегда была твоей главной особенностью, кусаешь запятья, чтобы видно было. Не кусаешь чувствительную плоть, лишь жадно облизывая. изголодался. дорвался. А он улыбается, пальцы в свободные волосы запуская. И запах родной в нос бьет. И боль эхом отражается от глухой черепушки. Искренность. Одиночество. Он бьёт прямо по старым синякам, ты по пояс в чёрном снегу, ниже немеют ноги. это обморожение, или оргазм? Автоматизированные движения тела, конвульсии сердца, ты дышишь рвано прямо в проколотое ухо. И слов больше нет, только влажные поцелуи меж рёбер, смазанные, колючие, самоуверенные. отчаянные. напоследок. напополам. Он разделяет тебя на две половинки, позвоночная жидкость забрызгала пол. Но ещё не поздно, ты вцепляешься в обнажённый член, дроча на предзакатную мглу. И он, кажется, доволен совсем. Он, кажется, кончает в обжигающее зарево. Он, кажется, целует тебя в искусанные губы, собой, как пледом, накрывая. и порезанные ошмётки тела мечутся во сне, в непрерывных всхлипах. в оглушающих визгах. — ты уйдёшь. — а ты бы не хотел? удушающая пустота, стеклянные стопки облизывает тот_самый_коньяк. Самое время для душевных терзаний. Самое время отсосать под пыльным столом на кухне. — ничего уже не вернуть. — полости сгорают от градуса, аккуратный шёпот. — ты умер для меня тогда. — кусаешь остатки разума, чувствуя себя так беззащитно. так болезненно. так красиво разорванным. И ногти больше не болят, он выжимает из тебя последние соки перед самым рассветом. Он советует сам себе не засыпать в этой фантомной квартире. Но так только хуже, так только тяжелее веки поднять на утро. и вы, кажется, засыпаете. Обволакивая себя четырьмя ладонями, падая вниз. Это то, чем осталось дышать последние дни, когда уже будет точно не стыдно. только ты. и он. и красный мальборо, разделённый напополам.