***
Чонгук, толкнув дверь, оказывается на залитой солнцем оживлённой улице, улыбается всё ещё продолжающему играть в камни мальчишке, который, завидев воина, забыл об игре и любуется его поблёскивающими доспехами. Альфа идёт к Маммону и в сопровождении своих воинов покидает улицу. Хосок даже не утирает капающую с его меча кровь и, убрав его в ножны, пнув отсечённую им же голову, тоже покидает закусочную. — Я был почти уверен, что это Чжу. Сокджин бы сперва сам навестил, у него другие методы, — Чонгук подносит к губам чашу с кумысом, а потом, нагнувшись вперёд, отрезает своим кинжалом кусок мяса от нанизанного на вертел ягнёнка. Воины ужинают прямо в поле после очередных учений. Гуук, Намджун и Хосок сидят во главе расстеленной на траве скатерти. — Чжу сильный противник, — тыльной стороной руки вытирает жир с губ Намджун. — Но не думаю, что ему нас победить в открытом бою. — Во-первых, Чжу не играет открыто, — жуёт мясо Гуук. — Во-вторых, мне главное, чтобы он не объединился с Сокджином, тут я буду рассчитывать на то, что последний любит действовать один, а ещё больше любит получать всю славу. — Необходимо продолжить чистку, город напичкан тараканами, я в этом не сомневаюсь, — ложится на траву сытый Хосок. — Продолжайте держать уши востро, и в городе пусть все будут начеку. Пока мы не будем покидать Иблис надолго. Посмотрим на расстановку сил, — поднимается на ноги Гуук. — Ты, — кивает Хосоку, — отвечаешь за разведчиков и наёмников, дави всех. А ты, — поворачивается к Намджуну, — за наших, которые работают в стане врага. Хочу доклады о любом шаге Чжу и Сокджина. К походу готовиться продолжим, сроки немного сдвинем. Альфа идёт в сторону привязанного к столбу и жующего траву Маммона и, похлопав его по шее, взбирается на коня. Солнце теряется за горизонтом, оставляя за собой кроваво-красное полотно и заставляя всех хоть на долю секунды поднять к нему поражённый красотой взгляд. Гуука ни закаты, ни рассветы больше не завораживают. Он пришпоривает коня и, оставляя за собой и своими воинами клубы пыли, уносится в сторону городских ворот. Правителю Востока пора увидеть того, чьи губы ярче самого кровавого заката Империи черепов.***
Юнги не заметил, как задремал, лежа в остывающей воде в купальне правителя, но его из сладкой дремы за миг вывел любимый, просачивающийся в открытые поры запах. — Мой господин, — тянется к бортику ванны омега, просясь на руки. Юнги неважно, что альфа в доспехах и он его намочит. Ему важно, что судя по всему Гуук только вернулся во дворец и сразу же нашёл омегу. Юнги с трудом удаётся ликующий визг сдержать, он никак не привыкнет к такому вниманию со стороны правителя. — Мне начинает казаться, что ты выбрал меня только, чтобы купальней пользоваться, — Чонгук, нагнувшись, вытаскивает его из воды, кутает в поднятое со скамьи полотенце и сразу прижимает к себе. — Вы меня раскусили, мой господин, — хихикает омега. — На самом деле запах конского навоза настолько мне в нос забился, что сколько бы я не купался, я всё равно его чувствую, вот и пытаюсь отмыться. — Ты пахнешь засахаренными сливами, — поглаживает его высеченные словно из мрамора скулы альфа. — По утрам ты пахнешь свежим молоком, обожаю тебя нюхать, пока ты спишь. Сейчас ты пахнешь мной, и для меня нет запаха слаще. Когда ты мажешься маслами, то запах цветов и сливы создают такой сексуальный шлейф, что я хочу тебя сожрать. Хотя я всегда этого хочу, — омега вскрикивает от неожиданности, когда Чонгук, придерживая его под ягодицами, поднимает на руки. — Ты ужинал? — мурлычет ему в ухо Юнги, пока Гуук по коридору несёт его к лестнице. — Уже приступаю, — целует его влажные волосы альфа. — Я серьёзно, — обвив руками его шею, жмурится от удовольствия Юнги. — Я скажу, чтобы тебе накрыли, ты покушаешь, потом я сделаю тебе массаж… — Я ужинал в поле, — плавится от его заботы и нежности Чонгук, — но от массажа не откажусь. В спальне Юнги накидывает на себя красный шелковый халат, принесенный посланным Биби слугой, берёт пузырёк с маслом и взбирается на кровать, сидя на которой, стягивает с себя рубашку Чонгук. Альфа ложится на живот, и омега, взобравшись на него, щедро вылив в ладонь розового масла, начинает массировать мощную спину. — Как ты тут обживаешься? — притянув под голову подушку, спрашивает Чонгук. — Пока не особо, — бурчит Юнги, надавливая на позвонки. — В гарем не выходил, сижу у тебя, но часто бегаю в свои покои, смотрю, как мне их обставляют. Завтра уже будут готовы. Кстати, спасибо тебе, что выделил мне такую роскошную спальню. — Чего? — приподняв