***
Намджун прекрасно понимает, что это была уловка, что Гууку вопрос наёмников решать прямо сейчас необязательно, но всё равно повинуется, потому что как бы его Монстр ни рвал и ни метал, как бы ни жаждал напиться крови того, от кого черпает силы жить — он ему больно делать не хочет. Он даже не уверен, что смог бы опустить этот меч на него, а не вонзить в себя, чтобы унять поедающую его плоть и запивающую её его же кровью ярость. Намджун обходит башни, разговаривает с воинами, требует ужесточить проверку входящих в город, и вот уже как полчаса сидит на земле перед вторыми воротами дворца и наблюдает за мирно пасущимся Дамиром. Со дня, как Чимин покинул Идэн, Намджун переживал только два состояния, которые сменяли друг друга по несколько раз за сутки. Весь день он отдавался во власть ярости, изводил себя, воинов, чёрт знает скольким смертный приговор подписал, на скольких лично замахнулся. Ночью же на смену ей приходило отчаяние. Он почти не ложился, но в спальню заходил, подолгу сидел, уже растворившийся в воздухе запах омеги ловил и скучал. И это была самая болезненная часть. Намджун не умеет бороться со вспышками ярости, но может уходить с головой в бой, кромсать чужую плоть и ломать позвоночники, обагрив руки в крови врага, успокаивается, а что делать с тоскующим по омеге сердцем — не знает, как с этим бороться — не понимает. Зато одно он точно понимает: их отношения — проклятие, где будут страдать оба. Даже сегодня, увидев его ещё от двери, его посетила безумная мысль, а что, если на колени пасть, если схватить его руку и молить, чтобы не оставлял, если сказать фразу, которую себе повторяет по сотню раз на дню, поверит ли ему Чимин? «Я без тебя не могу», — в этих пяти словах вся одержимость и всё отчаяние Намджуна. Потому что он правда не может, но Чимин ему не верит, лечить предлагает. Намджун уверен, единственное лекарство от его болезни — это его же смерть, потому что нет в мире лекаря, который может этого омегу из его сердца вынуть и обратно его заштопать. Со дня, как Чимин покинул Идэн, сердце Намджуна не билось. Оно замерло в ту секунду, когда он узнал о побеге. Альфа с того момента и не дышал, боялся, что больше никогда его не увидит, его запаха не почувствует, голоса не услышит. Он и сейчас не дышит, пусть даже сердце, узнав о возвращении парня, и перезапустилось, но лёгкие принимать кислород отказываются, потому что Намджун Чимина увидел, но омега его не видит. Сколько бы времени ни прошло, какими бы методами Намджун ни пользовался — Чимин его не видит. Он всегда смотрит сквозь, а если и задерживает взгляд, то там, кроме лютой ненависти, кромсающей внутренности, — ничего. Намджун и на неё согласен, даже благодарен, пусть только рядом будет, потому что Чимин его каркас, его позвоночник, и стоит ему уйти, Намджун на землю рухнет. Он обладает несметными богатствами, землями, людьми, готов их всех ради эликсира, который бы заставил омегу его полюбить, поставить, но такого нет. Природа придумала истинность, но то, что один из двоих её не примет, не учла, оставила Намджуна один на один с ободранным о Чимина, о каждое его слово и взгляд измождённым сердцем в руках. Любви Намджуна им обоим бы хватило. Он бы его в ней утопил. Но каждый шаг альфы, и Чимин копья, в грудь упирающиеся, выставляет, а Намджун напирает, пропускает их наконечники через себя, а тупой стороной омегу насквозь пронзает. Прибивает его к себе болью, кровью, страданиями, один по эту сторону оставаться не хочет. Намджун бьётся затылком о каменную стену позади и злится на такое красивое, усеянное звёздами небо, которое словно издевается над ним. У него внутри огонь обиды на судьбу полыхает, а сверчки по новой свою песню заводят, не понятно, чему радуются. Он сидит, а к его ногам пропасть ползёт, уже за щиколотки обхватывает, «он тебя никогда не полюбит» нашептывает. «И не надо», — кричит в сердцах альфа. Пусть не любит, пусть рядом жить позволит, потому что Намджун без него умирает, а с ним он его убивает. Будто бы Намджун этого не знает, будто не понимает, что он поле, усеянное клинками остриём наружу, и каждый раз, когда он омегу обнимает, на нём глубокие порезы расцветают. Любовь Намджуна только боль доставляет, но только так он себя живым чувствует. Он без него не сможет — уйдёт Чимин, и он, как столетний прах, случайно путником побеспокоенный, по ветру разлетится. Намджун хочет жить, а жизнь только рядом с ним. Их отношения, как замкнутый круг, и из него прежними не выбраться, но Чимин, может, и выберется, оставив в нём душу и обескровленное сердце, а Намджун оставит жизнь. Он поднимается на ноги и, стряхнув с себя пыль, требует открыть ворота. Чимин так и сидит в кресле в той же позе, в которой его оставил Гуук. Он чувствует его присутствие, оборачиваться, чтобы понять, кто