Между ними нет романтики

Им обоим слишком мало места в этом зале — между ними люди, а чувствуют они только друг друга, отчего у каждого внутри будто искры начинают тлеть, разгораясь все сильнее. Энергия Тимофея будто воском оплавленной свечи оседает на коже Григория, заставляя сдерживать желание поежиться, чтобы попытаться избавиться от этого ощущения. Конечно, он этого не делает, лишь незаметно царапает кожу запястья ногтем указательного пальца. Подобная уловка хотя бы ненадолго, но приводит в чувство. С каждой новой встречей в готическом зале людей становится все меньше, а между ними - и условных преград. Гриша читает по глазам, знает, что сильнейшие понимают, что происходит, и лишь снисходительно отступают в сторону, чтобы не оказаться на «линии огня» их притяжения. Юлий рад за них, Аиде по-хорошему плевать, а Манана не одобряет. Самому Григорию все равно, потому что имеют значение только Тим и победа, хотя Тим все же важнее. Важнее, ведь именно с ним его наконец отпускают чувства глухого одиночества и собственной ненужности, которые не заглушали даже самые милые и хорошие девушки, оказывающиеся в Гришиной постели. С Тимом все по-другому, и даже не потому, что тот мужчина, нет. Он просто… именно тот, кто нужен, наверно. В кончиках пальцев покалывает током желание прикоснуться к вискам и ушам Тимофея, заглушая голоса, которые иногда возникают в фоновом режиме в его голове. Он никогда в этом сам не признается, но то, как на его лице появляется удрученное и несколько усталое выражение, говорит лучше любых слов. Григорий выдыхает, успокаивая себя, переводит взгляд на Марата и холодно встречает уже набивший оскомину вопрос о том, чье имя сегодня в белом и черном конвертах. Манана после съемок говорит о трусости и желании превознести себя, а Григорий думает лишь о том, что, будь его воля, каждый раз белый конверт они бы делили напополам с Тимофеем. Ему плевать на всех остальных — он знает, что они оба этого достойны. Оказавшись на улице, Григорий выдыхает в темное небо воздух из легких, на краткий миг пытаясь разгадать, что скрывается за узорами. А потом на его спину ложиться ладонь, и его перестает интересовать растаявший в воздухе рисунок рун. — Не знаю, заметно ли при съемке твое волнение, но в зале стало жарковато. До сих пор отойти не могу. — Не меня одного коротило, между прочим, — парирует Григорий и поправляет ремень сумки. — Ты к брату? — К тебе, — уверенно, хотя на его лице мелькают самые разные эмоции: от нервозности и страха до предвкушения и надежды, говорит Тимофей. Григорий дергает уголком губ, опуская взгляд на несколько секунд, чтобы в следующее мгновение уже направиться к собственной машине. Ну как собственной… взятой в каршеринге на время, но все же. Тим следует за ним молча, садится рядом и не достает мобильник. Греет озябшие пальцы, несмотря на то, что провел на улице совсем немного времени. Пока прогревается машина, Гриша берет в свои руки ледяные кисти Тима и наклоняется, чтобы согреть своим дыханием. Тим никогда не признается, что температура его кожи никак не связана с температурой окружающей действительности. Мертвые пытаются прорваться сквозь поставленные блоки, и им плевать, услышат их или почувствуют. — Ты умеешь и лучше, — хмыкает Тимофей и расслабляется на сиденье. — Умею, — соглашается Григорий, кладя руки на руль. — Но здесь любопытные глаза, и не только. Тимофей лишь улыбается и отворачивается к окну, а Григорий плавно двигается с места. *** На светлых хлопковых простынях худое и несколько нескладное тело Тима смотрится… как нельзя уместно. Григорий раздел его, избавил от сковывающих тряпок, чтобы полюбоваться чуть смуглой кожей и россыпью веснушек на плечах. Кто