голову, удивлённо смотрит на него Чонгук. — Ну, ты об этом и не знал, но я выбрал себе покои по соседству с твоими, — кусает нижнюю губу парень и моментально оказывается под вжавшим его в постель мужчиной. — Ты лиса, — проводит языком по месту укуса Чонгук. — Я лисёнок, — обхватывает его лицо ладонями омега и раскрывает губы, сразу же утонув в долгом и глубоком поцелуе, не понимая, как так сильно можно скучать по человеку, если только утром с ним расстался. — Тебе же не жалко? — Ничего для тебя не жалко. — А Маммона не дал, — фыркает Юнги, поглаживая сильные плечи. — Хочешь, возьму тебя на охоту и покатаю на Маммоне? — ловит его пальцы и целует по одному альфа. — Хочу! Хочу! — выбирается из-под него и хлопает в ладони Юнги. — Очень хочу. Буду жить ради этого. — Всё-таки ты смешной, — нежно улыбается ему Чонгук и вновь ложится на живот, позволяя омеге взобраться на себя и продолжить массаж. — И удивительный. Я ещё не сделал тебе подарков, жди их к утру, но ты и не просишь у меня драгоценности, а так радуешься охоте. Что ты за омега такой? — Я люблю драгоценности тоже, но охоту больше. Драгоценностям радуешься один раз, когда их получаешь, а воспоминания об охоте проносишь через всю жизнь. Меня отец брал, но я уверен, это не сравнится с тем, что ты мне покажешь. Юнги сильнее надавливает на напряжённые мышцы и, нагнувшись, целует в шею прямо по линии роста волос. Чонгук сверлит взглядом обнаженное из-за соскользнувшего халата бедро и, резко развернувшись, ловит омегу в объятия. — Хочу тебя, — раскрывает его халат и, стянув с парня, нападает на тело, по которому изголодался. Он растирает омегу, словно пепел меж своих ладоней, отпечатывает его на простынях, впитывает в себя его запах, стоны, дыхание. Заставляет его задыхаться от ощущений, сам от одного взгляда на него на куски распадается и только в его же руках в одно целое собирается. Чонгук родился в огне, вырос, пробираясь от костра к костру, назвал себя пламенем, а в золу от одних прикосновений тонких пальцев превращается. Юнги лежит выдохшийся на его груди, на все вопросы только мычит, ноет, что альфа все силы забрал, грозится Маммону пожаловаться, и тот непременно его с седла сбросит. Чонгук любуется тем, как на обнаженной коже его засосы и укусы расцветают, а омега пальцами по его руке водит, старый шрам от ожога, полученного в Мирасе, разглядывает. — Было очень больно? — приподняв голову, смотрит на него Юнги. — Это был последний раз, когда я испытывал боль, — пытается убрать руку, но Юнги не отпускает. — Но у тебя много шрамов, вот под грудью даже поглубже будет, — не отстаёт омега, хотя прекрасно видит, что альфе тема неприятна. — Больше я боли не чувствую. — А так? — щипает его в бок Юнги, сморщив нос, следит за непоколебимым лицом. Чонгук с трудом сдерживает улыбку. — А вот так? — кусает его в плечо, и альфа, смеясь, ерошит его волосы. — Мне больше не будет больно, — притягивает его к себе Гуук. — Не старайся. — Больно бывает не только от ранений, — кладёт голову на его грудь Юнги, — поэтому больше не говори так. Пару минут они лежат в тишине, слушают размеренное дыхание друг друга, наслаждаются покоем. — Мне надо выдвигаться скоро на Север, и я очень не хочу оставлять тебя, — прерывает тишину Гуук. — Так возьми меня с собой! — приподнимается на локтях Юнги. — Не сходи с ума, я не буду так рисковать. — Ну, а зачем тебе в поход? — грустно спрашивает Юнги. — Ты самый сильный правитель на этих землях, тебя все и так боятся, твои дворцы забиты несметными богатствами. Почему тебе мало? — Дело ведь не только в богатствах и землях, — тянет его обратно на себя и прижимает к груди Гуук. — Я обладаю армией в пятьсот тысяч человек. Если я не буду развязывать войны, я свою армию не прокормлю. В мирное время такую армию содержать тяжело, а без неё я останусь без головы. Поэтому в этот раз я иду не за землями, я их просто заберу в придачу. У моих войск мечи в ножнах ржавеют, а солдаты всё угрюмее с каждым днём. Война на пару месяцев делает их счастливыми и сытыми. — Ты же не сможешь вечно воевать, — не понимает Юнги. — Смогу. Я хочу весь мир, и мне ещё столько предстоит завоевать. — Похоже на жадность, — мрачнеет омега. — Нет, абсолютно неверное утверждение. Это не жадность, это желание двигаться. Я ставлю цель, а достигнув её, я стремлюсь к новой. Нельзя стоять на месте, не заметишь, как корни пустишь, в землю врастешь, а потом уже не вырваться. — Не вижу ничего плохого в том, чтобы пустить корни. — Это неплохо, но зачем торопиться? Если доживу до преклонного