за спиной, — не надо. Намджун медленно подходит ближе и становится напротив. — Я хотел тебя на куски порубить, хотел, чтобы ты кричал от боли и захлёбывался своей кровью так же, как и я эти сутки, — каждое слово стоит огромных усилий, потому что Намджуна злость на омегу по новой разрывает. — Но так больно было бы только мне, потому что ты боли больше не чувствуешь, иначе как ты осмелился выйти за ворота? — нагибается к лицу, в пустые глаза смотрит. — Я тебя не люблю, — опять сквозь смотрит, в Намджуне сердце, как заржавевшее ведро с пробитым дном, протекает. — Не смогу. Не люблю. — А я без тебя не могу, — ближе двигается, носом лба касается, прикрывает веки, выше поднявшись, волосы нюхает. — Не смогу. Поэтому я придумал тебе наказание, которое сделает тебе больно. Тебе будет так больно, что тебя будет разрывать изнутри, но ты не сможешь ничего с этим поделать, так же, как и я не могу. Почувствуй мою боль на вкус, поноси её в себе хотя бы немного, — пропитанным ядом голосом шепчет. — Война империи Чин закончится, и после свадьбы Гуука мы с тобой поженимся. А до этого ты будешь передвигаться по дворцу в кандалах. — Нет, — выдыхает Чимин и словно вмиг уменьшается, сгибается под тяжестью его слов. — Я же сказал, что не люблю! Ты не можешь так поступить, не можешь меня заставить, — кричит уже в спину удаляющегося Намджуна, заставляя его в очередной раз слушать истину, в которой тот даже не сомневается. Омега прикрывает ладонями лицо и тихо поскуливает от только что услышанной новости. Это последний рубеж, перейди его Чимин, и можно будет захлопнуть крышку гроба. Самое страшное, что на могильном камне будет уже стоять другая фамилия. Фамилия того, кого Пак Чимин ненавидит каждой клеточкой своего организма. Того, кто его в этот гроб и положит.***
Тэхён видел, что Чимин вернулся, через окно, он в ужасе следил за происходящим во дворе и выдохнул только, когда заметил идущего к ним Гуука. Покой длился недолго, омега узнал от зашедшей с кувшином воды прислуги, что Юнги заперт в темнице. Тэхён нервными шагами меряет комнату, злится на свою беспомощность, на то, что так некстати Хосок отсутствует, и он никак другу помочь не может. Решив, что хотя бы сможет его мельком увидеть и узнать, как он, Тэхён хватает накидку и выходит в коридор. Омегу на нижние этажи не пропускают, рубят всю надежду твёрдым «господин запрещает». До самого рассвета Тэхён мечется по постели и, не найдя покоя, вновь выскальзывает в коридор, но сразу же возвращается обратно, узнав, что Юнги в спальне Гуука. Больше омега не ложится, взамен отпустившему беспокойству о друге возвращаются уже которые сутки грызущие его переживания за своего альфу. Хосок ушёл на войну. Он поцеловал его тем последним утром в лоб, пообещал вернуться, но Тэхён всё равно боится. Омега видел войну собственными глазами, он знает, что из неё не все возвращаются, а забирать она любит лучших. Он каждый день молится, чтобы его альфа ей не приглянулся, чтобы его жизнь во имя жизни остальных она не попросила, не в этот раз. Тэхён так и сидит на постели, уставившись в окно и, продолжая шептать про себя «люблю», мысленно посылает Хосоку всю свою силу.***
Три часа душевных терзаний, метаний, криков до сорвавшегося голоса и в итоге горючих слёз, обжигающих лицо, и наконец Юнги слышит шаги из коридора. Тяжелая железная дверь с противным скрипом открывается, и он видит стоящего на пороге Гуука. Альфа тянет к нему руки, но Юнги, отступив назад, прожигает его взглядом. — Он умер? — сам не хочет верить в то, что произносит. — Он жив. — Не ври мне! — истерика накатывает по новой, и Чонгуку приходится схватить метнувшегося в коридор парня. — Поверь мне, он жив, — встряхивает его за плечи альфа. — Более того, даже не ранен. Он в порядке. Клянусь тебе в этом. — Я хочу его увидеть, — отталкивает его Юнги. — Не сейчас. Завтра, обещаю. — Я чуть не умер здесь, я думал, моё сердце лопнет от неведения. Я не прощу тебе этой пытки! — рычит на него Юнги и мечет молнии взглядом. — Я всё прекрасно понимаю, но я не мог поступить по-другому, — устало отвечает Гуук. — Даже я не могу открыто пойти против желаний Намджуна, не обнажив при этом меч. Пойми уже меня. — Не хочу понимать и не буду! — фыркает Юнги. — Будь добр, не показывайся мне на глаза, потому что прямо сейчас я хочу выцарапать твои. Юнги, задрав подбородок, проходит мимо в этот раз не мешающего ему альфы, но, сделав три шага, покачивается и пытается ухватиться за стену. Он не успевает встретиться лицом с полом, как оказывается в руках Гуука. — Срочно приведите лекаря в мою спальню, — приказывает альфа подбежавшей страже, а сам с омегой на руках поднимается наверх. — Всё, уже прошло! — бурчит пришедший в себя Юнги уже на пороге спальни. — Всё равно пусть посмотрит, — настаивает Чонгук. — Что ты чувствуешь? — Огромное желание тебя ударить, но сил нет, — обвивает его шею Юнги. — Это всё из-за стресса, прошу, отошли лекаря, я хочу спать. — Я переживаю, — не сдаётся испугавшийся за него альфа. — Точно сейчас будем драться. — Хорошо, — опускает его на кровать Гуук и ложится рядом. — Я послежу, если тебе станет плохо, то лекарь тебя осмотрит. — Как скажешь, — бурчит проваливающийся в сон омега. Гуук его не беспокоит, сам глаз так и не смыкает, до самого утра слушает его размеренное дыхание.***
