***
Александр проснулся от яркого солнечного света, легко вошедшего в комнату через незашторенные окна. Он вновь забыл их закрыть. Вздохнув, он тяжело отнял голову от хлопчатой подушки и сразу возымел желание вернуть её обратно как можно скорее – она просто ужасно болела. Тем не менее кровать прогнулась, и Александру удалось дотянуться рукой до левой шторы, чтобы рывком занавесить хотя бы часть окна, с которой лучи солнца били прямо в лицо. Он ахнул, когда почувствовал ногой что-то стороннее под одеялом и удивленно взглянул на вторую половину двуспальной кровати. Отодвинувшись почти на самый её край, он осмотрел широкую темную спину, исписанную красными, немного набухшими линиями от лопаток к… Александр покраснел, не решаясь проверять, что закрыто одеялом чуть ниже ребер. - Немыслимо, как… - он прервал изумленный шепот, когда на белой мятой простыне заметил что-то ещё. Протянув руку, он подобрал небольшую вещицу, явно принадлежащую не ему. Он повязал её на запястье, ещё сомневаясь в своей догадке. Поставив руки на середину кровати, Александр медленно перенес вес тела на них, изгибаясь над лежащим спиной к нему мужчиной. Заглянув за широкое плечо, он смог наконец-то узнать лежащего в его спальне человека и, ох, лучше бы он, блять, никогда не просыпался. Это побудило его как можно быстрее подняться с кровати, несмотря на мешающую движениям боль ниже поясницы, и покинуть комнату.***
Томас проснулся от шума внизу. Сквозь сон ему показалось, будто что-то разбилось, но в его доме обычно… Ха, он не в своём доме. Оглядев незнакомого цвета стены и, по его мнению, безвкусный интерьер, он всё же вспомнил, что притащился в дом Гамильтона, куда и хозяина его притащил. Повернув голову влево, к слову, он его не обнаружил. Одна из штор была задернута – ему дали поспать? Как Александр отреагировал, когда увидел его, - Томас быстро заглянул под одеяло - без одежды? Ох, он такое пропустил! Перевернувшись с бока на спину, он зашипел и приподнялся, ощутив горящие болью от прикосновений царапины. Руками он провел по слегка распухшим красным линиям, саркастично благодаря и затем посылая подальше привычку Александра давать волю рукам: что в жаркой дискуссии, что в постели. Тем не менее он задержал руку на нескольких царапинах, выведенных на его коже с особой тщательностью. Видел ли Алекс их? Помнил, как оставлял? А что помнит сам Томас? Недостаточно, он мог запомнить и сделать больше, он столько раз думал об этом и… Звук битого стекла вновь донесся снизу, и пришлось спешно подняться, надевая лишь узковатые бриджи и измятую белую рубашку. Благо, хоть низ выглядел сравнительно прилично – складки менее заметно проявлялись на ткани. Если он найдет свой удлиненный пиджак, возможно, будет выглядеть как всегда отлично, но в комнате его почему-то нет. Оглядев себя в небольшом настенном зеркале, он лишь слегка загладил непослушные волосы назад, убрав те с глаз, и отправился вниз. Что-то подсказывало, что это будет одна из самых неприятных бесед за последнее время. Хах, да разве они когда-то находили общий язык с этим человеком? Всё как обычно, ничего… «…не изменилось», - выговорил в голове Томас, лишь на миг изменившись во взгляде. Итак, пора начать. Он выходит из-за белой стены и проходит в распахнутые стеклянные двери, чтобы попасть в такую же довольно простецки отделанную комнату: всё те же белые стены и редкие картины на них, среди которых Томас узнал труд Риммера, запечатлевшего трёх ведьм из «Макбета». Хах, бедный Макбет, и вправду уверовал в свою неуязвимость. Отвлекшись от знакомой картины, он встретился взглядом с Александром, держащим в руке цветные осколки фарфоровой кружки. Как и его руки, они были немного мокрые. Скользнув взглядом по темному мрамору раковины, он заметил отчетливо выделяющиеся яркие осколки, совпадающие цветом с теми, что держал Алекс. Выронил или намеренно разбил? Наконец Александр шагнул к нему, встав рядом с хмурым видом. Сразу в глаза бросились темные пятна на его шее, расцветшие почти на всей её поверхности. Кажется, Александру было хорошо известно об этом, потому что он поспешил убрать волосы из-за уха, чтобы те закрыли Томасу вид на сделанное им творение. Он чуть смутился и увел взгляд вниз, глянув на осколки в руке Гамильтона так, будто тот мог что-то сделать с ними. Он же не настолько безумен?.. - Отойди. Томас моргнул и сделал шаг в сторону, после чего Алекс прошёл вперёд и выбросил осколки в корзину с широким плотным плетением, поставленную за стеклянную дверцу на кухню. Не глядя на Томаса, Алекс вновь прошёл к раковине и собрал оставшиеся осколки, после повторив процедуру. Из медного чайника к потолку повалил пар, и Александр снял его с горелки, затушив её, а после, придерживая плотной салфеткой за нагретую ручку, поставил чайник на деревянную подставку. Краем глаза он глянул через плечо на Томаса, замершего рядом с дверьми на кухню, и закатил глаза. - Сядь, а. Ты не колонна, чтобы потолок на моей кухне подпирать. - Колонна? Как скупо, - слегка усмехнулся Томас и всё же сел на обтянутой мягкой обивкой стул. – Я как минимум лучшее украшение твоей серой кухни. - Не все хотят превращать свою кухню в музей, Джефферсон. - Спасибо за комплимент, но весь мой Мантичелло - произведение искусства. - В указании на излишний пафос нет ничего лестного, - Александр поставил на стол обычное сдобное печенье, и даже это было явно для вида - аппетита после вчерашнего ни у кого не было. Заметив знакомые цвета на блюдце под закуской, он глянул на спину Александра, заваривающего чай в расписанный небольшой миниатюрой заварник. - Это пара той разбитой чашки? Алекс повернулся к нему, глядя на поставленное в центр стола блюдце. - Да, она. Он взял такого же размера замену для неё, переложил туда печенье, едва ли просыпав несколько крошек на белую скатерть стола, а после с размаху швырнул блюдце в раковину так, что осколки ударили по стеклу окна над ней. Томаса аж дернуло от этого резкого звука. Вот и кончилось их показательно спокойное утро. Томас хотел начать говорить первым, но Александр с силой ударил ладонями по краю раковины, после повернувшись к нему. - Мы были у Вашингтона, пригласившего нас и других людей из Конгресса на вечер празднования дня независимости. Ты, конечно, пришёл, тебе ведь нужно лишний раз напомнить всем, кто был автором Декларации независимости, особенно после столь позорного побега с Виргинии. - Побега? Нашей стране была необходима прочная связь и поддержка Франции, с поста губернатора штата я никак не мог бы добиться взаимодействия с… - Признай, что ты облажался! - Мы об этом будем говорить? – рявкнул Томас. Гамильтона явно уносит не туда его вечная манера критиковать действия Джефферсона. - Нет, - опомнился Александр. Не изменяя хмурого вида, он несколько раз потер лоб. – Вернемся к вечеру – мы были там, когда Вашингтон говорил речь, после говорил ты… - …несколько раз ты перебивал меня. - …а после, - да, я помню это – после