возраста, стану немощным, остановлюсь. А пока меня ждёт весь мир. Мои сыновья будут править четырьмя сторонами света. Я для них их подчиню. — Ты со всеми своими омегами так разговариваешь? Рассказываешь им свои мысли, — вдруг спрашивает Юнги. — Они даже имени моего не знают, а ты ревнуешь, — целует его в уголок губ альфа. — Из-за тебя у меня теперь и гарем чисто символичен. Гуук уходит с рассветом, а Юнги, проспав ещё пару часов, просыпается от визита Биби, заявившего, что покои готовы. Радостный омега соскальзывает с постели под пристальным взглядом Биби, разводит руки, пока прислуга надевает на него шёлковый халат. — Подарок от господина, — привлекает внимание Юнги остановившийся на пороге слуга, в руках которого две небольшие шкатулки. Омега кивает, разрешая мужчине войти, и тот, поставив шкатулки на тумбочку, поклонившись, покидает спальню. Юнги поднимает покрытую золотистыми изразцами крышку первой шкатулки и с восхищением смотрит на усеянное изумрудами колье-чокер и длинные серьги. — Господин очень щедрый, — улыбается Биби, любуясь сверканием камней в руках парня. — Мне очень нравится, — еще раз рассмотрев украшения, захлопывает шкатулку Юнги. — Интересно, а там что? — тянется ко второй. — Господин передал, чтобы вы выбрали из этих камней те, которые нравятся больше всего, — говорит Биби. — Зачем? Он из них что-то мастерам закажет? — Юнги с разинутым ртом смотрит на разноцветные драгоценные камни в шкатулке. — Выбери, то есть выберите, — исправляется Биби, — он хочет сделать сюрприз. — Когда мы наедине, можно обращаться на «ты», — улыбается ему Юнги. — Пусть пока стоит тут, я вечером выберу и тебе покажу, — откладывает шкатулку. Юнги выходит из спальни и, немного пройдя, вслед за Биби проходит в свою новую комнату. Омега останавливается в центре спальни и с восхищением рассматривает её убранство. Большая кровать посередине не намекает, а открыто показывает, что спать в ней он будет не один. Кровать покрыта тёмно-синим сатиновым покрывалом, завалена набитыми гусиным пухом подушками. На неё, струясь, ниспадает полупрозрачный синего цвета балдахин, отделанный по краям оборками. Тяжёлые шторы, закрывающие окно и выход на балкончик, тоже синего цвета, Юнги настаивал именно на своём любимом цвете. В углу комнаты стоит большое зеркало, так же в спальне есть массивный сундук для одежды, стол с серебряными, отделанными растительным орнаментом подсвечниками, мягкое кресло и комод. — Двое альф за дверью — твоя личная стража, — отрывает Юнги от созерцания Биби. — Они с тобой везде, кроме территории гарема, так что привыкай, что за тобой будут ещё две тени. Вся твоя еда пробуется и проверяется так же, как и еда правителя. Прошу воздержаться от приёма любой пищи, если тебе её не подаёт твой личный слуга. Так же в твоём распоряжении будет личный лекарь и, как понимаешь, я. — Прекрасно, — подходит к окну Юнги. — Теперь я могу заниматься делами дворца, а то только ем и сплю, — задумывается. В дверь стучат, и через минуту в неё заходит Тэхён. Биби, оставив омег, покидает спальню. — Я рад, что ты пришёл, — приглашает парня присесть Юнги. — У тебя красиво, — с восторгом рассматривает комнату Тэхён. — Мне тоже нравится. Как там в гареме? По мне скучают? — усмехается Юнги. — Лучше и не появляйся, — садится с ним рядом Тэхён. — Ваши все на нервах, гадают, что будет. Я сам в общий зал особо не хожу, большей частью у господина бываю. — Слушай, вот ты говорил, что у тебя любовь, чуть не утопился из-за него, — резко меняет тему Юнги. — А ты у него единственный? — Да, но не знаю, надолго ли, — грустно отвечает Тэхён. — Он ничего мне не обещал и не должен по идее, но я точно знаю, что если однажды он вызовет к себе другого — это разобьёт моё сердце. — Господин, вы просили воды от Чимина, — доносится крик с той стороны двери, и Юнги, спрыгнув с кровати, бежит к выходу. Омега, поругав стражу, хватает Пака за руку и втаскивает в спальню. — Не просил, но счастлив видеть тебя, — обнимает его Юнги. — У меня комната была красивее, — хмыкает Чимин, оглядывая спальню, нарочно дразнит друга. — Простите, ваше высочество, но я тоже не из бедной семьи и привык спать в шелках, — Юнги осекается, заметив погрустневшего Тэхёна. — Чимин — мой друг, — знакомит он парней. — Я видел тебя в гареме, — улыбается Тэхён Чимину. — Омега с меткой, обслуживающий не меченых. — Она у меня не по собственной воле, — хватает яблоко из блюда на комоде Чимин и плюхается на постель. — Неважно, она будет вечно держать тебя на плаву и считается гарантией того, что ты на ступень