Утром Юнги просит завтрак к себе и высылает слугу узнать, как Чимин и можно ли к нему. Омега уже заканчивает завтрак, когда к нему заходит Биби. — Ты как раз мне и нужен, — убирает поднос с кровати на тумбу Юнги. — Ты всё время говоришь, что я… — запинается Мин, — что жду ребёнка. Как мы можем это проверить? — Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Биби. — Мне опять было плохо, и вот я только что доел, но уже всё просится наружу, — ноет Юнги. — Я приведу кое-кого, и мы будем точно знать, — радостно хлопает в ладони Биби. — Я иду к Чимину, вернусь через час, можешь приводить, только чтобы никто ничего не знал, — просит Юнги. Юнги заходит после короткого стука к другу и в шоке смотрит на кандалы, обвивающие щиколотки лежащего в постели парня. — Да, теперь это моё наказание, но оно не самое страшное, — треснуто улыбается Пак. — Подойди, я хочу тебя обнять. После объятий Юнги садится на постель и просит друга рассказать всё. Чимин рассказывает про побег и разговор с Сокджином, так же он рассказывает про помощь Гуука. О ночи с Сокджином омега молчит. — Я так на тебя зол, — фыркает Юнги. — Ты скрыл от меня план побега! — Я не хотел тебя ввязывать, не хотел, чтобы ты был ответственен и за это, — опускает взгляд Чимин. — Я так испугался! — Знаю, прости меня за это, — вздыхает Чимин. — Лучше расскажи, как ты тут. — Кажется, я всё-таки беременный, — закатывает глаза Юнги. — Так это же счастье! — восклицает Чимин и отвлекается на стук. — Хотели навестить тебя, — в дверях показываются головы двух омег из гарема и Рина. — Позже, — говорит им Чимин и после того как, дверь закрывается, продолжает: — Ты же любишь его, он тебя, это огромное счастье, — вновь обращается к Юнги. — Да, но я растерян, не знаю, готов ли я к этому, готов ли он. Это всё очень сложно, — морщит нос Юнги и падает лицом в постель. — Кандалы — это всё твоё наказание? Он не бил тебя? — Моё наказание — брак, — кусает нижнюю губу Чимин и всхлипывает. — Что? — подскакивает с постели ошарашенный Юнги. — Он мастер пыток, он выбрал для меня самую чудовищную. Он болен и даже себе в этом не признаётся, — кривит рот в болезненной улыбке Чимин и зарывается лицом в подушку, которая сразу же мокнет. Чимин ненавидит себя за слёзы, за то, что всё, что он может — это сидеть прикованным в этой комнате и плакать. — Юнги, — смотрит на друга красными глазами. — Я не хочу умирать. Я понимаю, что у меня больше нет выбора и нужно терпеть жизнь с тем, кого ненавижу всей душой, или умереть. Я не хочу умирать и не хочу жить с ним. Говорят, что всегда есть выход, но почему мой выход в обоих случаях равен смерти? — Так нельзя, это ни в какие рамки не лезет, — берёт его за руку Юнги. — Умирать я тебе не позволю. Не разрешаю! Пока будем думать. Обещаю, что вечно так продолжаться не будет, вот увидишь, мы что-то придумаем, пока откинь все мысли в сторону и попробуй плыть по течению, как бы это чудовищно ни звучало. — Прости, что заставляю ещё и за меня переживать. Прошу, перестань обо всём беспокоиться, — просит Чимин. — Если ты точно в положении, то всё, о чем ты должен думать, — это малыш. Представляю, как будет счастлив его отец. — Пока точно не узнаю, ничего ему не скажу, пусть помучается, это моя месть, — улыбается Юнги. — Я так рад, что он смог помочь тебе избежать наказания. Я признаю, что повёл себя не совсем хорошо, но в момент, когда моим близким грозит опасность, у меня мозг словно отключается. А ему я поражаюсь, даже в самой сложной ситуации он сохраняет хладнокровие. В итоге он и тебя спас, и с Намджуном остался в хороших отношениях. Надо мне больше доверять ему и перестать чуть что лезть драться. Наболтавшись с другом, Юнги возвращается к себе и просит вызвать Биби. Омега тем временем переодевается, решая после визита лекаря отправиться в город. Закончив с одеждой, он достаёт сундучок с драгоценностями и, открыв крышку, в шоке смотрит на содержимое. За всё время их отношений Гуук подарил ему восемь комплектов с драгоценными камнями, если не считать отдельно подаренных колец и браслетов, а также первое колье с рубином. В сундучке остались только два комплекта и то колье. Всего остального след простыл. Юнги лихорадочно обыскивает комнату, проверяет все тумбы и сундук, даже под кровать лезет — подарков