за ужином и разговорами я… перебрал, так? - Тебя было не заткнуть. Как обычно, только хуже: ты несколько раз высказался о необходимости упразднения работорговли, которое «было убрано из Декларации коррумпированием людей с нескромно широкими кошельками», коснулся темы правления Короля Георга III, налога на чай, начал вдруг критиковать мои предложения касаемо внешнего долга, процитировал некоторые отрывки из «Иллиады», а когда я попытался тебе сказать, что в оригинале, который я читал на древнегреческом, немного иной смысл данной цитаты, ты вновь раскритиковал мой проект. - Оу, черт, - упал взгляд Александра на стол. – А ты внимательно слушал, да? - Это было незабываемое зрелище, ты едва ли на стол не лез. В горле запершило. - Пока ты не перебил весь сервиз, можно хотя бы стакан воды? Ты не один подвыпил вчера, войди в положение. Александр посмотрел на него ничего не выражающим взглядом. - Я не пользовался чужим невменяемым состоянием, чтобы с определенной целью затащить в постель. Томас нахмурился сильнее, следя за изменением на лице Алекса. - Я не пользовался, - уверено сказал он, глядя в темные глаза мужчине напротив. – Ты не высказывал возражений. - Сомневаюсь, что в тот момент я мог хотя бы немного здраво соображать, - отчеканил Алекс и тем не менее направился к сервизу, взял кружку объемом побольше и наполнил из фарфорового графина водой. – Одной лишь уверенности в том, что в здравом уме, как сейчас, я бы никогда не пустил тебя в свою постель, хватает, чтобы понять, что ты воспользовался ситуацией. Он поставил кружку перед Томасом, но тот даже не взглянул на неё. - И для чего мне это? – вызывающе спросил Джефферсон, уже предполагая ответ, написанный презрением в глазах Гамильтона. - Мне правда нужно говорить? - То есть я буду шантажировать тебя этим для продвижения своей работы в Конгрессе? - Видишь, ты и сам знаешь, - просто ответил Александр, вернувшись к завариванию чая, пока тот не начал остывать. Широкая ладонь сжалась в кулак. Он тоже ощутил это желание разбить что-нибудь, но непозволительно заниматься таким в чужом доме с чужими вещами. Александру как обычно везет. Тем не менее свою злость он может воплотить и по-другому. - А тебе не приходило в голову, что ты сам мог согласиться переспать со мной вчера? Гамильтон замер, подняв голову к настенному шкафу, но так и не повернувшись к Томасу, вновь опустил её к чашке, где горячая вода вкупе с травами окрашивалась в золотистый цвет. - Я думал об этом. - И? На этот раз он развернулся и ударил по столу неподалеку от кружки Томаса, всё ещё наполненной водой. Но Джефферсон понял, что это был вовсе не удар, когда на белой скатерти возникла темная резинка, о которой он уже успел совсем позабыть. - Не припомню, чтобы ты раньше использовал это. Томас с секунду осмотрел лежащий предмет, будто он и вправду мог понятия не иметь о его присутствии здесь, и, опустив одну бровь к глазу, с усмешкой проговорил: - И что вот этим ты хочешь… Александр громко выдохнул с усмешкой и отошёл на пару шагов от стола. - Ты хотя бы иногда умеешь не изворачиваться и говорить правду? Всё, тебя прижали, Джефферсон, твои попытки рассказать новую историю проваливаются одна за другой, здесь не получится быстро унести ноги, как в твоём штате! Томас поднялся, схватив стул за спинку, когда от резкого движения тот едва ли на неё не завалился. Он встал перед Александром, окончательно уверившись, что ему надоело слышать отвращение в голосе, который ещё этой ночью громко и сладко звучал от удовольствия рядом с ним. Он помнил темно-зеленые глаза, который впервые смотрели без ненависти, неодобрения. Сейчас наконец-то и он протрезвел и понял – не на него. Перед собой Алекс видел друга и Томас сделал всё, чтобы не разрушить свой образ. Интересно только… - А перед всеми друзьями ты раздвигаешь ноги? – ядовито полушепчет Томас прямо в лицо Александру, краснеющему от ярости и сжимает кулаки, едва ли решаясь пустить их в ход. – Или только для Лафайетта ты настолько доступен? Ярость в глазах Александра смешивается с осознанием. Он скользит взглядом по лежащей на столе резинке, и полная картина предстает перед ним. - Так ты и вправду назвался им… - Ты назвал меня им. - Но это… - он указал на лежащий на столе предмет, но Томас лишь отмахнулся. - Джеймс задрал бокал над головой и случайно вылил мне на волосы. Пришлось завязать в хвост. Пара французских слов и полная открытость для друга. Дальше я просто решил тебя не разочаровывать, - продолжил ехидно насмехаться Томас, уже едва ли контролируя свои слова. И облажался вновь: сказанные им слова бьют по нему почти так же сильно, как по Алексу. Блять. Александр сам виноват, потому что он даже не рассматривает вариант, что Томас не преследовал никакой цели своими действиями. Ладно, это лукавство чистой воды, все его действия всегда имеют смысл, но не тот, о котором Гамильтон кричит с такой уверенностью. Время разговора всё шло, и с каждой новой секундой становилось всё неприятнее находиться в этом доме. Что же, тогда пусть. Пусть он увидит того Томаса, которого представляет, раз в другого поверить не способен. Ему осточертело здесь находиться. - Ты ничего не знаешь, у меня долг перед ним… - Знаешь, мне наплевать, - меняется в лице Джефферсон, и Гамильтон чуть отстраняется, заметив перемену. – Завтра ты поддержишь мой проект в Конгрессе или твоя жена узнает обо всём. Хорошего дня, Гамильтон. Он не хочет смотреть в его глаза, потому что знает - там большими выверенными буквами написано «Я так и знал, что ты урод, Джефферсон». Блять, да он сам так считал! Но. Но. Но. Но. Хватит этого дерьма на сегодня. - Джефферсон! - окликают его у входа, когда он снимает пиджак с вешалки и надевает второпях, не заморачиваясь на том, что ворот вывернут в другую сторону. Александр стоит в дверях на кухню, зло щурится и поправляет выбившиеся из-за правого уха длинные волосы. - Где гарантия, что после ты ничего не расскажешь? Разумеется этот вопрос. Глупо было ожидать другого. Томас смотрит на Гамильтона и пожимает плечами. - Её нет. «И выбора у тебя не может быть. Всего этого тоже могло бы не быть, будь твой язык короче, Александр». Он захлопывает дверь за собой, оставляя владельца дома думать над единственным выходом из ситуации. Его проект поддержат, у него есть гарантия. Он должен быть рад. Вместо этого почти ни с кем не говорит весь день.***