выше всех остальных омег гарема. А ты, — поворачивается к Юнги, — стал первым омегой Идэна. — Как и ты, ты же фаворит своего господина, — не понимает Юнги. — Да, так и есть, наверное, — разглаживает ладонью невидимые складки на постели Тэхён. — Я счастлив, что встретил его и очень сильно боюсь потерять. — У тебя нет метки? — подползает к нему Чимин. — Нет, — опускает голову Тэхён. — Наверное, рано о ней думать. — Да плевать на метку! — Юнги не нравится упадническое настроение Тэхёна. — Тебе ведь хорошо с ним здесь и сейчас. Вот и живите вместе, перестань думать о завтра, оно ведь, может, так никогда и не наступит. Я в таких вопросах конкретен. Сегодня мне хорошо — я доволен, а завтра я буду думать о завтра. А теперь предлагаю отметить мои новые покои за обедом в саду втроём. — Я же не смогу, — ноет Чимин. — Ты будешь обслуживать якобы и сядешь с нами, я всё решу, — заверяет его Юнги. — В гарем пока не собираешься? — подходит к зеркалу Тэхён и поправляет волосы. — Завтра или послезавтра, надо морально подготовиться, чтобы опять в этот гадюшник нырнуть, — отвечает Юнги и просит всех на выход. Обед проходит весело. Омеги много смеются, делятся историями из жизни и расстаются только к вечеру. Чимин прощается с парнями и впервые с момента пребывания в Идэн с прекрасным настроением направляется на передний двор узнать у смотрителя, чем ему дальше заниматься. Омега застывает на месте, увидев стоящего с двумя воинами у фонтана Намджуна. Первая мысль — это спрятаться, но поздно, Чимин чувствует на себе взгляд, и трусливое желание сбежать вмиг испаряется. Всё прекрасное настроение улетучивается, и его место занимает первобытный, неконтролируемый страх, который собирает все внутренности парня в комок и заставляет дрожать. Чимину кажется, что сделай альфа к нему шаг, и он от нервного напряжения отключится. Они спят вместе, часто ужинают, он долгими ночами вжимает его в свою постель, ломает любую оборону и берёт, не спрашивая разрешения, бывает так близко, как никто никогда ранее не был, но омега его всё так же до сводящих судорогой конечностей боится. Чимин, вроде, держится, даже отвечает порой, взгляд не убирает, но каждая следующая секунда в обществе этого альфы — титанический труд, каждое его движение или слово — это трещины на, вроде бы, стальном панцире, из которых кровь омеги хлещет. Намджун мажет по нему бесцветным взглядом, вновь возвращает внимание к воинам, а Чимин всё так же направленный в самое нутро взгляд чувствует, как бы под ним не рассыпаться, думает. Он с трудом отлепляет ноги от земли и, плюнув на смотрителя и задания, направляется на задний двор. Стоит омеге повернуть за угол, как он пускается в бег, пусть и на пару часов спасает себя от демона, высасывающего его душу. Тэхён, все еще улыбаясь после чудесно проведённого времени, идёт в свои покои, как через арки на террасе видит сходящего с коня во дворе Хосока. Омега, развернувшись, идёт обратно во двор и, выйдя на улицу, прячется за колонну. — Я тебя вижу, — усмехается Хосок, остановившись по ту стороны колонны. — А я не прячусь, — медленно обходит её, двигаясь к нему, парень и оказывается между колонной и Хосоком. — Кое-кто пил без меня вино, — мажет губами по его альфа. — Много вина. — Кое-кто выпил целый кувшин вина, — хихикает Тэхён и сильнее цепляется за мужчину, когда тот, перекинув его через плечо, направляется во дворец. — Кое-кого надо срочно наказать, — прямо на ходу шлёпает его по заднице Хосок. Хосок стоит у кровати, снимает доспехи и одежду, Тэхён лежит обнаженным на животе на смятом покрывале и внимательно следит за ним. — Я обедал с новыми фаворитами других господ, — притягивает к себе подушку омега. — Я рад, что тебе есть с кем общаться и ты не скучаешь, — присаживается рядом успевший снять только рубаху Хосок и медленно поглаживает аппетитную задницу. — Я всё равно скучаю, — тихо говорит омега. — Что мне сделать, чтобы ты не скучал? — Хосок нагибается и оставляет поцелуи по линии позвоночника парня. — Проводить со мной больше времени, — поворачивается к нему лицом Тэхён и, приподнявшись, обхватывает руками его шею. — Потому что я скучаю по моему господину. Хосок валит его на кровать и, положив голову на его грудь, прикрывает веки. — Я рассказывал вам про себя и своё прошлое, и может, я не имею права просить о таком, но я тоже хочу больше знать о вас, — несмело говорит Тэхён, играя с его волосами. — В моём прошлом нет ничего светлого или даже интересного, — усмехается Хосок. — Я сирота, который выживал за счёт воровства. Я думал, что не доживу