нет. Злой и расстроенный омега присаживается на постель и, не зная, что предпринять, решает обсудить пропажу драгоценностей сперва с Биби, чтобы, не выяснив что к чему, не злить Гуука и не пачкать его меч кровью. — Раз ты их никуда не перекладывал, значит, их украли, — заявляет Биби, послушав рассказ о пропаже. — Но кто осмелится на такое? — искренне не понимает Юнги. — Мало ли кто! — восклицает Биби. — Всё, что ты носил — носят короли. Таких драгоценностей ни у кого, не то чтобы в Иблис, во всей империи нет. Конечно, кто-то решил поживиться, и я прошу тебя сказать господину о пропаже, пусть виновные понесут наказание. — Ты же знаешь, он сразу головы рубить будет, — зарывается руками в волосы Юнги. — И поделом! — Биби! — возмущается омега. — Я поспрашиваю слуг, которые убирают мою комнату, и стражу, чтобы узнать, кто входил в спальню, а до этого момента Гууку ничего не говорить! Где твой лекарь? — За дверью, — вздыхает не согласный с решением парня Биби и идёт за ним. Лекарь внимательно выслушивает Юнги, много улыбается и, забрав мочу парня, чтобы смешивать её со своими настойками, уходит. Юнги отправляется в Иблис, занимается своими делами, вечер проводит в конюшне, ухаживая за Венусом, на котором кататься пока ему нельзя. Вернувшись во дворец, Юнги узнаёт от ждущего его лекаря, что беременный. — Это же событие века! — восклицает счастливый Биби и носится вокруг ошарашенного новостью омеги. Юнги почти и не сомневался, что беременный, ведь лекарь ещё на осмотре уверенно ему об этом заявил, но теперь не знает, как реагировать. Конечно, он счастлив, что у него будет малыш, пусть даже ребёнка заводить и не планировал. Этот малыш плод их любви с Гууком, и у Юнги от одной мысли, что он будет похож на них обоих, улыбка расплывается на лице. — Надо доставать лучшие наряды, готовиться к пиру, ведь господин закатит пир на весь Иблис, узнав о наследнике! — никак не угомонится Биби. — Прошу, не шуми, — просит Юнги, — дай мне сперва с ним поговорить. Недовольный тем, что ему не дают радоваться, Биби покидает спальню, а Юнги решает дождаться альфу. Ночью Гуук не появляется. Юнги места себе не находит, от того, как сильно хочет новостью поделиться и перестать один её носить. Его разрывает от чувств и эмоций, среди которых и страх. Пусть в глубине души омега понимает, что альфа скорее будет рад, но тёмные мысли всё равно не дают покоя. Как бы сильна ни была их любовь, они не во всём придерживаются одинакового мнения и их отношения всё равно такие же хрупкие, как лёд на реке в начале весны. Гуук, который занят гонцами от Хосока и наёмниками, появляется во дворце раз в день и буквально на пару минут. Он говорит, что по делам, но Юнги знает, что за поцелуем. Сегодня омега как раз в конюшне, в единственном месте, где его не тошнит от запахов, когда конюх заводит Маммона, и Юнги, поняв, что альфа вернулся, просит конюха уйти и решает сам покормить и поухаживать за животным. — Как ты его терпишь? — поглаживает гриву уже сытого коня Юнги. — Он порой меня так бесит, что хочу задушить. Ты бы видел, как он приказал меня запереть в темнице, даже голос не дрогнул! — целует его в морду омега. — Как меня угораздило-то влюбиться в такого? Ты ведь тоже его любишь? — конь будто понимает, фыркает. — Такова наша участь — любить Дьявола и ждать, когда его высочество снизойдёт до нас. — Опять ты жалуешься на меня моему коню? — усмехается вошедший в конюшню Гуук. — Только он может за меня отомстить, скинуть тебя, к примеру, с седла, — хихикает Юнги, а Гуук, поймав его в объятия, целует. Маммон демонстративно отворачивается. — Мой господин, вы вернётесь к ужину? — с надеждой спрашивает Юнги, видя, какой альфа уставший. — Пусть я на вас всё ещё обижен из-за темницы, но не хочу, чтобы вы так сильно себя изматывали. — Очень хочу вернуться, — целует его в лоб альфа, — но я жду кое-кого у стены, и если всё затянется, то вернусь к завтрашнему вечеру, и тогда тебе точно придётся меня простить, потому что я тебя заставлю и знаю, как. — Жаль, я так хотел поговорить, — расстроено говорит омега, понимая, что секрет ещё немного придётся поносить в себе, ведь в конюшне объявлять о таком вовсе не хочется. — Не скучай, знаю, что скучаешь, — целует его поднесённую к губам руку Гуук и выводит Маммона из конюшни. Гуук покидает Идэн с воинами, а Юнги понуро плетётся во дворец. Он присоединяется к отдыхающему на террасе Тэхёну и с грустью поглядывает наверх в окно Чимина, которому запрещено покидать спальню. Юнги решает зайти к нему после визита в город и, поднявшись к себе, требует Биби. — Драгоценности не вернули, никто ни в чём не признался, в комнату якобы никто не заходил, стража говорит, что, возможно, воспользовались окном, так что думаю объявить Бао, пусть он разберётся, — закрепляет на шее ожерелье