- Я подготовила вашу одежду, - с утра сообщила Салли, внося любимый аделаидовый костюм и кладя его на столик рядом со шкафом из белого дерева. - Завтрак подан? – спросил Томас, не отрываясь от чтения письма Вашингтона, пришедшего вчера и отложенного им до сегодняшнего утра. Его просили явиться к полудню на заседание кабинета министров, созванного президентом по прошению министра финансов о пересмотре и повторном обсуждении проектов о внешнем долге. - Разумеется, - ответила молодая девушка и покинула его кабинет. «Гамильтон решил не откладывать», - раздумывал Томас, уже сидя в столовой с чашкой элр грея. Он поставил её на блюдце и, пренебрегая манерами и этикетом, поставил руки на стол, сцепив их в замок и смотря сквозь них на противоположную стену. - Когда я войду в Капитолий, у меня уже должно быть решение, - просидев какое-то время в неподвижном состоянии, он всё же отмер и схватился за ручку чашки, допил её содержимое и стукнул пустым донышком по блюдцу, после чего вытер губы салфеткой. – Ненавижу брать слова назад. В его привычку входило быть пунктуальным, но сегодня он приехал несколько раньше назначенного Вашингтоном времени. Это его не расстраивало, на пути в кабинет заседания должен был находиться кабинет его друга, поговорить с которым лучше бы до начала выступления. Опустив руку к дверной ручке под табличкой с именем делегата конгресса, он опустил её вниз и только после несколько раз постучал для приличия. - Томас? – едва ли успел показать голову Джефферсон, как уже был узнан по манере вторгаться в чужой кабинет. Ну, когда-нибудь этот кабинет станет и его тоже, сомнений нет. – Вы довольно рано, заседание почти через час. - Знаю-знаю, я всегда ношу в кармане часы из Лондона, вы же знаете, - проскользнул он в кабинет, не стесняясь покрутить в руке украшенные орнаментом золотые часы, на что Мэдисон, привыкший к позерству друга, лишь слегка завернул уголок губы. - Да, разумеется. И всё же, к чему так рано? - Я хотел поболтать с вами? - Если только выпросить извинение за тот бокал, который я по неловкости опрокинул на вас на вечере Вашингтона. - Это? Брось! Я уже про то забыл, - Томас всплеснул ладонями и упал в кресло рядом со столом Мэдисона. Тот тоже сел и отодвинул в сторону некоторые бумаги, чтобы видеть посетителя своего кабинета. Не часто к нему кто-то вот так заходит, так что часть стола, где должен сидеть гость всегда завалена бумагами. – И-и-так, - протянул Томас, завидев на одной из бумаг название родного штата и ухватившись за эту тему. – как дела в Виргинии? Он схватил выкатившийся из-под документов карандаш и стал крутить его в руке. - Будут просто прекрасно, если ты продолжишь сегодня отстаивать свой проект по внешнему до… - Знаю, знаю, знаю! Нам всем это выгодно, - не сдержался Джефферсона, чем озадачил приятеля. - Что-то не так? «Проницательно, Джеймс», - с неудовольствием отметил Томас, но внешне всё ещё удерживал на лице привычную самодовольную усмешку. - О чём ты? - У тебя что-то случилось? - Как всегда – у меня всё отлично, - уверено развел руками Джефферсон. - Ты какой-то неспокойный, - оглядел его Мэдисон. – В том смысле, неспокойнее обычного. - Что? Брось, я в полном порядке! - Ты сейчас сломаешь мой карандаш. - А? В комнате издался громкий щелчок и карандаш оказался раздвоен на две маленькие части. - Черт, - шикнул Томас и позволил обломкам выкатиться на стол с его ладони. Он и вправду неспокоен, пхах, конечно, ему предстоит вновь смотреть на Александра и видеть, как ненависть в его глазах стала гореть ещё ярче. Вскоре она испепелит в Томасе оставшуюся надежду увидеть там нечто совсем противоположное. Гамильтон вряд ли даже догадывается о его желаниях. Хах, а с чего бы он думал о том, ведь так просто оставлять Джефферсона за чертой своих врагов, а все действия списать на желание навредить себе или своей работе в Конгрессе. Давно ли сам Томас условно очертил Александра и дал ему место в числе тех, кому не хотел бы перейти дорогу? О времени нет смысла говорить, если он сам никогда не показывал Гамильтону, что готов уступить в чем-то. Пришедшая идея немного безумно отразилась на его лице. Да нет, он… Не будет этого делать. Он сам дал условие, не оставил выбора Александру, но в итоге… Не оставил выбора лишь себе. «Поверить себе не могу, это безумство, я никогда не принимаю настолько опрометчивых решений и вот сейчас перед всеми присутствующими на заседании, перед Вашингтоном и Джеймсом, я просто… откажусь? Правда? Не знаю. Но даже до Гамильтона дойдет настолько громкий ход». Он поднял глаза на Джеймса, терпеливо ожидающего от него слов. - В зале ты будешь со мной, но держи рот закрытым до конца, ладно? - Томас. - Это будет рискованный ход, который едва ли принесет нам пользу. - Зачем тогда вообще его совершать? - Дадим Гамильтону потешить своё самолюбие, - отмахнулся Томас. «В истории напишут, что я сдался, а может, что согласился с эффективностью плана министра финансов. Никто даже не догадается о моих настоящих мотивах и то к лучшему, - Джеймс смотрит на него с чем-то похожим на мольбу, пытаясь разбудить в нём здравомыслие или хотя бы объясниться в своём решении. – Прости, Джеймс, ты будешь со мной в зале, но на доске сегодня лишь две фигуры». Он вздохнул и направился к выходу из кабинета. «И ценность моей значительно меньше».***
- По запросу министра финансов план по ликвидации внешнего долга штатов будет пересмотрен и направлен в Сенат для немедленного учреждения и приведения к исполнению. Таким образом сегодня должно прозвучать согласие с обеих сторон конкурирующих проектов, либо число голосов определит дальнейшую направленность наших действий. Джордж Вашингтон вещал на трибуне стоящей немного выше их с Александром позиций, которые находились на несколько ступеней ниже напротив друг друга. Они даже не пожали друг другу руки, как положено высказывающимся за свои проекты оппонентам и едва ли когда Томас замечал на себе взгляд Гамильтона – он его отводил, ещё сильнее щурясь от презрения. В горле стоял душащий ком, хорошо, что говорит на этот раз он не первый. - Министр Гамильтон, - громко обратился к мужчине президент Вашингтон. - по вашему запросу был созван кабинет министров, вам слово. Томас напрягся от пронзительного взгляда Александра в его сторону. «Смотри, я выполняю ваши условия», - кричат его потемневшие глаза, прежде чем он встряхивается и обретает хоть какую-то живость в движения, готовясь убедить всех в своей правоте, даже сам в ней неуверенный. - Гамильтон какой-то… - замечает и Джеймс, но Томас вскидывает руку, едва заслышав его голос сбоку. - Тише. Александр как обычно чуть отходит от трибуны. - Я думаю в голосовании нет ни малейшей необходимости, - выбрасывает коротко Гамильтон, чем удивляет Вашингтона и всех собравшихся, кроме Томаса. - Поясните? – просит президент. Вновь взгляды министров пересекаются. - Разумеется, - говорит Александр, не разрывая зрительный контакт. Он старается не хмурится, но брови медленно опускаются к глазам. «Ты урод, Джефферсон», - кричит всё в нём. «Ты идиот, Гамильтон». - Я пересмотрел план проекта Джефферсона и… Время вступить. - …и мы всё же сошлись во мнении, что мой проект и имел множество пробелов, - резко прерывает Джефферсон и губы Гамильтона замирают, так и не успев договорить фразу. Вашингтон хмурится, не одобряя беспорядок в зале заседания. – Простите, что перебил, министр, я думал вы будете высказываться за свой проект, потому что свой я и сам в состоянии снять с рассмотрения. Справа Джеймс удивленно вперился в