**
Когда его, рыжего и старательно причесанного – прилизанного, подтрунивает Фергюс беззлобно, но едва ли, впрочем, новоявленный обращает на это внимание; держится в седле с достоинством, не заносчивостью, со спокойным любопытством во взгляде зеленых, как трава, особенно сочная в сумраке теней, глаз, – доставляют в Хайевер в сопровождении других рыцарей, Айдан не кидается, в отличие от брата, навстречу: сидит на бочке под стеной замка, треплет мабари за ухом, но наблюдает за процессией внимательно, изучающе даже. — У вас взгляды одинаковые, – говорит, спешившись рядом с юным тейрном, приезжий, кивает в сторону пса, утверждает без задней мысли и едкого умысла. Айдан скользит ладонью от макушки зверя к широкой крепкой шее, хлопает по жесткой, больше напоминающей щетину шерсти, а Фергюс хмыкает: — А у тебя как у твоего коня зенки! И уходит до комичного важно, вздернув подбородок, словно мудрость вселенскую изрек. — Так ты – оруженосец отца? – переводит тему младший Кусланд, но в этом, наверное, нет нужды: новичок провожает брата спокойным, ничуть не оскорбленным взглядом; на дураков не злятся, отчего-то вспоминается Айдану поговорка. Он протягивает руку – на приветствие отвечают твердо, крепким пожатием, и эта уверенность наследнику определенно нравится. — И даже будущий рыцарь, – сообщает рыжий открыто. – Меня, кстати, Роланд зовут. Сэр Роланд Гилмор, но для тебя, наверное, просто Гил. – Звание сэра нужно заслужить, – Айдан скользит взглядом по ножнам, по рукояти достаточно широкой, чтобы держать ее двумя ладонями, но оружие покоится на бедре, не за спиной, одноручный, стало быть, клинок, немалую, раз так, силу надо иметь, чтобы им орудовать, и не меньшее мастерство. — Я Айдан. — В отличие от титула лорда, данного от рождения, – парирует Роланд, очевидно уловив интерес собеседника к оружию, но никоим образом не прокомментировав оный. — И как твой лорд, – подчеркивает Кусланд, – я прошу тебя продемонстрировать, стоишь ли ты, сэр Гилмор, своего звания. Покажи, что умеешь, – наследник взмахивает рукой в сторону набитых соломой кукол с проржавевшими ведрами заместо шлемов и мишенями – краска на них облупилась от многочисленных попаданий стрел, – в качестве нагрудников. Роланд фыркает, но все же исполняет приказ. И под взмахами лезвия разлетается, жалобно треснув, ткань, раскраивается мешковина точно лист пожухший, взлетают на воздух комья сена, и мабари, раззадорившись, скачет вокруг будущего рыцаря, хватает зубами пучки травы, терзает солому остервенело-весело, и Айдан спрыгивает с импровизированного седалища, подходит к Гилмору, руку кладет на плечо, останавливая. Достаточно, мол, все, что хотел, я уже увидел. На формальности этикета и расшаркивание у оруженосца не остается сил – лишь кивает загнанно, тяжело дыша, стягивает рубашку и ею же утирает со лба пот вперемешку с пылью, отходит в тень, к живительной прохладе, пока младший Кусланд задумчиво глядит на выпотрошенные внутренности манекенов, которые утомленный, но счастливый пес деловито подтаскивает к его сапогам. А сэр-то, пожалуй, стоит того, чтобы его уважать.**
— Давай! Реще! Чай не девку на танец приглашаешь! – хохочет, совсем как простолюдин, Айдан, сверкая глазами, растрепанный, разгоряченный, и уходит из-под удара меча, танцует, кружит и бьет в ответ прицельно, с расчетом; орудует, в отличие от противника, двумя клинками, но никто из них не слабее, никто не собирается уступать, и Кусланд благодарен Роланду за эту честность, за отсутствие желания услужить и поддаться лорду. Гилмор ловит себя на мысли, что теперь имеет дело с другом – не будущим тейрном. Айдан уклоняется, делает ложный выпад, сбивает с толку, колет скорее вслепую, чем наверняка, и попадает в грудь. Ничего серьезного, но порез определенно останется; Гилмор шипит от неожиданности, не от боли даже, и отшатывается, инстинктивно зажимая ладонью рану. Кусланд опускает оружие и мнется рядом – не видит причин, да и не испытывает желания извиниться, «кто другой, думаешь, тебя по головке гардой погладит?», – но чувствует себя неуютно. Гил пользуется минутным замешательством, чтобы с ухмылкой подставить клинок к лордову горлу. — Никогда не бросай врага недобитым, милорд. Так, совет от сэра. А потом сплевывает набившуюся в рот пыль, сползает по стене вниз, силясь восстановить дыхание и тупо, без единого проблеска мысли, глядит на солнце поверх головы возвышающегося над ним Кусланда.**