с рубином омега. — Я эти дни носил то, что осталось, чтобы Гуук не заподозрил ничего, допросил своих слуг и стражу. Все молчат. С меня хватит. — Давно пора, — соглашается Биби. — Просто я так не хотел, потому что как скажу Бао, он сразу доложит Гууку. — И будет прав. — Ладно, вернусь и решу этот вопрос, — накинув на себя тунику, идёт вниз Юнги. Юнги всегда отправляется в Иблис с двумя стражниками, которые, меняясь с другими двумя, через день охраняют его спальню. Поздоровавшись с альфами, он проходит в карету и просит сперва отвезти его к главе городского совета, который обещал сегодня показать новое место для строительства бесплатной библиотеки. Дорога в этот раз длится дольше обычного и отодвинувший шторки Юнги понимает, что они сменили путь. Решив, что это не его дело, как его довезут, он вновь возвращается к думам. Через ещё полчаса в пути, который обычно занимает минут сорок, Юнги теряет терпение. Он стучит по крыше кареты, и она останавливается. Юнги тянется к дверце, но она распахивается, и внутрь проскальзывает один из стражников. — Почему так долго? Вы что, путь смени… — не успевает омега договорить, как стражник бьёт его рукояткой меча по голове, и Юнги теряет сознание. Когда Юнги приходит в себя, он понимает, что он не в карете, а лежит на сене в крытой двигающейся повозке. Голова раскалывается, а во рту противный вкус крови, видимо, он прикусил язык от удара. Юнги, массируя виски, садится, он понятия не имеет, сколько времени был без сознания, но судя по темноте снаружи, которую видно из-за расщелин в стене повозки — на дворе ночь. Юнги подползает к пологу и, приподняв, видит одну только степь. Видимо, они уже далеко от Иблиса. Также омега слышит журчание воды невдалеке и понимает, что где-то рядом протекает река. Юнги уже уверен, что ничем хорошим это путешествие для него не закончится и, свесив ноги, только собирается спрыгнуть вниз и пуститься в бег, как повозка останавливается. Омега всё равно прыгает и даже успевает отбежать, но его хватают за шкирку и по выжженной солнцем земле волокут в сторону реки. — Чего ты хочешь? — кричит отбивающийся парень, сразу узнав одного из своих стражников. — Можешь кричать сколько влезет! — громко смеётся альфа. — Тебя никто не услышит. Лучше бы молился, хотя того, кто, ноги раздвигая, из слуги фаворитом стал, на небеса всё равно не пустят. — Зачем ты делаешь это? Как ты можешь так поступить по отношению к господину? — толкает его, но падает на землю сам Юнги. Его бьют два раза по лицу и, заставляя глотать свою кровь, подхватив за руки, волокут к реке. Юнги чувствует, как даже сквозь рубашку камни его спину раздирают, он виснет безвольной куклой в их руках и на небо смотрит. Лунный свет заливает степь серебристым светом, а Юнги за неё взглядом, как за спасение, цепляется, пусть она его запомнит, пусть завтра, сегодня, неважно, когда Чонгук глаза к ней поднимет — он Юнги почувствует. — Пожалуйста, — шепчет окровавленными губами омега. — Я вам заплачу. — Мне за твою смерть уже заплатили, не переживай, — ухмыляется один из двух альф. — Смерть? — не веря, смотрит на него шокированный омега, который, может, и думал, что путешествие именно так закончится, но верить отказывался. — За что? Что я вам сделал? — Ничего, — ухмыляется мужчина и толкает его на землю. — Нам просто заплатили. — Кто? — Господин Рин.***
— Наше время пришло. Придётся ускорить реализацию нашего плана, и я обещаю, что никто из вас не пострадает, — шепчет фигура в чёрном двум остальным, стоящим за бараками. — Драгоценностей, которые вы вынесли, хватит, чтобы обеспечить и вашу жизнь, и жизнь ваших детей. Правитель будет думать, что его омега украл золото и сбежал, а вы сбежали, боясь его гнева из-за того, что не доглядели. Вы убьёте его, избавитесь от тела и отправитесь восвояси с драгоценностями. Он перевернёт землю — его не найдёт. Его сердце будет разбито, а гнев понемногу утихнет, и тогда я буду тем, кто успокоит и приласкает, и он окончательно обо всём забудет. Главное, избавьтесь от тела.***
Первым о пропаже Юнги понимает Биби. Омега всегда возвращается до десяти, но уже одиннадцать, и его нет. Обеспокоенный Биби высылает в город стражу, а сам нервно ходит по двору, поглядывая на ворота. Вернувшаяся стража докладывает, что омеги нигде нет, более того, Юнги и в городском совете не было. Биби бежит к Винху и просит того выслать за Гууком людей. — Господин завален делами, ему не до решившего погулять омеги, — злится старый альфа. — Клянусь Богом, если ты не вышлешь к нему людей, я сам пойду к стене, и когда господин узнает, что его омега пропал и ему не сообщили, ты будешь первым, чья голова полетит с плеч, — выплёвывает слова ему в лицо Биби. Гуук только отпускает воинов отдыхать и собирается впервые за день поесть, как видит несущегося