него взглядом, пытаясь обратить на себя внимание, но Томас намеренно его игнорирует. - Хоть я всё ещё считаю налог на алкогольную продукцию сомнительным решением, в целом план министра финансов кажется мне более приемлемым. По глазам сложно прочитать мысли Гамильтона, но он так и стоит замерев с приоткрытым ртом. Немного придя в себя, он смотрит на Джефферсона с вопросом во взгляде. «Да, твой план идёт в Сенат, Господи, соображай быстрее!» - Вы уверены в своём решении о снятии проекта? – так же отойдя от удивления, спрашивает Джордж Вашингтон. Джеймс что-то шипит ему. - Абсолютно. - Когда вы успели “сойтись во мнении”? – не удерживает язык Джеймс, но уже довольно поздно. - Тогда, - Вашингтон всегда начинает говорить громче, когда объявляет о конечном решении заседания. – Гамильтон, подготовьте необходимые бумаги, мы учредим ваш проект. Заседание кабинета министров, неожиданно рано, но окончено. Томас сходит с трибуны, слыша оживленный шепот остальных присутствующих. Все ошеломлены решением гос секретаря, но никто не подходит спросить его почему Томас перестал бороться за свой проект. Никто кроме Джеймса, вновь обратившегося к нему уже вне зала заседаний. - С чего такое решение? План Гамильтона ударит больнее по твоему штату, по твоему кошельку, в конце концов! - Честно говоря, я никогда не питал особой любви к виски, camarade (приятель). - Подумай о людях! Да и не только алкоголь обложат налогом. Ты сам говорил, к чему Виргинии платить по счетам Нью-Йорка? Этот план не "едва ли принесет пользу", он вообще её не принесет! Томас остановился, повернувшись на каблуке башмаков к Мэдисону. - Я ничего не делаю просто так. Такова моя стратегия. - Чего вы ею добиваетесь? Расположения Гамильтона? Вы замалчиваете свои цели, как я могу поддерживать вас, если не вижу, куда стреляю? – спрашивает Джеймс, но видя нежелание Джефферсона отвечать хотя бы на один поставленный вопрос, с досадой цыкает и широким шагом уходит в свой кабинет. Ему не хотелось терять такого партнера, как Мэдисон, но сейчас он не может никак вернуть его расположение. Торчать в пустом коридоре нет смысла, он собирается ехать домой, но позади его вновь окликают. Он не сразу поворачивается, хотя узнал голос. - Разве ты не должен бегать вокруг Вашингтона с бумагами плана по внешнему долгу? – сразу ехидно спрашивает Томас, пафосно повернувшись к рассерженному от растерянности Гамильтону. - Все бумаги у меня дома – я должен был согласиться на ваш план и не взял их! Я отправлюсь за ними, но не сейчас, сейчас я хочу спросить: что это было? – он активно жестикулирует руками, казалось, совсем беспорядочно. - Зачем было поддерживать мой проект, после того, как вы угрожали мне его принятием? Вы изменили условие? Что вам ещё нужно, черт возьми?! Джефферсон совсем не весело усмехнулся. Это то, чего он добился? Пытался пожертвовать своими фигурами лишь чтобы поддаться оппоненту, он вновь принял на себя облик гениального стратега, даже оставшись с одной фигурой преследующего какой-то свой план. Это могло бы льстить, несомненно, но все его старания только что смыло и унесло вниз по Гудзону. Он остался с пустыми руками. Он сам оставил себя с пустыми руками. Коротко глухо рассмеявшись от досады, он улыбаясь посмотрел на застывшего в напряжении Гамильтона. - Что ты опять придумал? – сжимая кулаки, шипел Александр. Томас поднял брови, смотря на него сверху как на несмышленого ребенка. - Ничего, Александр. Это только разозлило Гамильтона. - Прекрати играть со мной! Я не хочу ждать чего-то похуже поддержки чужого проекта. Не будь мерзавцем хоть раз в своей жизни, Томас, дай мне покончить с этим сейчас! - У меня нет условий, Александр,- твердо повторяет Томас, но до Гамильтона не дозваться, он не понимает вложенного в его слова смысла и по прежнему смотрит как-то отчаянно. - Ты хочешь вынудить меня вызвать тебя на дуэль? - Господи, нет, - раздраженного выплевывает Джефферсон. Томасу это не нравилось. Гамильтон беспокоился и не мог угомониться, потому что не доверял ему. Теперь, когда их договор расторгнут, он думает, что эта информация точно будет использована против него в скором времени. Он упрямо игнорирует или не замечает намного более простой смысл действий Джефферсона? - Тебе и вправду сложно поверить в то, что мне ничего не нужно? Ты в любом случае не сможешь сделать то, что я действительно хочу, – медленно проговаривает Томас, наклонившись ближе к Александру. Во взгляде того что-то изменилось, но теперь уже Томас воспринял это без малейшей надежды. Вряд ли он добьется от него того, чего хочет. Это осознание заставило плотно сжать темные губы и развернуться на выход из здания. Они и правда никогда не придут к взаимопониманию. Ни в одном вопросе. - Томас, - значительно тише окликает его Александр. Ещё тише он произносит: - Пожалуйста. Холодом повеяло изнутри. Александр… просит? Томас покачал головой. Да что. Что, черт возьми, ему нужно сделать, чтобы Александр поверил ему?! Он в пол-оборота повернулся к нему, из-за обиды сощурив глаза настолько сильно, что едва мог видеть Гамильтона, смотрящего на него как на палача у гильотины. Лучше бы он не оборачивался, лучше бы не видел, как всегда горящие отвагой и уверенностью глаза, тускнеют, окрашиваются мольбой. Если сейчас он и вправду даст условие – кому и что оно принесет? Алексу спокойствие? Будто он перестанет думать об этом и ждать подвоха от Томаса вновь. Удивительно, но партия обоих проиграна, Джефферсон никогда не станет использовать их ночь в ущерб Александру, но тот никогда ему не поверит. Они не разрешат этот спор, но Томас сделает хуже, если сейчас даст условие. Нужно молчать. Они долго смотрят друг на друга, прежде чем Томас вновь отворачивается и идёт в выходу. - Хорошего дня, Александр.***
Он стоит на пороге двери в дом Томаса Джефферсона. Сегодня он перестал понимать действия этого человека и это несомненно пугало его. Ему не нравилось ждать, если он не понимал, чего ждет. В один день этому человеку может прийти в голову разрушить целиком карьеру Александра и что он может противопоставить ему? У Томаса нет никаких обязательств перед обществом, кроме политических, в его прочный фундамент и кирпича не заложил брак для социального подъема, он высок от рождения, в отличии от Александра. Он проигрывает ему с каждой минутой и всё равно позволяет времени течь, а себе плыть против течения. В доме Джефферсона он получит шанс сравнять счет. То, что может уничтожить тебя, ты всегда держишь под носом. План шаток, ненадежен, но разве ему не привыкать рисковать? Он останется в этом доме до утра, а утром выйдет победителем. За порогом стоит оставить мысли о том, что поступает он минимум гнусно. Но если его догадка хоть от части верна… У него есть то, что он может предложить. Потому что, давайте остановимся на секунду и поменяем местами ключевые фигуры. Если бы Алекс был на его месте, оказались бы они вместе в постели, для уличения одного из них в