до шестнадцати или доживу, но без рук, но всё равно воровал, потому что когда хочешь есть, неважно, что тебе за это могут отрубить руку. Потом я встретил того, кто стал моей семьёй. С ним вместе мы и построили империю, с ним вместе её и расширим. Вот такая вот у меня скучная жизнь, — приподнимается альфа и с трудом сдерживает смешок. — Настолько скучная, что ты даже заснул, — он встаёт на ноги и, достав из комода покрывало, осторожно укрывает спящего парня, а сам ложится рядом. — Ты мне очень важен, — убирает со лба русые волосы и нежно касается его губами, — настолько, что это меня пугает. Я не могу говорить об этом, потому что не приучен, не знаю как, потому что столько, сколько я с тобой в своей голове общаюсь, я в жизни ни с кем не разговаривал. Я не могу рассказать тебе, какие чувства во мне вызывает одна твоя улыбка, но я борюсь с собой и однажды скажу тебе, что чувствую. Завтра я поведу тебя в Иблис, покажу тебе город, который отстроил сам. Раньше меня интересовало только одобрение Гуука, теперь мне важно и твоё. А пока спи, мой любимый жасминовый мальчик.***
Чимин заканчивает подметать передний двор, напевает придуманную самим же мелодию и мечтает о миске горячего супа. Намджун следит за ним с балкона. Альфа, облокотившись о перила, вот уже минут двадцать как стоит на балконе и наблюдает за омегой, который даже двор подметает так грациозно, будто танцует. Чимин порхает между арками, собирает метлой в кучки листья, рисует на вымощенном камнем дворе известные только ему узоры. Намджун, следя за ним, сам улыбается, чувствует, как только рядом с ним бьющееся сердце своим стуком в ушах отдаёт, а ощущение счастья наполняет каждую клеточку тела. Это счастье мгновенно меркнет, стоит Намджуну увидеть подошедшего к Чимину парня. Внезапная дикая злость накрывает альфу тяжелой волной, размазывает огни фонарей, лицо омеги, всё превращает в одно сплошное белое пятно. Намджун впивается взглядом в парня, но из-за пульсирующей в висках ярости и пелены злости перед глазами ничего не видит. Он так сильно зажимает под пальцами мрамор, что кажется, он витиеватыми трещинами покрывается. Будто бы всю радость и хорошее настроение Намджуна одна улыбка Чимина не ему испариться заставила. Намджун им управляет, вся его жизнь от него зависит, захочет, как мошку меж пальцев задавит, но Чимин не ему улыбается, в альфе камень за камнем вся его стойкость рушится, столб пыли после себя оставляет. — Я ведь попросил тебя прихватить ведро, чтобы листья в него собрать, — недовольно бурчит Чимин, косясь на Хошина, альфу двадцати пяти лет, с которым часто попадает на одни поручения. — Может, мне нравится, когда ты корчишь недовольную моську, — смеётся над ним Хошин. — Придурок, — пытается разозлиться Чимин, а в итоге, не в силах скрыть улыбку, обходит его и сам идёт за ведром. Намджун провожает его тяжелым взглядом, а потом, оттолкнувшись от перил, скрывается в своих покоях.***
После секса Чимин всегда отползает, засыпая, беспокойно спит, потому что всё время себя контролирует, его касаться пусть даже во сне — себе запрещает. Намджун больше омегу не привязывает, боли не причиняет, даже грубость свою в узде держит. Чимин каждую ночь, стиснув зубы, терпит, пока альфа утолит свою жажду, а потом лежит в ожидании разрешения покинуть спальню. Намджун, может, и изменил тактику, может, стал куда мягче себя вести, но в Чимине ничего не меняется — он всё так же его ненавидит, к себе через силу подпускает и мечтает навеки покинуть проклятый Иблис. Этой ночью он резко просыпается, почувствовав, как крепко его держат в объятиях, и, будучи всё ещё сонным, отталкивает мужчину, поздно поняв, что не стоило. Намджун не выпускает, более того, сильнее к себе прижимает и на попытки вырваться оставляет на тонких запястьях уродливые синяки. Намджун свою одержимость ему насильно навязывает, буквально в глотку пихает и, прикрыв своей ладонью его рот, заставляет глотать. Чимин его одержимостью давится, в кровь горло раздирает, но не глотает, стоит альфе его отпустить, сразу выплёвывает. — Ты мой, — кусает его подбородок, каждое слово на нём уродливыми ожогами оставляет. — Моим и умрёшь. Ты хоть немного уже знаешь мой характер, и если ты порой забываешь, что принадлежишь мне, то подходи к зеркалу, — тяжелым, как молот, взглядом его ломает, — посмотри на буквы на ключицах и освежи память, — проводит ногтем по потускневшим инициалам, — или мне стоит всего тебя ими исписать? — Это пройдёт, мой господин, — разбито улыбается омега. — Когда-то у вас это пройдёт. — Это никогда не