к нему стражника из дворца. Воин до него ещё не доскакал, но альфа уже чувствует, как сердце, тугой верёвкой обмотанное, сжимается, как тревога всё нутро наполняет, подкатывает к горлу. Предчувствие Гуука не обманывает. Послушав слова стражника о пропаже Юнги, он сразу же срывается в Идэн. Гуук не слушает выкрикивающих что-то в спину воинов, он сильнее бьёт по бокам Маммона, летит с максимальной скоростью, ничего вокруг не видит. Вся картина внешнего мира для Гуука застыла, такой она и останется, если омега не найдётся. Во дворце альфу ждут неутешительные новости. До самого рассвета армия Дьявола рыщет по Иблису, будит всех горожан и осматривает каждый дом — омеги и след простыл. Гуук сам от своих людей не отстаёт, уже по второму кругу крайние кварталы осматривает — Юнги нигде нет. Он возвращается во дворец допрашивать людей, опускается разбитым пропажей омеги на лестницы дворца и слушает очередной доклад о том, что поиски безуспешны. Гууку кажется, небеса с петель срываются, на него падают, обрушиваются на плечи, которые даже их тяжесть вынести способны, но его потерю не вынесут. Гууку кажется, что огромный дворец, земли, вся империя — это песочный замок, который от сквозняка из-за оставленной открытой двери после ухода Юнги рассыпался. Гууку кажется, мир перевернулся, произошла ошибка, сбой в системе, ведь тот, кто любит, второго любящего не оставит. Гууку кажется, что его любовь ему показалась. Он зарывается руками в волосы, оттягивает их с болью, пытаясь отрезвить себя, пытаясь понять, что он снова сделал не так, почему Юнги так поступил, почему вырвал почву из-под ног и оставил одного в огромном и пустом без него мире. Мстит? Гуук заслужил, но не так жестоко, не так больно. Пусть вся вселенная думает, что в Гууке нет ничего человеческого, что даже сердца у него нет, но Юнги ведь его в собственных руках держал. Гуук сидит прямо, взгляд как всегда режет гранит, за его спиной сам сатана, но он себя по полу размазанным, его уходом раздавленным видит. Он за его отцом людей выслал, он начал готовиться к свадьбе, а Юнги ушёл. Забрал драгоценности, подготовил побег и ушёл. Интересно, как долго он к нему готовился? Интересно, всегда ли Чонгука за идиота считал? Но Гуук не зол, он смотрит туда, где пару дней назад Намджун с Чимином стояли, и болезненная улыбка расползается по лицу. Он понимает Намджуна, не одобряет, но прекрасно понимает. Юнги нет несколько часов, Гуук уже сошёл с пути, все цели, всё стёрлось, исчезло, он потерял смысл, потеряв его — Чимина не было почти трое суток. Он поднимает глаза к небу, на луну смотрит, которой всё нипочём, которая даже представить не может, через что самый сильный человек этой части мира проходит. Она такая же величественная и красивая, заливает двор своим светом, жаль, в нутро альфы он не проберётся, в покрываемое мраком сердце не просочится. Но видимо просачивается, потому что внезапно мысли Чонгука меняют направление. Юнги ведь хотел поговорить, он не мог так профессионально лгать, он смотрел ему в глаза, говорил «люблю». Гуук держал его руку в своей, переплетал пальцы с пальцами, обнимал, согревал, чувствовал, как бьётся его сердце и запоминал каждое «для тебя». Что-то не клеится, что-то в этой картине не сходится, потому что Мин Юнги так бы не поступил, он бы не ушёл просто так, он бы не стал лгать, что любит. Это ниже его. Чонгук достаточно хорошо знает этого омегу, чтобы понять, что Юнги из тех, кто в лицо всё скажет, и чем переступая через себя, так горячо по ночам отдаваться, скорее глотку перегрызёт. Гуук вызывает Винха, расспрашивает про сбежавшую стражу, и, узнав, что их тоже пока не нашли, требует Маммона. Он гладит явно нервничающее и обеспокоенное животное, обещает ему найти их любимого омегу. Он начнёт поиски заново. Плевать, что весь город на ушах и никому нет покоя, Гуук будет обыскивать каждый дом и каждую дыру. Жаль, что Хосока нет рядом — он лучший в поисках, у Ворона нюх, от него никогда никто не скрывался, он бы и Юнги нашёл. — Мой господин, — окликает альфу остановившийся позади Биби. — Простите мне мою смелость, но ваш омега не сбегал, — глубоко кланяется. — Я хочу в это верить, но с каждой следующей минутой моя вера слабеет, — печально улыбается Гуук, поправляя сбрую коня. — Он не забирал драгоценности, их украли. — Даже если так, — поворачивается к нему альфа. — С чего ты взял, что это не было его планом? Биби, ты сейчас придумаешь миллион причин, чтобы выжить, но не выживешь. Никто из тех, кто отвечал за моего омегу, не выживет, потому что вы не доглядели. — Мой господин, — падает на колени Биби. — Сегодня я не боюсь смерти, я это говорю не ради помилования, поверьте мне, я просто боюсь за него. Боюсь, что с ним случилось что-то плохое. И не только с ним, — опускает глаза. — Он узнал