измене? Нет, он использовал бы стороннего человека. Да и… Господи. Он видел своё тело после их ночи, так… Не стараются всего лишь для повода столкнуть кого-то с вершины социальной лестницы. Не стараются… Алекс встряхнул головой и собрался. Итак, если единственное, что всё же может быть нужно Томасу – его тело. То. Он стучит в дверь. Дважды. Сразу же трижды. Ему стоило поучиться у Бёрра ждать, хах. Когда дверь чуть приоткрывается, дыхание сковывает. Он видит светловолосую молодую девушку, одетую просто, значит, прислуга. - Вы к мистеру Джефферсону? – услужливо спрашивает она, уже готовая уведомить хозяина дома о госте. - Да, буду признателен вам, - слегка кокетливо улыбается Гамильтон, немного смутив девушку. Она вновь закрывает дверь. Александр протяжно выдыхает от волнения, пока находится один снаружи. Отдавать своё тело для расчета. Он ненавидит себя за нежеланные мысли о сравнении себя со своей покойной матерью. Замок двери вновь щелкает. А если ему откажут? Зачем Томасу вообще впускать его, после сегодняшнего? Возможно он слишком наивно полагает, что… - Вас ждут, проходите, - пропускает она его в дом, а после закрывает дверь. «Он живет в этом доме совсем редко, но даже он обставлен как чертов особняк», - критично думает Александр, оглядывая украшенные орнаментом белые стены и шикарные, обшитые бахромой шторы. Девушка-горничная смотрит на него с ожиданием и он не сразу понимает, что она ожидает забрать его зеленый пиджак. - Нет, спасибо, я останусь в нём. - В доме разожжен камин, я просто боюсь, что вам будет жарко, даже мне, признаюсь, жарковато, - учтиво сообщила девушка. - Что же, раз так, прошу. Он всё же отдал верхнюю часть костюма девушке и прошёл вглубь дома, где другая служанка указала ему на гостиную. «Скольких людей из прислуги он держит здесь? Все женщины?» - раздумывал Александр, на несколько секунд залюбовавшись одной из девушек, когда та удалились в другую комнату. Гамильтон прошёл вглубь гостиной, где и вправду было довольно тепло, так что он был рад, что избавился от пиджака, оставшись лишь в тонкой белой рубашке с туго завязанным жабо и жилете. Томас сидел перед камином, особо не приветствуя гостя, но наверняка услышав, как тот прошёл в комнату. На небольшом столике покоилась бутылка вина, выпито из которой было не так уж и много, и один бокал, едва ли наполненным багровым напитком. - Вам скучновато пить в одиночку? - На ты, Александр, - ответил Джефферсон, наблюдая за извивающимся в камине пламенем. – Чтобы между нами не происходило, ты мой гость и по статусу ненамного выше меня. - Как скажешь, - пожал плечами Александр, не решаясь пока обогнуть диван и сесть рядом с Томасом. Гостиная, ожидаемо, была украшена ещё лучше: те же лиловые шторы с тяжелыми кисточками, большие картины в золотых рамках, повсюду вазы, исписанные вручную и привезенные наверняка из Франции, судя по сюжету на них, обивка на мебели изысканно обшита. - Даже представить не могу, какими словами в голове ты покрываешь моё пижонство. - Подожди, я ещё не рассмотрел тот серва… Черт, рассмотрел. Томас глухо просмеялся у камина. Немного отпустив свою скованность, Александр всё же прошёл к дивану и сел чуть ли не на самый край. - Я могу попросить Салли принести ещё один бо… - Не думаю, что в ближайшее время хочу вновь напиваться в твоей компании. - Справедливо, - пожал плечами Томас и отхлебнул немного из бокала, который крутил в руке. – Просто ты чересчур нервничаешь. Зачем ты пришёл? Гамильтон сглотнул. Слишком быстро вопрос был задан ему, хотя сколько бы он к нему не возвращался в голове, каждый раз сходился на том, что придумает сходу. Итог: с ходу нихрена не выходило. В комнате он не заметил ничего примечательного, когда осматривал: не писем, не документов. Кабинет или спальня? Сам Александр хранит личные письма в спальне, возможно Томас предпочитает упорядоченность и хранит все бумаги со всеми бумагами. Задумавшись, он упустил время своего ответа и Томас решил, что ответить стоит за него. - Ещё раз – мне ничего не надо, хватит донимать меня этим. Не зная, что ответить, он просто повернул голову к Томасу и почувствовал, как ещё туже затянулось жабо на горле. Он попытался ослабить его, но судя по всему где-то между лентами ткани завязался узел. - Твои слуги совсем безрукие? Там узел, - обратил внимание на терзания Гамильтона Томас. - Я отпустил их на пару дней, - признался Александр не унимая попыток справиться с вредной тканью. – И завязал сам. - Ужасно, - раскритиковал Томас и поставил бокал на стол. – Дай сюда, ты всё равно нифига не видишь. - Ещё больше не затяни. - Слуг зачем отпустил? Гамильтон промолчал. Несколько раз потянув ткань посильнее и распутав наконец узел, Томас максимально ослабил элемент одежды и сам нашёл ответ на свой вопрос. - Ох, ну да. Алекс знал, что до сих пор вся его шея была пестро украшена следами от ночи с Джефферсоном, постаравшимся раскрасить его шею, - и даже плечи! - от основания. Поэтому пришлось на время отпустить слуг, а жабо завязать самому и повыше, чтобы закрыть всю шею. Весь день он еле мог вертеть шеей и сейчас был очень рад избавиться от этой вещи! Томас всё ещё держал его за плечо и осторожно провел большим пальцам по оставленным засосам, любуясь ими. На самом деле Александр не понимал, почему ему даже нравится, что этот человек смотрит на него с таким несвойственным их отношениям любованием. Гордится ли он собой за эти следы? В голову ударила мысль о предоставленной возможности. Ему нужно попасть в спальню Джефферсона и возможность ему преподнесли на блюдечке. Томас огладил одну из самых крупных меток на шее Александра, видя перед глазами момент, когда оставлял её. Заплутав в воспоминаниях, он очнулся, когда перед ним были лишь темно-зеленые глаза Александра, а через миг их губы соединились. Никто из них не решился углубить поцелуй и Александру пришлось отстраниться назад. - И? Кажется, ты не хотел спать со мной. - Нетрезвым. - То есть если я сейчас… - Томас красноречиво опустил взгляд на влажные от вина губы Александра. - …то утром я не услышу, что снова воспользовался ситуацией? Александр понял, что лишь его согласие отделяет Томаса от рывка вперед, к нему и всего, что он непременно сделает, дай только волю. Его сердце так громко бьется. Он помнил, что ему было хорошо той ночью, даже если он ужасно сожалел, что был не в состоянии сказать Томасу нет. Но сейчас. Всё в его руках. Томас ничего не сделает, если Алекс не позволит и это восхитительно, черт возьми. Мурашки приятно бегут по телу, подстегивая согласиться. Ему нужны эти губы, нужна эта ночь, нужно сказать… - Да. Их губы тут же соединяются и уже никто не сдает позиций: поцелуй выходит глубоким и горячим от выдохов удовольствия. Томас не медлит, пускает руки к рубашке и расстегивает её сверху, касаясь губами каждого новооткрывшегося участка кожи. Александр успевает только дышать, поражаясь напору Джефферсона. - Ты планируешь оставаться в этом? – выдыхает