пройдёт, — нависает сверху альфа и давит на его колени, чтобы ноги развёл. Чимин кусает щеку изнутри до крови, но разводит. Намджун уверен в том, что говорит. Не пройдёт, потому что он одержим не просто его телом. Намджун не хочет его только трахать, он сидит у его постели ночи напролёт, захлёбываясь в своей злости на омегу, что тот не хочет с ним обниматься. Он отчётливо понимает, что Чимину отвратительны его прикосновения, что омега сам себя заставляет выполнять его приказы. Намджун прекрасно всё чувствует и видит эту сочащуюся из парня ненависть, но пусть она и яд, но это эмоции — чистые, неприкрытые — большее альфа от него всё равно не получит. У Намджуна никогда так не было, утолив голод, аппетит притуплялся, и он переключался на кого-то другого, а с Чимином хочется безумно долго целоваться, вбирать в себя его запах, тепло его ладоней и до скончания времён из объятий не выпускать. Но целоваться не получается, потому что Чимин никогда не целует. Потому что это альфа давит на его рот, насильно заставляет раскрывать губы, впивается в него зубами, делает больно ему, себе, и пусть Чимин каждый бой проигрывает, но проигравшим себя чувствует Намджун. В глубине души Намджун понимает, что омега, который ему попался, не из тех, кто примет судьбу и сам взрастит в себе чувства к тому, от кого не может избавиться, но всё равно давит. Не надеется, а заставляет, потому что если Чимин уйдёт, личное солнце альфы потухнет, и он увязнет во мраке. Намджун — воин, привыкший всё решать своим мечом и дипломатией, но с Чимином разговаривать не получается. У него вокруг толстые стены возведены, и Намджун их ломает, добирается до его тела, терзает и даже в процессе, когда омега под ним, когда ближе и глубже некуда, альфа себя всё равно на другом конце света чувствует, а Чимин новые стены возводит. Чимин его истинный, и Намджун скорее сам собственными руками вырвет его сердце, чем позволит ему принадлежать другому. Он даже взгляды на него не выносит, не то чтобы прикосновения. Намджун настолько им одержим, что вшил бы его в себя, чтобы раз и навсегда, чтобы через стальную броню альфы до омеги никто не добрался. Он носит его имя, его метку, принадлежит его гарему, но Намджун в его глазах одно отрицание видит. Чимина долго ломать, хоть вечность, но альфа готов, потому что запах шафрана — его кислород, его голос — единственный, что он хочет слышать, а его улыбка — та самая, ради которой Намджун убивать готов. Жаль, он ему не улыбнётся. Жаль, что истинность не может заставить полюбить человека. Она в этом мире связывает души, но на большее не способна. Конечный выбор всё равно за партнёрами, и Чимин не выбирает. Он прекрасно знает, что этот альфа предназначен ему судьбой, но захлопывает все двери и окна, заливает их цементом, чтобы и лучика не просочилось, потому что омега прощать не умеет и не будет, потому что любовь может пробиться хоть через бетон, но из пропитанной кровью земли не всегда пробивается. Всё, что Намджуну остаётся — это цепи, обвитые вокруг Чимина, другой конец которых вбит в альфу. И если им суждено вечность так прожить, то он и его заставит, и сам проживёт, потому что иначе это не жизнь вовсе. Иначе Намджун не сможет.***
Сегодня Чимин чистит главный бассейн вместе с ещё тремя парнями, среди которых и Хошин. Закончив уборку, они, весело общаясь, идут на задний двор ужинать, и сколько бы Чимин не отталкивал Хошина, тот всё равно дотягивается и зарывает в его волосы очередную ромашку, крича на весь двор, что омега нимфа цветов. Чимин смущается от такого внимания, с трудом сдерживает улыбку и продолжает отталкивать парня, пытаясь первым добежать до стола. — Ты же нимфа, тебе нельзя ступать по земле, — смеётся Хошин и, подняв его на руки, закружив, опускает на землю. — Идиот, — притворяется недовольным Чимин и садится за стол. Намджун, оставив Дамира в конюшне, покидает её через передний выход. Вечером Чимина не забирают. Омега этому только рад. Половину дня он занят уборкой, полчаса проводит в спальне Юнги, где друг вкусно кормит его десертами. Только к обеду Чимин замечает, что Хошина за всё утро ни разу не встретил, хотя они должны были вместе убирать сад. Чимин решает, что парня отослали на другое задание и продолжает заниматься своими делами. Ближе к вечеру, когда уже вся работа закончена и слуги разбредаются по своим комнатушкам, омега, который не увидел Хошина даже за столом, направляется к стоящим в стороне парням, с которыми альфа часто общался. — Вы не видели Хошина? — останавливается в двух шагах от них Чимин. Все