прекрасную новость, но не успел с вами поделиться. Он столько вас ждал, но вы были заняты. Он был слишком счастлив для омеги, который бы хотел сбежать от своего альфы. — Что за новость? — подходит ближе и нависает сверху нахмурившийся Гуук. — Он носит ребёнка. — Что ты говоришь? — пару секунд в шоке смотрит на него альфа, а потом, нагнувшись, рывком поднимает его на ноги и встряхивает за плечи. — Что ты, сукин сын, говоришь? — рычит. — Клянусь, это правда, — дрожит в его руках Биби, — лекарь подтвердит. Он носит вашего ребёнка, он хотел вам сказать, он радовался, он не мог сбежать. Гуук разжимает пальцы, и Биби падает на ступеньки. — Юнги беременный, — выдыхает альфа и опускается на ступеньки рядом с ним. От воя собственного зверя уши закладывает. Альфа прикладывает ладони к ушам, изо всей силы жмёт голову, лишь бы раненый в самое слабое место зверь умолк. Не помогает. Он воет так истошно, так отчаянно, что если бы не эти железные доспехи, которые Гуук с момента, как Мирас покинул, под свою кожу вшил, то он бы на лестницы лёг и сам бы завыл. Чонгук настолько боится, что омега его оставит, что до сих пор носит в себе давние обиды и ненависть, что стоило Юнги пропасть, то решил, что это побег. Юнги не убегал. Он носит их малыша, и поэтому поговорить хотел, поэтому альфу так сильно ждал. Потерять Юнги для Чонгука смерти равно. Потерять Юнги и своего ребенка — даже в аду такой пытки нет, чтобы с этой сравнить. Гуук словно перед страшным судом стоит, за свои деяния самой чудовищной пыткой из всех отвечает. Он не жалеет ни об одном своём поступке, всегда за всё лично отвечать планировал, по правилу «убьёшь ты, либо тебя» всю жизнь прожил, а сейчас под бесстрастной маской великого правителя его сердце трещинами покрывается и крошками осыпается. Не может быть, что Гуук его больше не увидит, не услышит этот с хрипотцой ленивый голос, эти «люблю», ради которых он по утрам просыпается. Небеса не могут так жестоко поступить с тем, кого боятся, у них духу на такое не хватит, поэтому Чонгук найдёт своего омегу, прижмёт к сердцу, иначе они гнев Дьявола узрят. Дьяволу впервые в жизни страшно. Страшно так сильно, что в Чонгуке сердце ходуном ходит, а дрожащие руки с третьего раза только эфес клинка обхватывают. Он с этим чувством не знаком, тот, кто не боится смерти — ничего не боится, но сейчас так страшно, что в ушах звон собственного дребезжащего сердца стоит. Страшно, потому что Юнги не сбегал, а значит, ему и ребёнку грозит опасность. Его ребёнку. Его не родившемуся малышу, который должен был спать на груди Чонгука и править империей — грозит опасность. Кто-то посчитал себя Богом или, может, даже самим Дьяволом. Гуук, забирая чужое, после себя ничего не оставляет, забирая своё — он уничтожит весь мир. Дьявола ударили в его самое слабое место, похитив его омегу, вонзили кинжал прямо в спину, и пока виновные не понесут наказания, а Юнги не окажется рядом — он не найдёт покоя. Чонгук встаёт на ноги, вынимает меч из ножен и зовёт своих людей. — Кто-то посмел угрожать жизни моего наследника, вашего будущего правителя. Кто-то посмел похитить у меня омегу, моего супруга и вашего правителя. Кто-то посчитал себя бессмертным и усомнился в моих способностях, — обводит леденящим душу взглядом собравшихся во дворе воинов альфа. — Я хочу, чтобы с этой минуты и пока не найдёте моего омегу, вы не ели, не спали, не садились. Найдите этих тварей, и мы предадим их страшному суду, а плоть сожрём. Найдите мне Юнги, иначе я сравняю с землёй Иблис вместе с вашими домами и семьями. Найдите, или солнце в этой части света больше никогда не встанет, иначе имя моё не Гуук.***
— Зачем ты сказал ему, что мы работаем на Рина, — хмурится стражник. — Он всё равно сдохнет, — достаёт нож второй альфа. — Прошу, — шарит по сырой земле рукой Юнги. — Не делайте этого, пожалуйста. Ради ребёнка. Я беременный, неужели в вас нет ничего человечного? — Ещё одного дьявола родишь. Подстилка Гуука, — разглядывает нож альфа и, вскрикнув, отшатывается, получив камнем в лицо. Юнги, воспользовавшись тем, что мужчина отвлёкся, поднимается на ноги и срывается на бег. Не важно, если они пустят стрелы в спину или всё равно нагонят — Юнги за себя и за крохотную жизнь, которую носит под сердцем, до последнего будет бороться. Он бежит так, как никогда в жизни не бежал, перепрыгивает через кочки, оставляет лоскутки своей одежды на встречающихся по пути кустах и уже думает, что оторвался, как её смрадное дыхание за собой чувствует. Она несётся за ним с нечеловеческой скоростью, распрямляет чёрные ободранные крылья, накрывает тенью. Трава под ногами омеги вмиг чернеет, ромашки и фиалки покрываются красными крапинками от капающей крови, с неба сходят все звёзды, а чёрная туча накрывает луну, погружая степь в абсолютный