Алекс, оттягивая в сторону горло белоснежной рубашки Томаса. - Она отлично на мне смотрится, - пожимает плечами мужчина и Гамильтон думает, что она смотрится не просто отлично, а великолепно на его темной блестящей коже. – Я планировал её снять в спальне. Алекс выдыхает. - Хорошо, что ты ещё соображаешь, мне и вправду не хотелось бы здесь заниматься этим. - Я выпил всего один бокал, - слегка обижено ответил Томас. – Чем тебе не нравится гостиная? - Ощущение, что мы пытаемся переспать в музее. Томас коротко рассмеялся и поцеловал его. - Поверь мне, спальня не лучше. - Господи… И потянул его за руку с дивана и повел наверх, пока Александр пытался хоть немного отдышаться и погасить звон в ушах. «Черт, он явно преуспел в таком». Томас пропустил его в комнату и щелкнул замков двери, пока Александр со скепсисом оглядывал покои короля Георга III. - П е ж о н с т в о, - сообщил он Томасу, за что тот довольно грубо схватил его за талию и ощутимо неприятно укусил за шею. Хотя неприятной была лишь неожиданность, после приятное тепло разлилось вокруг места укуса. Алекс не удержал мягкого звука стона, охотнее подставив шею вновь, но Томас уже обошёл его, ожидая у кровати. - Давай-давай, будет ещё. Поверь мне, твоим слугам придется кочевать ещё неделю. Ему нужно было бы оглядеть комнату, найти то, что ему может пригодиться в его борьбе с Джефферсоном, но в голове стоял жар, он ощущал сильное желание продолжить как можно скорее и повиновался ему. Как-то плохо он запомнил, как оказался только в одной расстегнутой рубашке, а Томас лишь в тех красочных кюлотах нависал над ним, тяжело дыша. - Надеюсь, ты не пытаешься таким образом выторговать моё молчание? - спросил Томас, остановившись на время ответа Алекса. Разум слегка прояснился и Гамильтон заглянул ему в глаза. «Нет, моя цель даёт большую гарантию твоего молчания». - Нет, а если и так… - чуть хитро улыбается Александр. - Я никогда не упускаю свой шанс. Разве ты не поступаешь так же? Джефферсон вдруг абсолютно серьезно посмотрел на него. - Предлагаешь наплевать на твои чувства и просто взять, пока позволяют? - В первый раз ничего из этого твою совесть не занимало. - Ошибаешься. Но тогда я наплевал на свои чувства даже больше. Алекс нахмурился. - О чем ты? - Ты когда-нибудь слышал, как под тобой называют чужое имя? Называет тот, кого ты любишь. Слова вдруг испарились из головы. Он не рассчитывал на такое, всего лишь дразнил… Черт. - Томас. - Блять, тот бокал не играет в мою пользу, мне стоит заткнуться, - он увел тело назад и схватил ноги Гамильтона под коленями, приподняв над головой. - Думаю тебе тоже стоит. Я начинаю, если что-то не так – говори. На удивление осторожно Томас вошёл в него, прерываясь всякий раз, когда Александр хоть немного щурился. Он думал, что Джефферсон попытается как-то отыграться за его слова, намеренно сделать больнее, чем мог бы, но вновь ошибся. Он ведь всегда думает о нём хуже, чем есть на самом деле? «Черт возьми, прости». Александр обвивает руками его шею, притянув ближе к себе. - Александр. Сердце пропускает громкий удар. Те слова Томаса снова звучат в ушах. Возможно ли, что всё, что он хочет – это его имя произнесенное Александром? Гамильтон сжимает его плечи сильнее и в ухо выдыхает: - Томас. Мужчина замирает в нём, думая, что ему послышалось. - Хэй, устал? – вновь шепчет Алекс и трет губы друг о друга, не решаясь поцеловать вытянутую темную шею. Но пока Джефферсон находится в такой искренней растерянности, сердце Алекса бьется так быстро и он приникает губами в коже, стараясь не сжимать зубы на ней слишком сильно. Томас вдруг крепче обнимает и совсем плотно прижимает его к себе, утыкаясь носом в плечо и не спеша наращивая темп. Они не видят лиц друг друга, но слышат дыхание, чувствуют тепло. Джефферсон так ластится к нему, не отпускает ни на секунду, пока дыхания не перестает хватать. С громким стоном Алекс кончает, даже не имея возможности коснуться себя. Это всё заставляет его задуматься, правда ли Томас хотел шантажировать его? Возможно всё, чего он хотел… этого? Он слишком неравнодушно ко всему относится для того, кто всего-то хочет вывести его из политической игры. Подсознательное недоверие смущало, отводило мысли в сторону от этой догадки. В конце концов он не угрожал бы ему в его доме, если бы и вправду не преследовал иных целей. Возможно даже сегодняшние события он использует против него. Нужно быть готовым, нужно… Томас отстраняется и с удивлением замечает, что вымотал Гамильтона настолько, что он уже почти совсем провалился в сон, ожидая лишь пока выровняется его беспокойное дыхание. Джефферсон падает на подушку рядом, подумав вдруг, что лучше всего в его комнате смотрится Александр на его кровати, а не дорогие картины и импортные вазы. - J'aimerais te voir tous les matins (Каждое утро я хотел бы видеть тебя), - очень тихо и даже на другом языке признается Томас, надеясь не быть услышанным и понятым, а после слегка оглаживает указательным пальцем плечо Гамильтона, на котором уже красуются новые отметины. Он точно придушит его завтра, нет ни единого сомнения! Тем не менее на лице Томаса спокойная улыбка. Он прикрывает глаза, намереваясь хорошенько выспаться, когда слышит абсолютно неожиданный ответ. - Quand j'ai servi à Washington, j'ai souvent dû traduire du français (Когда я служил у Вашингтона, мне часто приходилось переводить с французского), - смято и глухо звучали слова Александра, чьи губы почти полностью были закрыты подушкой, а сам он, предположительно, уже должен был спать! Томас сглотнул. - Хах... Всё же ты большая заноза в… - Тише, я сплю.***
Просыпается он в чужом доме, сразу входя в состояние дезориентации из-за светлых, а не как у него – темных, штор и непривычно обставленной комнаты. Проморгавшись, он поднялся на локтях, осматривая комнату и пустующее слева место на двуспальной кровати. Томас. Томаса нет. Сколько времени? Часы, как обычно золотые, настольные с выплавленными узорами, мирно шли на письменном столе напротив кровати, показывая без десяти девять. Он предпочел бы встать немного раньше, но в принципе это было не много. Усевшись на кровать, он почувствовал неприятную боль ниже поясницы, но она была слабее той, что была после первой их с Томасом ночи. Легко терпеть, ничего такого. А вот следы… Ох, нет, если снова его шея вся!.. Широкое зеркало стояло рядом со шкафом. Наклонив тело назад, он смог разглядеть себя в нём не поднимаясь с кровати и сразу недобро фыркнул. - Томас, - сердито прорычал он, потому что снова придется завязывать жабо под самым подбородком! Опустив ноги на прохладный пол, Александр вытянулся, немного размяв сонное тело и поднялся, направившись сразу к столу. Мозг начал просыпаться и подключаться к работе: он вспомнил о своей цели и не собирался менять её. Не дойдя до стола шага, он остановился, почувствовав, что неправ. Невозможно настолько хорошо притворяться, даже Томасу. И если даже возможно, неужели кто-то будет