три парня, вмиг помрачнев, отворачиваются и идут к баракам, не удостоив его ответом. — Я с вами разговариваю! — кричит им в спину не понимающий Чимин. — Иди за мной, — Чимин вздрагивает от голоса из-за спины и, обернувшись, видит одного из садовников, пожилого мужчину, который отвечает за цветы. Омега молча следует за ним, обходит дворец и останавливается у стены. — Здесь сутки назад он стоял, — кивает на стену мужчина. — Ребята отмыли кровь, но не совсем чисто, я вижу брызги. — Что? — не понимает Чимин и, подойдя ближе, в свете фонарей разглядывает потемневшие капли крови на белоснежной стене. — Будь добр, не подходи ни к кому и ни с кем не общайся, ты проклят и несёшь смерть нашим детям, — зло говорит мужчина. — Но я… — Господин взмахнул мечом, назвав твоё имя. Все это слышали, — качает головой альфа и удаляется, оставив впечатанного в стену тяжестью медленно просачивающегося в мозг осознания омегу. Чимин обхватывает руками голову и сползает на землю, мечтая, чтобы весь дворец рухнул и оставил его под собой, потому что вынести смерть ни в чём не повинного человека он не сможет. Человеческая жестокость не имеет границ, Чимин в этом на примере Намджуна убедился. Но вся его жестокость до сих пор только омегу касалась, он его плоть рвал, кровь пускал, кости ломал, и Чимин это выносил, даже привык, подход сменил, от боли себя спас, но оказалось, этот альфа больно, не касаясь, делает. Он Чимину душу выпотрошил, мечтать о смерти заставил, самого солнечного и весёлого омегу этого дворца в тень превратил. Он измывается над ним с хладнокровностью самого искусного костоправа, только не вправляет, по одному из живого омеги кости вынимает, отходит и любуется тем, сделает ли ещё шаг, сколько еще проживёт, на каком моменте головой земли коснётся. Чимин и так безвольная кукла, сдавшееся в его руки тело, запершее за чугунными замками своё «я», мечты и желания, уже давно не смотрящее на ворота, не ждущее ни принца, ни помощи, ни даже завтра. Намджун не останавливается, не наигрывается, он гнёт и ломает, получает открытое удовольствие от деяний своих рук. Он из Чимина только что хребет вынул, иначе почему омега ползёт, почему на ноги встать сил не находит. Он размазан по стене, окропленной чужой кровью, отчетливо в ушах предсмертный хрип Хошина слышит, он здесь не был, ничего не видел, но воспалённое сознание над ним измывается, в картинках ему короткий монолог Намджуна, лезвие меча, кожу вспарывающего, показывает. Чимин после каждого раза себе, что позже полегчает, обещал. Не легчает. В этот раз он так у этой стены придавленным к земле грузом вины останется. Для Чимина все кончено, он больше не ждёт утра, все его мечты прахом в ночи разлетелись, на ладони, с которых чужая кровь вязкими каплями вниз стекает, осели — он её по лицу своего палача размажет. У Намджуна есть власть, есть сила, но у него нет Чимина, никогда не будет, а если он этого принять не сможет, то пусть его убьёт, потому что в земле этой ночью должен был лежать омега, а не Хошин. Чимин поднимается на еле его держащие ноги и волочит себя к дворцу. — Мне нужен Ким Намджун, — повторяет охране в пятый раз, пока его, схватив под грудью, тащат на выход. Чимин бьётся, ломает ногти об их доспехи, черпает силу из своего отчаяния и кричит, что есть силы, называя его имя. Выбежавший смотритель дворца требует стражу пропустить парня. — Господин распорядился. Чимин не знает, как поднимается наверх в хорошо знакомую спальню, пролетает через лестницы, ведомый обидой, злостью, а самое главное, ненавистью, за счёт неё не расслабляется, не позволяет истощённому новостью сознанию отключиться, взять временный перерыв. Он проходит в комнату и замирает в пяти шагах от альфы. Намджун стоит напротив у тумбы с кубком в руке и внимательно смотрит на расползающегося по швам омегу. — Ты хочешь мне что-то сказать? — подносит бокал к губам альфа и, отпив, ставит его на тумбу. — Да, — выдыхает Чимин и подходит ближе. Намджун видит его состояние, его зверь горечь, разъедающую омегу, прекрасно чувствует, она, как плотное покрывало, двоих в комнате накрывает. — Я хочу… — облизывает сухие губы Чимин, чувствует, как его шатает. — Хочу ножи, много ножей, хочу каждый в тебя до рукояти втыкать. Очень хочу, — лихорадочно глазами по комнате бегает, за что бы уцепиться, на ногах устоять, ищет. — Но я не смогу, — в итоге на альфу смотрит. — Потому что ты сильнее, у тебя армия, стража. Я не смогу, — подходит ближе. — Но запомни, что в день, когда ты сдохнешь, я буду праздновать, если не умру до этого. Твоя смерть — моё самое большое желание. Знай, что я ненавижу тебя настолько сильно, что продал бы душу дьяволу за возможность вырвать твоё гнилое сердце. — Всё сказал? — усмехается Намджун и становится вплотную, удивляясь, что омега не отшатывается. — Сегодня я прощу тебе то, что ты позволил себе обращаться ко мне на «ты». Свалю это на твоё настроение. — Ты лишил жизни невиновного, — у Чимина перед глазами от нервного напряжения комната плывёт. — Я это решаю, — протягивает руку Намджун и касается пальцами его скулы. — На моё смотреть нельзя, касаться подавно. — Тебя задело, что я улыбался ему? — Чимин не то чтобы руку сбрасывает, он к нему липнет, ладони на его грудь ставит, прямо в глаза всматривается. — Задело, что мне было с ним хорошо? — безумно ему улыбается. — Задело, что с тобой так никогда не будет? Думаешь, я не знаю, как ты меня рассматриваешь, как поглаживаешь по ночам? Думаешь, я не понимаю ничего? Я всё прекрасно понимаю, — разглаживает рубашку на его груди. — Но у тебя такого не будет. Никогда. Я себе язык отрежу, но тебе ничего приятного не скажу, потому что этого нет. У меня к тебе ничего нет. — Мы истинные, — вжимает его в себя разъярённый альфа. — У тебя нет выхода. — Неважно, тут пусто, — стучит по своей груди Чимин. — Если вскрыть, то тут одна только ненависть. Хочешь её? Она всё равно вся твоя! — Повторяй это себе почаще, потому что ты всё равно мой омега, и хочешь ты этого или нет, ты мне и детей родишь и рядом столько, сколько я захочу, будешь, — встряхивает его за плечи Намджун, свою злость на его слова из последних сил контролирует. — Я говорил тебе в первую ночь, — за счёт его рук на ногах держится Чимин, уже виснет, как марионетка. — Моё тело ты можешь забрать, но моё сердце — нет. Я век тебя ненавидеть буду. — Я всё равно не отпущу тебя, даже на том свете ты будешь моим, поэтому справься со своей ненавистью, — наблюдает за трепещущими ресницами альфа. — И ещё: твоя жизнь прислуги закончена. Мне наскучила эта игра, ты возвращаешься в мой гарем. — Я никогда не был твоим, — кричит ему в лицо омега. — Убей хоть всех альф дворца, из моей головы ты их не вытащишь. Я вместо тебя других представлять буд… — Намджун бьёт с размаху, не рассчитывает силу, на миг контроль теряет и только от брызнувшей на его лицо крови в себя приходит. Он опускается на корточки рядом с не сумевшим удержать равновесие и лежащим на полу омегой, аккуратно убирает с его лба волосы. Чимину глаза открывать больно, он выплёвывает кровь, но она снова заполняет полость рта, вытекая уже сама на пол. Щека от боли онемела, но даже эта боль ту, которую он у стены, где умер Хошин, получил, не затирает. — Ты на меня обречён, — нежно шепчет Намджун, проводит костяшками по щеке, встаёт на ноги, переступает через утирающего окровавленную губу парня и идёт на выход. Пролежав пару минут, Чимин становится на четвереньки и, опираясь о кровать, поднимается на ноги. Он только делает шаг к двери, как, обхватив руками живот, вновь падает — теперь уже на колени. Омегу выворачивает скудным ужином прямо на ковёр в спальне альфы, и он больше не делает попыток встать. Чимин утирает рукавом рот и, перевернувшись на спину, затуманенным взглядом смотрит на покрытый изразцами потолок, чувствуя, как тошнота вновь подкатывает к горлу.***
Ким Сокджин сидит на коне и с утёса смотрит на полыхающий в огне город внизу. Он любуется разлетающимся на фоне кровавого заката пеплом, ничего не слышит, протягивает руку, подставляет ладонь под чёрный дождь и размазывает его меж пальцев. — Нам здесь больше нечего делать, — натягивает поводья коня помощник альфы. — Красиво, — кивает в сторону когда-то крупного и развивающегося города, который сейчас покрыт густой завесой дыма, Сокджин. — Этот город сгорит дотла, и я заново отстрою его, создам новый, только мой. — Главное, чтобы вам, мой господин, нравилось, — отвечает помощник. — Мы вынесли всё золото и драгоценности. Простите мне мою смелость, я знаю, что вы не выбираете себе омег из чужого гарема, но там двое настолько прекрасны, что достойны только вас… — Ты будто первый год со мной, — перебивает его помрачневший альфа. — Красота должна быть безупречной, девственно чистой. Как бы те омеги не были прекрасны, они уже заляпаны чужими руками, пропитаны чужим запахом и потеряли всю свою ценность для меня, поэтому отдашь их всех воинам. Я не подбираю объедки с чужого стола, и лучше тебе это уже запомнить. — Да, мой господин, — отвечает побледневший мужчина и, развернув коня, возвращается к разбившим на равнине внизу лагерь воинам.