мрак. Юнги всё равно бежит. Он не видит цели, выхода, спасения, но не останавливается. Останавливаться нельзя. Гуук это говорил, Юнги запомнил, только омега слабее, он чувствует это, признаёт, не стыдится, набирает в раскалённые лёгкие побольше воздуха и его на помощь зовёт. Она царапает когтями его спину, выдыхает в шею, оставляя там ожог, толкает меж лопаток, он спотыкается, падает, встаёт и вновь вперёд несется. Он чувствует её объятия вокруг плеч, как холодок по спине пробегается, как волосы на затылке дыбом встают, «я не успел» шепчет, «я не успел ему сказать» воет. Вновь падает лицом в землю, прекрасно осознавая, что в этот раз не встанет. «Он так и не узнал», — хрипит, пальцами в землю зарывается, ломает ногти, оставляет кровавые полосы на обеих руках до локтя, но его не слушают, не жалеют, всё равно волокут вниз и бросают у реки. Юнги успевает по пути сорвать с шеи первый подарок Гуука и крепко сжимает его в ладони. Он видел, как альфы поглядывали на рубин, и пусть они заберут его жизнь, но колье, в котором кровь любимого — он с собой заберёт. — Вы не обретёте счастья, убив меня, — смотрит сквозь, бесцветным взглядом пугает, исцарапанными окровавленными руками живот поглаживает. Его толкают в грудь, вокруг щиколотки холодная вода, как цепь, обвивается, на тот свет торопит. Ему страшно так, что зуб на зуб не попадает, страшно до дрожащих конечностей и до удерживаемых рыданий, его глотку раздирающих. Только Юнги — омега Гуука, ему нельзя никого бояться, даже её. Он не будет плакать, молить, давить на жалость, он достойно встретит смерть. — Вы посмели покуситься на сына Дьявола, — Юнги заставляет себя унять дрожь, прожигает их взглядом. — Вам больше не уснуть, потому что как прикроете веки, вы будете слышать «Гуук». Он придёт на рассвете и сожжёт вас живьём. Я вам это обещаю. — Если найдёт, — храбрятся мужчины и решают поскорее с этим закончить. Пусть омега их просто запугивает, но Гуука не просто так Дьяволом зовут, надо поскорее уносить ноги. — Передавай привет праотцам, — шипит тот, кто покрупнее, и вонзает нож в грудь омеги. — Капля моей крови — океан вашей, — хрипит Юнги, чувствуя, как клинок, рассекая плоть, проходит глубже. Он хватается ладонью за лезвие и, задыхаясь от боли, заваливается на бок. Ещё не успев провалиться в забытье, он чувствует, как его подталкивают к воде. Последнее, что видит Юнги — это как вода поглощает его и исчезает ночное небо, как меркнет луна, остаётся в царстве живых, обещает всё его любимому передать. Последнее, о чём он думает, что так и не смог, что не сделал Гуука счастливым и сам не успел им побыть. Последнее, что он чувствует — это его руки в своих волосах, будто Юнги не с жизнью прощается, а, как и каждую ночь, в его объятьях засыпает. Гуук говорил, что Юнги самый сильный из всех, кого он знает, но что его сила значит рядом с людской алчностью, завистью, подлостью. Что может сделать омега, когда ему в грудь кинжал направлен? Он проиграл эту битву, был обречён на провал, но боролся. Умирать не страшно, вплоть до того момента, как найдёшь смысл в жизни. Его смысл за стеной, строит свои войска, поглаживает Маммона, раздаёт указания. Думает ли он о нём прямо сейчас? Смотрит ли на небо, в которое из последних сил, пусть даже сквозь пласт грязной воды, уставился омега. Если смотрит, то пусть знает, что Мин Юнги любил. Пусть знает, что из разрушающей его сердце ненависти, Юнги в себе цветник любви вырастил. Там розы алые, как его кровь, потому что омега их ею поливал, удобрял, там вместо тепла взгляд его альфы, полный любви, а от непогоды его руки спасают. Этот сад с идэновскими по красоте конкурирует, Юнги его тому, кто рай на Земле отстроить хотел, грудную полость вскрыв, сам дарит. С последним воздухом из наполняющихся водой лёгких омеги с губ слетает одно только имя. Имя, которое наводит ужас на весь мир, а для Юнги — самое дорогое. Имя, которое он проклинал, а потом сам лично раскалённой спицей на обратной стороне сердца выжег. Имя, которым он своего уже так и не родившегося ребёнка назовёт. Дьявол своего сына и любимого теряет, но небеса не плачут, земля не содрогается, даже листик на иве у реки не колышется. Природа замирает, провожает Юнги в царство мёртвых немой тишиной, и только река своим журчанием сказ об омеге, ради которого Дьявол высшим силам войну объявит, рассказывает. Юнги сжимает в ладони колье, прикрывает веки, прощается с миром, который ненавидел из-за него и полюбил из-за него, отдаётся мягким волнам, которые своей кровью в любимый цвет своего альфы окрашивает. Она смачивает скрученные когти в воде, следит за прекрасным творением человека и любимым ребёнком Бога, медленно идущим на дно, и довольно ухмыляется очередному пополнению. Только она ошибается — Мин Юнги никогда не принадлежал Богу.