шутить с таким? Даже Томас. - Ты везде отрицательный пример, Джефферсон, - сказал он будто привел аргумент. Он сомневался. Вся эта ночь, все прикосновения и слова, теперь он сомневался. «Я не знаю, чего ожидать от тебя завтра, Томас». Александр шагает к столу и осматривает его, почти сразу подмечая открытый бежевый конверт. - Прости, я привык предполагать худшее. Возможно, это хоть немного оправдывает его, когда он берет в руки конверт и достает сложенный в три раза листок, с подписью Томаса Джефферсона внизу. Когда он начинает читать, надеется, что там не будет ничего, что можно использовать. Но слово за словом будто загораются в строчках текста, выделяя ключевым цветом всё, что Алекс мог бы использовать. Это письмо Джеймсу Мэдисону, с которым Томас обсуждает идею заключения союза с Францией, путем дачи информации, средств и земли для использования в разгорающейся войне с Англией. - Томас, это может сойти за государственную измену, - говорит он письму, после складывая его и кладя в карман бридж. Он борется с желанием вернуть его на место как можно скорее, поэтому заставляет себя покинуть комнату раньше, чем и вправду решится. Александр спускается вниз, где почти лицом к лицу сталкивается с Томасом, удивленным его появлением внизу. Они смотрят друг на друга, вдруг задавшись вопросом, как относиться теперь к их отношениям после произошедшей ночи. - Эм, доброе утро, - встряхивает кудрявой головой Томас и Алекс замечает, что с утра его волосы ещё более хаотично разбросаны по голове и это забавно. - Да, доброе. - Раз ты спустился, пошли, - кивнул Джефферсон себе за спину, где явно выхода из дома не было, Алекс помнил. - Что? – растерялся он. Как бы он хотел уйти уже сейчас, но, видимо, Томас уже что-то запланировал. Заметив заминку, Джефферсон тоже встал в коридоре. - Я обычно не отпускаю своих гостей голодными. Моё гостеприимство известно во всей Виргинии! – загорелись привычным светским пафосом сощуренные глаза Томаса. - Да, позер ты знатный, - не может не согласиться Гамильтон, но привычно усмехнуться ему не дают мысли о письме, находившегося у него в кармане. Он тут же почувствовал себя вором, принятого за гостя и получающего почести абсолютно не по заслугам. Украл письмо, с помощью которого карьера и само пребывание Джефферсона, как минимум на территории Нью-Йорка, стремительно подойдет к концу. И он всё равно улыбается Александру, потому что не знает, что у него, условно говоря, в руках. - Александр? Гамильтон не отводит взгляд от темный глаз напротив, когда достает из кармана письмо и демонстрирует Томасу. - Я нашёл это. Вмиг лучезарный вид Томаса меркнет. Достаточно, Александр должен вспомнить, что это была вынужденная мера. Шантажируя его, Томас сам склонил его к этому поступку, нельзя было и дальше давать помыкать собой. Теперь они равны, по глупости Томаса, они равны. - Что за глупость побудила тебя, пустить в свой дом меня, своего врага? Ты и вправду настолько неосмотрителен? Посмотри, ты знаешь, что это? – он потряс конверт, находившийся в правой руке. – Знаешь, разумеется, ты написал каждую его строчку. Это тянет государственной изменой, но ты всё равно привел меня, министра Вашингтона, в место, где оно лежит почти на золотом блюдечке. Это был серьезный промах, с помощью этого тебя можно уничтожить! Томас ничего не отвечал, лишь спокойно слушал его и иногда глядел на конверт, что трепал в руке Александр. Он даже удивленным не выглядел, что смутило Гамильтона ещё в середине речи. В глазах лишь нечто напоминающее печаль. Он выглядел расстроенным? Улыбка пустая и слегка безумная растянула его губы. - Салли, милая, - позвал он знакомую Александру светловолосую служанку. Та мигом появилась в дверях, ведущих, видимо, в столовую. – Переставь приборы мистера Гамильтона на противоположный край стола относительно меня. «Как соперники, - мелькнуло в голове. – Они стоят сейчас по-другому? Почему Томас решил поставить их так?» - Хорошо, - кивнула она и удалилась в те же двери, откуда пришла. Теперь никаких чувств не было на лице Томаса, когда он вновь обратился к Гамильтону. - Боюсь, я совсем неправильно тебя понял. Мой промах, ты прав, - голос совсем сухой. Впервые у Гамильтона ощущение, что он сделал что-то совсем неверное. – Тем не менее ты всё ещё мой гость, так что предложение силы не потеряло – проходи. Даже дышалось сложно в возникшем вновь напряжении. Он прошёл мимо Томаса, но не дойдя до входа в столовую, всё же обернулся, не имея желания мучиться в догадках. - Какова вероятность, что ты положил это письмо на стол, чтобы я взял? - Такая же, какова та, где я знал, зачем ты пришёл с самого начала, - сразу же отвечает Томас. - Это был эксперимент? Наживка? Письмо ненастоящее? - Там моя подпись – оно настоящее. Забирай, раз неспособен доверять мне, - говорит Томас. - Если лечь со мной в одну постель тебя заставляет лишь страх потерять свой статус – теперь ты можешь этого не делать. Поздравляю. Не дождавшись Александра, он первым проходит в столовую. Гамильтон следует за ним, замечая, как Салли поднимает салфетницу – последний элемент приборов для трапезы, и относит на противоположный края стола. Так Александр понимает, что Джефферсон просил накрыть ему по левую руку от себя, первое же место. Рядом. И он похерил его. Как и возможность хороших отношений с этим человеком. Они садятся по разные края стола, как соперники и не смотрят друг на друга, потому что теперь между ними всё сложнее расхожести политических взглядов. Александр всё понял неправильно с самого начала. И продолжал думать в этом направлении, обрекая все свои слова и поступки быть такой же масти. Возможно, он сам придумал для Томаса сценарий, где он использует случившуюся ночь в качестве угрозы ему? Возможно, когда Томас забрал свой проект с рассмотрения в Конгрессе, он не задался целью поставить новое условие Александру, а забрал слова назад за старое? Он – Александр - крупно проебался в своей жизни, да? Из страха понять действия Томаса неверно, он понял их неверно. Джефферсона на другом краю стола не узнать. Он старается не выглядеть разбитым, но всё явно написано на его лице, а в тарелке до сих пор полно еды. Александр чувствует себя всё более ужасно, глотая горькую желчь вместо предложенного сладкого чая. Томас, казалось, просто ждет, когда Гамильтон уйдет. Гамильтон думает, как всё исправить. Письмо в его кармане слишком громко шуршит в тишине, когда он его достает. В его руках билет Томасу обратно в излюбленную Францию, они и вправду не увидятся, но хочет ли он этого? После того, как он касался его, каждое прикосновение горело на коже до сих пор… - Только не надо жалости, - звенит по посуде резкий тон голоса Джефферсона, который заметил взгляд Алекса на письмо. – Я отправлю похожее письмо твоей жене, как только ты выйдешь из моего дома без этой бумажки в руках. Гамильтон долго смотрит ему в глаза. И принимает решение. Он резко встает из-за стола и громко хлопает по нему рукой, оставляя письмо на скатерти. Не смотря на Джефферсона, он быстрым шагом выходит через двери в коридор. - Я не блефую, Гамильтон! После того, что ты сделал – не жди от меня благородства! Здесь ни к чему твой акт самопожертвования! Не позерствуй! – кричит из столовой Томас, так же резко поднявшийся из-за стола. Александр хватает свой зеленый пиджак, а умная Салли быстро открывает ему входную дверь и пропускает его, за что он ей благодарно кивает. - Гамильтон! - Прости меня! – кричит он на весь дом, а так как входная дверь в этот момент открыта, и улицу. Эхо его голоса разносится вокруг и шумит в голове. Ему нужно убраться отсюда.***
