***
Почти всю ночь Скалли пролежала, уставившись в потолок. Она бы непременно ворочалась с боку на бок, но проклятая койка скрипела так, словно вот-вот развалится. В отличие от Малдера, Скалли с легкостью засыпала где угодно – в машине, в самолете, в дешевом мотеле, на диване напарника. Для этого ей требовалась лишь относительная тишина и отсутствие сильных раздражителей – таких, как, например, шесть посторонних людей, спящих в радиусе десяти футов от нее, от которых ее отделяла лишь тонюсенькая занавеска. За время бессонницы Скалли успела неплохо изучить все ночные повадки своих «сокамерников» – так она прозвала их про себя. Прямо за стенкой похрапывала Дафни. Эта спала как убитая, пошевелившись всего пару раз за ночь и даже не перевернувшись. Зато лежащая у окна Хелен, напротив, металась, то и дело стонала и немного успокоилась, только когда сбросила одеяло на пол. С кровати Майкла доносилось только ровное спокойное дыхание, а вот Юджин во сне пыхтел, словно вол, периодически свешивая с кровати то руки, то ноги, о чем Скалли догадывалась по характерному стуку его конечностей о каркас кровати. София дышала тяжело и слегка посвистывала носом, издавая звук, буквально сводивший Скалли с ума. Видимо, Алекс, сын Софии, испытывал сходные чувства. Она слышала, как он недовольно ворочался на своем матрасе на полу, периодически страдальчески вздыхая. Пару раз его голые ноги мелькали в просвете под занавеской. Скалли решила, что мальчик ходил за водой, и даже испытывала искушение попросить его принести стакан и ей, но не решилась. Не прошло и пары часов после завтрака, как она поняла, почему ее соратники не испытывали больших проблем с отходом ко сну. Быт членов общины состоял из изнурительной и строго регламентированной физической работы. «Талион» держался на плаву за счет нескольких находившихся в его собственности небольших производств – пивоварни, пекарни, столярной мастерской и крохотного судостроительного цеха, специализирующегося на сборке мелочи вроде моторных лодок и катеров для рыбалки. Последний и был основным предметом интереса агентов Чоу и Бейлиса, искавших другие источники дохода Сориани, помимо типичных для сект махинаций – использования дарового труда и перевода пенсионных пособий (у тех членов общины, которые их все еще получали) на имя кого-нибудь из руководства общины. Скалли быстро признала, что любая попытка попасть туда, где ее не ждали, обречена на провал. Глаза Дафни преследовали Скалли повсюду, куда бы она ни пошла, а ее физиономия всякий раз материализовалась рядом с ней, как морда Чеширского кота. В какой-то момент Скалли поймала себя на том, что в мыслях начала называть ее «напарницей» (хотя куда больше подошло бы слово «надсмотрщица»), вкладывая в это совсем иной смысл, чем тот, к которому привыкла. «Вряд ли это понравилось бы Малдеру», – усмехнулась про себя Скалли. Дафни была абсолютно непробиваемой – скрытной, сдержанной, умеющей ни единым словом не выдать своего настроения – настолько, что на ее фоне Скалли казалась сама себе разудалой душой компании. Несмотря на видимый хаос, который создавали снующие туда-сюда люди, их перемещения были подчинены какой-то пока еще не доступной для нее логике и смыслу. Они работали как муравьи – слаженно, быстро, словно бы и не вникая в то, что именно делают, но интуитивно зная, чего хотят добиться. За утро ее перебрасывали с одного места на другое как минимум трижды, и везде она без труда вливалась в бьющую ключом деятельность, как шестеренка, поставленная на свое место и не имеющая иного выбора, кроме как подчиниться своей природе и передавать крутящий момент соседним элементам. Спустя полчаса в пекарне она почувствовала, как из-за усталости и отсутствия привычки к рутинному физическому труду ее мозг постепенно отключается. Она уже не пыталась понять, чем именно занята, и перестала слышать что-то, кроме звенящей пустоты внутри черепной коробки. Мысли, если их можно было так назвать, лениво проплывали в голове, как облака на небе в погожий летний денек – редкие и беспечные. Скалли подготовилась к заданию настолько хорошо, насколько позволяло время, и старалась оценивать происходящее рационально. Дни, забитые рутиной – настолько же тяжелой, насколько бессмысленной – ровно то, что нужно, чтобы у человека не оставалось ни сил, ни времени пользоваться собственными мозгами. Полное подавление любой индивидуальности, тотальный контроль, отсутствие личного пространства – почти все основы, на которых зиждется существование любой секты, она уже успела пронаблюдать воочию. Но все же Скалли не могла не удивиться тому, как быстро эти простые уловки включили в ней нужные механизмы. Не прошло и суток, а она уже ощущала острое желание не выделяться, слиться с остальными и странное и постыдное удовлетворение от того, что теперь ее жизнью руководил кто-то иной, а ей больше не нужно ни о чем задумываться. Скалли с большой неохотой вынырнула из своего уютного забытья, услышав – не с первого раза – оклик Дафни. – Тебя ждет Пол.***