бы мог подумать, что может скрываться под тканью рубашек?.. Что ему не нравится, так это белесые шрамы внизу живота, которые остались с тех времен, когда Тиму нужна была боль, чтобы справляться с голосами в собственной голове. Эти ниточки прошлого, оставшиеся на теле в настоящем, хочется стереть собственными подушечками пальцев или губами. Григорий раздевается сам — как привык — и укладывается рядом, чтобы уже в следующее мгновение оказаться на спине и ощутить жар желанного тела. Тим наконец-то добирается — дорывается — до того, что считает своим с самой первой ночи: жадно целует, впивается пальцами в плечи и царапает короткими ногтями до красноты. Его голод снова берет над ним верх, и Грише это нравится: ненасытность - отличительная черта их отношений, им мало всего и всегда. Григорий отвечает на поцелуи и сам притискивает его к себе плотнее, желая чувствовать Тима всем телом и наслаждаться тем, как сплетаются их энергии, делая их единым целым. — Соскучился, — прилетает влажным выдохом куда-то в щеку. — Ужасно. Ты такой сексуальный, когда изображаешь невозмутимость и отстраненность от происходящего, что меня дрожь берет. Гриша не успевает ответить, потому что Тим сползает ниже, оставляя поцелуи-укусы, от которых сильнее звенит возбуждение в венах. Его пальцы сами вплетаются в волосы Тиму, когда тот берет в рот член. Это хорошо настолько, насколько вообще может быть. По телу проходит волна удовольствия, отчего Гриша не сдерживает стона. Им не нужно много времени на прелюдию — по крайней мере, в первый раз — поэтому Григорий с рычанием садится на постели и тянет голову Тима на себя, чтобы выдохнуть во влажные от слюны губы: — Хочу тебя! Тим улыбается, коротко «клюет» поцелуем и аккуратно опускается на член. Из головы напрочь вылетает все, остается только желание обладать, взять Тима так, как им обоим этого хочется. Гриша царапает ногтями спину Тимофею, кусает веснушчатое плечо и стонет. Каждую клетку тела разрывает от искрящегося наслаждения, но все равно ему этого мало. Остановив очередное движение, Гриша снимает с себя Тима и переворачивает его, заставляя встать на колени и прогнуться в пояснице. — Черт, да, — шипит Гриша, толкаясь и крепко сжимая талию Тиму. Им нравится настолько, что стоны Тима заполняют комнату, не оставляя места даже звукам их близости. Мгновения неумолимо растворяются в шумных выдохах и пошлых шлепках кожи о кожу, удовольствие впивается в мышцы и заставляет двигаться ожесточеннее, чтобы достичь пика. Тим скребет пальцами простыни и бормочет что-то неразличимое сквозь шум крови в висках, и Гришу срывает — несколько отчаянных, рьяных толчков, и бледные ягодицы заливаются мутными каплями спермы. Пара секунд на один вдох, и Гриша, уронив Тима на спину, берет в рот истекающий смазкой член и начинает сосать. От этого Тиму рвет голову каждый чертов раз: Гриша опускается на колени, ласкает его, и в его глазах нет ни капли стыда, неловкости или стеснения. Он нас-лаж-да-ет-ся. Тим кончает со вскриком, распластываясь на постели, пока Гриша сплевывает в стакан, стоящий на тумбочке. Никакой романтики, лишь удобство и комфорт. Они оба взрослые мужчины, чтобы понимать мелочность подобных жестов. Иногда, безусловно, им хочется чего-то подобного — вроде засохшей спермы на коже или показательного сглатывания, но… им хорошо и так. Тим сворачивается клубком, практически засыпая. Гриша закатывает глаза, перекладывает его к изголовью, накрывает одеялом и целует в висок. Его всегда вырубает после первого оргазма, а значит, у самого Гриши есть полчаса, чтобы выпить чашечку чая, возможно, раскинуть руны и — наконец-то! — насладиться спокойствием. Ведь в его спальне спит Тимофей, чего еще ему желать?