Когда Айдан заваливается к нему в комнату с тарелкой ароматного яблочного пирога в руках, Гил понимает еще и то, что звания лорда он более чем достоин. — Лекарь сказал, что сырые яблоки тебе противопоказаны, – будущий тейрн бесцеремонно плюхается на край кровати, демонстративно похрустывая упомянутым фруктом, красным до невозможности, наливным, а на тумбу ставит поднос с добротным куском сочащейся вареньем выпечки. —Разжижают, мол, кровь. Так что я принес пирог. Не думаю, что тебе станет хуже от одного куска. — Только если это не тот самый пирог, который утром пожевал твой пес, – хохочет Роланд, прежде чем благодарно кивнуть и вгрызться в треугольный кусок. Только наскоро съев половину, толком не насладившись вкусом, оруженосец понимает, что сегодня он еще ничего не ел. Оставшуюся часть пирога Гилмор смакует с важностью гурмана, шумно втягивая носом запах и блаженно жмурясь при каждом укусе. Наблюдающий за этой манерностью Айдан усмехается. — Хуже: его пожевал мой брат. Палец оттопырить не забудь, – и Гил улыбается, пусть даже с набитым ртом, выпрямляется, демонстративно поерзав, и отгибает, как орлесианская дева, мизинец, и оба они смеются, как дети, хотя давно уже вошли в пору юношества.**
— Быть того не может, – шепчет потрясенно Кусланд, глядя на тела, поруганные, растерзанные, коркой запекшейся крови крепче нитей связанные в обезображенную кучу, в чудовищного многорукого голема. – Это, должно быть, шутка. Стоящая рядом Морриган молчит – отчасти потому, что не умеет находить поддерживающие слова, отчасти оттого, что не привыкла видеть любовника таким, обескураженным, почти отчаявшимся, – местами из-за… сочувствия? На этой мысли ведьма одергивает себя озлобленно, потому как и себя саму такой ощущать в новинку. Не шутка, понимает Айдан, поднимает потемневшие пряди со лба пожилой женщины и, холодея, узнает в искаженных гримасой боли чертах лица старую Нэн. Не шутка, осознает Страж, когда проводит ладонью по запавшей – должно быть, от удара молота – груди обезображенного до неузнаваемости трупа и, наткнувшись пальцами на шрам, обводит его, поддевает ногтем неаккуратные, шероховатые края раны. За стылостью где-то под ребрами разверзается злоба, бесконтрольная, лютая, звериная – из пыточных подземелий замка Хоу Страж не уходит, Страж вылетает, как потерявший рассудок моровой волколак. Убивая Рендона, Айдан вспоминает наставление Гилмора: самозванец-убийца подыхает под ударом меча, не остается, опозоренный и израненный, на мучительное гниение, ибо кому, как не Кусланду, знать, что и от края могилы человек при должном упорстве отползти способен. Убивая Рендона, он говорит себе, что достоин звания тейрна не меньше, чем Роланд – титула сэра. Покидая замок Хоу, Айдан чувствует себя не только Стражем, но и Кусландом – снова.**
— Чутье подсказало, – бросает он уклончиво, прежде чем отойти к палатке, и Зевран, обернувшись, видит, как Моррган подходит к их главарю, говорит что-то вкрадчиво, со взглядом почти виноватым, кладет руку на щеку с несвойственным для нее сочувствием, неумело, оттого особенно искренне. Мне бы такое чутье, думает неожиданно Ворон. Мне бы твою внимательность, понимает убийца, отворачиваясь к костру и ловя клинком всполохи костра, чтобы перекрыть свое собственное отражение. Отчего-то вспоминается Ринна.