Она нервно окинула взглядом помещение. Худшего момента для встречи с Полом Сориани невозможно было представить. Худшего для нее. Уставшая, замерзшая, Скалли не тешила себя надеждой на то, что сможет обвести его вокруг пальца, взбреди ему в голову устроить ей проверку на вшивость. Но ведь у него нет для этого очевидных причин? Если только ему есть что скрывать и он боится своей собственной тени. Пытаясь вернуть чувствительность онемевшим конечностям, она прикоснулась к шершавой каменной стене и легонько провела по ней кончиками пальцев. Спустя пару секунд ее кисть, словно вспомнив о наличии в ней нервных окончаний, противно заныла. Скалли озадаченно посмотрела на правую руку и увидела, что внутренняя сторона ладони покрыта мозолями, некоторые из которых уже успели прорваться. Как она могла ни разу не заметить этого за все утро? Почему-то – вероятно, из-за относительно суровых условий, в которых Скалли теперь приходилось жить, – ей представлялось, что Сориани с дочерью и помощником (неопределенного возраста пареньком по имени Тимми, кажется, страдающим легкой степенью умственной отсталости) непременно должны обитать в поистине королевских покоях. Но здание, которое в общине именовали Главным домом, внутри было едва ли не более неуютным, чем остальные хибары, более или менее обжитые своими временными постояльцами. Обстановка дома Сориани оказалась спартанской, крайне бедной и лишенной всякой индивидуальности, несмотря на развешенные на стенах психоделические картины, обилие художественно раскиданных – будто бы специально – книг и бесконечные изображения весов – вышитые на ковре и шторах, нарисованные на предметах обихода, выжженные на деревянных панелях, которыми была обита одна из стен. – Надо бы наложить повязку. – Она резко обернулась, услышав за спиной мелодичный голос Сориани. – Повязку? – На руку. – Он улыбнулся и перевел взгляд на ее все еще раскрытую ладонь. – Сразу видно человека интеллектуального труда. – Я бы не назвала себя так, – поторопилась поправить его Скалли. – Я ведь… – Ни к чему врать, Алтея. – Внутри у нее все оборвалось, а руки мгновенно вспотели. – Алтея, – повторил он. – Подходящее имя, правда? Она молчала, с удивлением и испугом уставившись на Сориани. Пока наконец не вспомнила то, о чем сама писала Малдеру накануне вечером. – Как вы поняли? – Во время омовения. Мало кто, помимо врачей, имеет привычку так тщательно мыть руки до самых локтей. – Он жестом указал ей на кресло, а сам, идеально выпрямившись, сел на неудобного вида деревянный стул. Скалли вдруг заметила, что глаза Сориани были разного цвета. Радужки мимикрировали под невнятный серый оттенок его балахона, но сейчас, при ярком свете большой старомодной люстры, она смогла разглядеть его глаза: правый – голубой, левый – зеленый. Завороженная этим открытием, Скалли не сразу одернула себя. Ей следовало бы срочно сочинять новую «легенду», а не разглядывать лицо Пола Сориани. Но на ум почему-то упорно шла только одна мысль – о солнечных очках Джима Джонса, неизменно скрывавших его глаза (1). – Я позвал вас, Алтея, чтобы заверить в одном: вам не нужно лгать и не нужно говорить правду, пока вы не готовы. Когда придет время, правда сама сорвется с вашего языка. И долгожданное облегчение наконец-то настанет. Вы христианка? Голос Сориани обволакивал ее, как теплое пуховое одеяло, и она не сразу осознала, что он задал ей вопрос. – Католичка, – чуть охрипшим голосом ответила Скалли, и ее пальцы машинально поднялись к горлу и сжали золотой крестик. – Это… проблема? – Тот, кто посоветовал вам прийти сюда, должен был предупредить вас, что «Талион» – вне религии. – Скалли кивнула. – Нам все равно, католичка вы, буддистка или агностик. – Он подошел к буфету из недорогого дерева и, достав пару медных стаканчиков, налил туда-то какую-то жидкость из стоявшего на столе графина. – Это просто восстанавливающий настой, пейте. Иначе к вечеру не будете чувствовать ног. – Он ободряюще кивнул и протянул стакан Скалли. – Что ваша вера говорит вам