В дверь постучали ближе к двенадцати ночи – так сообщила ему Салли, не заходя в его спальню. Томас не спал, разбираясь с бумагами, чтобы как можно скорее покинуть Нью-Йорк и вернуться в Виргинию. Так поздно обычно стучат пьяницы, перепутавшие свой дом с соседским. - Не открывай. - Но, сэр, это господин Гамильтон, - растеряно отвечает служанка из-за двери и Джефферсон отнимает взгляд от бумаги, видя, как текст с неё отпечатался на белых стенах его спальни. Он явно пересидел. Потерев глаза пальцами, Томас поднимается со стула и распахивает дверь. От неожиданности Салли отпрыгивает от неё, едва ли не оступившись на первой ступеньке лестницы и не упав вниз. - Осторожно, - сказал Джефферсон, обходя служанку и направляясь вниз, к входной двери. - На улице дождь, сэр. - Да, нужна сухая одежда, мне правда нужно было сказать это, Салли? - Я попрошу разжечь камин и подам чай? - Салли. - Хорошо, сэр. Томас спускается вниз, разминувшись со своей служанкой, отправившейся в гостиную. Щелкнув замком, он открывает входную дверь, видя промокшего под дождем Гамильтона, скрестившего руки, чтобы сохранить немного тепла у груди. - Хэй, - дрожит голос Алекса от холода. – Знаешь, не люблю дождь, мой город когда-то практически смыло с лица земли сильнейшим ураганом. Тогда дождь был соленым, хах, я помню, как написал отцу об этом и меня впервые заметили: «Я беру в руки перо, просто чтобы дать вам несовершенный отчет об одном из самых ужасных ураганов…»*. Сегодня это всего лишь дождь, но всё же я… - Просто зайди уже, - прерывает Джефферсон, пропуская Алекса внутрь. – Какой же ты не ко времени болтливый. - Мы не говорили несколько недель, я хочу рассказать, что произошло за это время, на самом деле я хочу просто говорить, чтобы ты слушал и не важно, что это будет, - трещал без остановки Гамильтон, едва ли успевая закончить слово, уже начиная новое. И всё это время он улыбался. Дрожащими от холода губами. - Господи, чем же я заслужил такое наказание? – усмехнулся Джефферсон, указывая рукой на гостиную. Гамильтон снял мокрый пиджак, под ним рубашка ещё была немного сухой снизу. - Я не знаю, писал ли ты Элизабет, мне, честно говоря, всё равно, потому как… - Нет, я не писал. - …я сам, – Оу, как мило с твоей стороны, Джефферсон – написал. - Постой, что? – удивленно застыл Томас между дверей в гостиную. Александр быстро вытер нос, глядя на него, и переместился к камину, согревая руки. - Я сам написал. Через всего пару дней, как ушёл от тебя – я решил, что будет честно по отношению к Элизабет рассказать ей всё. Я отправил письмо на север штата, в дом её отца, это довольно бесстрашно, да? Или глупо… Этот человек давал мне благословение со словами, чтобы я всегда был верен… Мне жаль, что я разочаровал его, мне жаль Элизабет, я должен был написать, это было бы честно, ты понимаешь? – он взглянул на него с надеждой, но увидел лишь удивление и как-то сдался. – Ладно, я не жалею, что сознался. Я не написал твоего имени. Точнее, написал, в одном из 13 писем, потом переписал. Я долго искал слова, я исписал столько бумаги… В итоге я даже не помню, какое именно письмо отправил, но твоё имя было только в первом, - я уничтожил его – в остальных нет, тебе не о чем переживать. Голос его продолжал тараторить и едва ли он сам понимал, о чём хочет сказать Томасу. Но всё равно без остановки говорил, говорил и говорил, в итоге Джефферсон стал просто слушать его голос. Александр рассказал, что сегодня Элизабет с сыном вернулись домой и он посчитал, что ей будет неприятно находиться с ним в одном доме, поэтому ушёл за несколько часов до того, как карета прибыла к порогу дома Гамильтонов. Он шёл до Томаса пешком, дождь начался не сразу, он не промок сильно, не стоило о нём волноваться – так он говорил. Салли принесла чая и сухую одежду. В своём нескончаемом потоке слов, он высказался и про неё, похвалив ум и трудолюбие, ведь было уже почти три часа ночи, а она всё не шла спать, узнавая нужен ли ещё чай гостю дома Джефферсона. - Ты можешь быть свободна, Салли, - в итоге сказал Томас и девушка удалилась. Они сидели на диване перед камином, наблюдая за танцующими язычками пламени. Все два часа Александр говорил без умолку и всё же устал, замолкнув и дав ночной тишине заполнить гостиную. - Ты можешь остаться здесь, - говорит Томас. - Прости за это, я навязался. Сегодня я буду здесь, а завтра попробую найти что-нибудь в городе, может, даже ближе к зданию Конгресса, это было бы… - Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, и я не буду против, - на этот раз развернуто сказал Томас, хотя был уверен, что Александр понял и с первого раза. Гамильтон положил голову боком на спинку дивана и слабо от усталости ухмыльнулся, спрашивая: - Это приглашение только в дом? Томас наклонился к нему, положив голову рядом. - Ждешь приглашения в мою спальню? - Может быть. Томас усмехнулся, коротко прикоснувшись к губам Александра, а после наткнулся на его хмурый вид. - Что? - Мало. Джефферсон коротко просмеялся, снисходительно глядя на недовольного Гамильтона. - Две недели и это всё? – продолжал он негодовать, пока Томас вновь не приблизился к нему и на этот раз они долго не могли оторваться друг от друга. С усилием закончив поцелуй и сжав рукой подбородок Александра, пока не пуская того к себе вновь, Томас взглянул на длинные стоячие часы в углу комнаты. - Будет больше, если ты дашь мне поспать хотя бы пару часов – уже почти четыр… Ай! Ты меня укусил! Гамильтон! - Не держи меня, когда я хочу поцеловать тебя, - действительно сердито ответил Александр, глядя как Томас потирает место укуса. - Тебе совсем не нужен сон, да? Ты как колесо Бхаскара. - У всего есть предел, Томас, и скоро я засну прямо тут. - Пойдем, - кивнул Джефферсон на выход из гостиной. С широким зевком, Александр поднялся за ним, следуя в коридор к широкой лестнице наверх. Открыв дверь в свою спальню, Томас не услышал продолжения звука шагов позади себя и обернулся, вопросительно глядя на Гамильтона. - Мне с тобой?.. – неуверенно застыл Александр, не дойдя пары шагов до порога в спальню Джефферсона. - Ты хочешь быть со мной? – спросил в свою очередь Томас, явно вкладывая во фразу больше чем один смысл. Алекс искренне улыбнулся. - Да. Томас усмехнулся. - Тогда тебе и вправду стоит уже зайти, Гамильтон.