о грехе, Алтея? Скалли почувствовала себя так, будто вернулась в воскресную школу. Она отхлебнула немного приторного травяного напитка, воспользовавшись этой передышкой, чтобы восстановить самообладание. – Грех – это мятеж против Бога, – твердо произнесла она. – Оскорбление Закона Божьего. Порождение всего дурного, что есть в нашей натуре. – Стало быть, человек плох по природе своей? – Человек противоречив. А совершив первое грехопадение, он утратил право на Божью благодать. – Но разве Христос не искупил этот грех, позволив распять себя на кресте? За что же ваш Бог продолжает нас наказывать? Скалли, ощутив, что вопреки своей собственной воле готова втянуться в теологический спор, открыла рот, чтобы ответить, но Сориани дружелюбно улыбнулся и взмахнул руками, словно умоляя ее ничего не говорить. – Вот поэтому я никогда не был религиозен. Слишком уж у вас, христиан, запутанная доктрина. – Он вскочил со своего места и зашагал по комнате, сцепив за спиной руки. – Но она становится проще, Алтея, если убрать из нее одно лишнее звено. – И какое же? – Бога. – Сориани пододвинул стул поближе к креслу и сел напротив Скалли, глядя ей прямо в глаза. – У меня нет ответов на все вопросы, и не мне спорить с вашим Папой и Отцами Церкви. И нам с вами, Алтея, тоже не о чем спорить, если под первородным грехом вы понимаете то же, что и я, – закономерный итог дуализма человеческой природы. Инь и янь. Темное и светлое. Добро и зло. Бог и Сатана. – Он перевел дыхание и, резко поднявшись на ноги, снова принялся расхаживать по комнате. – Беда лишь в том, что, сколько ни истекай кровью на кресте, этот грех никуда не исчезнет. Скалли решительно поставила стакан на стол, вновь готовясь возразить, но один взгляд Сориани заставил ее бросить эту затею. – И вы знаете это лучше меня. – Он остановился, пристально глядя на нее. – Поэтому вы и здесь, а не в храме. Ведь когда мы сталкиваемся с самой темной стороной своей личности, то остаемся один на один с нашими грехами. И Бог не может помочь нам, Алтея, потому что даже если Он простит нас, мы не можем простить сами себя. Скалли молча смотрела на Сориани, а тот, выдержав паузу, продолжил: – Вы, христиане, проповедуете догмат «останови насилие на себе». Покайся, искупи вину, подставь другую щеку. В то время как Ветхий Завет говорит: «Око за око, зуб за зуб». – Это норма права, а не руководство к действию. – Скалли выпалила это прежде, чем успела прикусить язык и напомнить себе, что пришла сюда не ради богословских споров. Неизвестно, почему, но она ощущала разочарование от того, что Сориани вышел на набившую оскомину вольную интерпретацию Священного Писания. Ее негодование не выбило его из колеи ни на йоту. – Я знаю, Алтея. Это норма права, которая и называется Талион. – Он произнес это совершенно спокойно, и Скалли невольно подумала, что Сориани не случайно вызвал в ней столь бурную реакцию отторжения. Что весь их диалог и даже ее немногословные ответы – это часть готового сценария. – Я уважаю право, а вот Бог видится мне лишним. Достаточно лишь признать, что человек порочен. Что круговорот насилия в природе никогда не остановится. Что наши грехи не отпускаются и не растворяются в воздухе. Они лишь множатся и отравляют нас. – Сориани навис над ней и наклонился так близко, что она чувствовала на лбу его дыхание. – Вы знаете, кто я? Скалли, не в силах оторвать от него взгляд, только изумленно заморгала, не понимая вопроса. – Вы знаете, чем я занимаюсь? – Нет, – соврала она. – Я психолог, Алтея, а не проповедник. – На лице Сориани возникла благодушная усмешка, и он отстранился. – Я хочу помочь оступившимся отчаявшимся людям, не вешая им на уши лапшу. Я не верю в Бога и дьявола, ад и рай, но я верю в силу баланса, которая управляет этим миром. – Он поднял руку и, не глядя, указал куда-то вправо. Скалли послушно повернула голову и увидела на столе миниатюрную бронзовую статуэтку в виде весов. – И чтобы восстановить этот баланс внутри себя, нужно разделить свои грехи с теми, кто готов помочь. Нужно признать свое дурное начало и взять его под контроль. – Сориани щелкнул пальцами, и Скалли вздрогнула от неожиданности. – Нужно проиграть свою боль, свою травму и свой грех столько раз, сколько понадобится, чтобы очиститься и перейти на новую ступень. И вот тогда, на этой новой ступени… Его прервал громкий стук. Дверь распахнулась, и в комнату заглянула дочь Сориани. – Я занят, Зои, – резко бросил он, не оборачиваясь. – Ладно, подожду снаружи, – сказала та и исчезла за дверью. Скалли потерла пальцами виски. Голова разболелась, донимал неприятный привкус во рту, а высказывания Пола Сориани слились в один водоворот противоречивых идей, которые Скалли в ее нынешнем состоянии не взялась бы привести в порядок. Отчетливо ей запомнились лишь его последние слова – «перейти на новую ступень». – Это и случилось с той Теодорой, чье место отдали мне? – спросила она. – Можно сказать и так. – Сориани прищурился и внимательно посмотрел на нее. – Вы ведь знаете, что лютеране верят, будто во время причастия в хлебе и вине в самом деле присутствуют Тело и Кровь Христовы? – Скалли не ответила. – А вот католики не склонны воспринимать все буквально. – Сориани потер руки. – Вы мне нравитесь, Алтея. У вас сильный, самостоятельный ум. – Он улыбнулся и хлопнул себя ладонями по бедрам. – Будьте любезны, на обратном пути попросите Зои зайти. Скалли кивнула так покорно, как только могла, и направилась к выходу. – Да воздастся вам, – бросил он ей вслед. – С нетерпением жду вас на вечерней сессии. Стоило ей открыть дверь, как она лицом к лицу столкнулась с Зои Сориани. Та, ничуть не смутившись, посмотрела ей прямо в глаза, а потом окинула оценивающим взглядом. Губы девушки растянулись в ухмылке, и вдруг она подалась вперед, зажав ладонь Скалли в своей. Скалли поморщилась от боли и внезапно ощутила, как что-то маленькое, округлое оказалось у нее в руке. – Выпей, – прошептала Зои ей на ухо. – У тебя наверняка голова раскалывается. С этими словами она, что-то напевая, зашла в кабинет. Скалли разжала ладонь и поднесла ее к глазам. На покрытой мозолями бледной коже ярким красным пятном выделялся крохотный шарик, давний знакомый Скалли, – таблетка тайленола. Ветер немного утих, и пошел снег. Мягкий, уютный, он навевал мысли о рождественском утре, когда суматоха предыдущего дня с покупкой забытых подарков, толкотней в аэропортах, очередями в супермаркетах и многокилометровыми пробками на дорогах остается позади. А впереди – лишь ленивый, размеренный зимний день, теплые свитера с дурацкими рождественскими узорами, старые комедии и милые семейные посиделки. До Рождества оставалось чуть меньше месяца, но Скалли ждала его без всякой радости и даже со страхом. Она не могла представить себе Рождества без Мисси. Не могла представить себе свою мать без Мисси. Пара слезинок, не удержавшись, все-таки скатились по щекам и моментально остыли, неприятно стянув кожу. Скалли еще раз посмотрела на таблетку. Немного поразмыслила и забросила в рот. А потом привалилась к стене, жадно глотая свежий воздух. – Сигаретку? – Грубый мужской голос раздался откуда-то справа, и Скалли пришлось несколько секунд недоуменно мотать головой, прежде чем она определила его источник. Юджин стоял за углом дома, одной ногой опираясь о стену. Он стряхнул пепел с почти докуренной сигареты, но, прежде чем выкинуть бычок, еще раз проникновенно затянулся. – Так чего? – снова обратился он к Скалли. – Нет, спасибо, – сухо ответила она. Рука сама собой тянулась к спасительной кобуре с оружием, но за неимением оной Скалли пришлось удовольствоваться тем, чтобы засунуть руки в карманы. Юджин вызывал у нее настороженность с первой же встречи. И вовсе не такую, какую порождал в ней Сориани. Скалли готова была побиться об заклад, что этот своеобразный радар был генетически встроен в любую женщину – безошибочное, стопроцентное улавливание опасности, исходящей от подобных мужчин. Тех, которых обходишь на улице за версту, а, оказавшись с ними в одном вагоне метро, предпочитаешь выскочить на следующей станции и дождаться другого поезда. Она собралась отойти, но Юджин снова заговорил: – Пол это не одобряет. – Он кивнул на свою сигарету. – Но не могу бросить, хоть ты тресни. Юджин поднес руку ко рту для последней затяжки, и Скалли заметила набитые между его большим и указательным пальцем пять точек – тюремную татуировку. Прожженная до самого фильтра сигарета зашипела, упав в свежий снег. Юджин пристально оглядел Скалли, заставив ее вспомнить фразу «раздевает взглядом», правда в несколько ином контексте. Волосы у нее на затылке стали дыбом, и она мысленно пообещала себе, что скорее наймется чистить Сориани ботинки, чем хоть раз допустит оплошность и останется с этим человеком наедине. Мысль о том, что ей придется и дальше спать с ним в одной комнате, заставила Скалли похолодеть. Она выдавила из себя улыбку и стремительно направилась обратно «дому», пытаясь придумать хоть один план по изготовлению кустарного оружия, который смогла бы претворить в жизнь.