Дрессировщица

У Женьки, которую он помнил, были ярко-красные волосы, вспыхивающие на свету всеми оттенками рубина. Вызывающие, дерзкие, эпатирующие, как и сама Женька. Такой кроваво-малиновый оттенок Кораблев видел лишь однажды. В далеком детстве на арене цирка, где в свете прожекторов на высоком помосте стояла дрессировщица, сжимая в руке тонкий хлыст. По щелчку она казалось, играючи, заставляла сидящих перед ней тигров то спрыгивать с тумб, то прыгать в горящие обручи, то возвращаться назад на постамент. И рыжее пламя отражалось от обручей отблесками в ее карминово-красных волосах. У этой девушки волосы были темно-русыми, аккуратно уложенными в затейливую прическу, и сама она казалась тихой и неприметной. Уставшей — подумал было Кораблев и тут же мысленно одернул себя — кто бы не устал к концу рабочего дня в очереди на кассе с тележкой покупок. Она узнала его, судя по легкой улыбке и чуть заметному кивку, и Кораблев, сам не зная почему, решил заговорить с ней. — Евгении Анатольевне большой привет, — он полушутя поклонился. — Рад вас видеть. — Привет, Лень. — Женя ловко выгрузила на прилавок содержимое тележки. — Вот уж никак не ожидала встретить. Живешь в этом районе? — Нет, свидетелей опрашивал, — от Кораблева не смог укрыться оценивающий взгляд бывшей коллеги. — Я на машине, за углом припарковался. Вас подвезти? — А знаешь, давай. — Женя с готовностью кивнула. — Я отсюда в двух кварталах живу. Мороженого захотелось. Подбросишь, расскажешь, как дела, да и вообще… Он помнил ее совсем юной, да и помнил ли? Они никогда не были близкими друзьями, Женька всегда неотрывно следовала тенью за Винокуровым, смешно ревнуя его к Швецовой и работе, и в сознании Кораблева навечно осталась энергичной, вечно сующей свой нос куда не следует, девчонкой. Надоедливой занозой, не лишенной, впрочем, наблюдательности, и не раздражающей так, как малахольная глупенькая Оля, но не настолько значимой, чтобы думать о ней как о ком-то важном. Теперь она стояла перед ним, сжимая в руках пакеты с продуктами, и то единственное, что Кораблев о ней помнил — ярко-красные волосы — вдруг оказалось ложным воспоминанием. У этой новой, незнакомой ему Женьки, под глазами виднелась едва заметная сеточка морщин, и, увидев, что Кораблев смотрит на нее, Женька тут же опустила глаза. — Старею, — произнесла она медленно, — так сильно заметно? — Ну что вы, — Кораблев мысленно проклял Женю за наблюдательность, — все так же хороши как и прежде. Он открыл перед Женькой дверь автомобиля, и она плюхнулась на переднее сиденье, носком ботинка задвинув высунувшуюся было из пакета коробку с детским питанием. Раньше Кораблев непременно сказал бы какую-нибудь язвительную колкость, как когда-то Швецовой довелось услышать о первых подснежниках (или что он там еще сболтнул сгоряча), но того, старого Лени, уже давным-давно не существовало. Тот, старый Ленечка, что так любил носить клетчатые шарфы и смешную кепку, умер не пришедши в сознание, подорвавшись на мине житейских трудностей, не справился с поворотами и со всего маху врезался в рутину. Не он один, они все сгорели синим пламенем на работе — и Курочкин, и Винокуров, и даже Швецова превратилась в бледную тень себя прежней, так и не сумев разобраться в своих бесчисленных мужиках. Дотла сгорели, один лишь пепел и остался. Они ехали молча, и с каждой минутой тишина становилась все напряженнее. Девушка из прошлого, с которой у него не было почти ничего общего. О чем бы он стал с ней говорить? О Винокурове? Не стоило бередить старые раны. О жизни вообще? Никогда он не был хорош в подобных разговорах. О себе и о работе? Что бы Кораблев сказал этой практически чужой для него женщине? Что давным-давно не знает, зачем еще живет, что все происходящее похоже на очередной сезон когда-то успешного сериала с никак не падающими рейтингами, где его персонажу забыли прописать любовную линию с непременным хэппи-эндом? Коробка с детским питанием все-таки выпала из пакета прямо под ноги, и Женька поспешно засунула ее обратно, почему-то покраснев. — Ты с Володей не общаешься? — она избегала смотреть не Кораблева, предпочитая изучать грязь на оконном стекле. — Нет, с тех пор как он перевелся. Разошлись дорожки. Ну, знаешь, так бывает. Женька поспешно кивнула. — А как Мария Сергеевна? — С мужем развелась. Мы часто вместе работаем. — Я думала, у них семья счастливая. Выходит, ничего нельзя наверняка сказать. Кораблев промолчал. — Знаешь, мне все чаще кажется, что я куда-то не туда по жизни свернула, — продолжила Женька. — И никак не могу понять, где тот поворот, после которого все пошло наперекосяк. Казалось, что карьера — это важное. Кто ж знал, что все это ерунда… Ты вот счастлив? Женька наконец оторвала взгляд от стекла и посмотрела прямо на него. Старое, полузабытое воспоминание почему-то вдруг возникло перед глазами. Столько лет прошло, а сейчас вдруг всплыло. Бытовое убийство на почве ревности, Кораблев тогда еще в ОРБ не работал, а был обычным оперативником. Вихры ослепительно-красных волос, перемешанные с липкой кровью. Та дрессировщица из цирка, что ловко управлялась со своими подопечными, на натертом до блеска паркете гостиной с широко распахнутыми удивленными глазами. И отчет судмедэксперта, где убористым почерком Панова были перечислены множественные укушенные лоскутные рваные раны левого плеча, предплечья и бедра. — А откуда эти ранения? — спросил тогда Кораблев у Панова. — В нее же вроде из пистолета стреляли. — Так она же дрессировщицей была, Ленечка, — промурлыкал Панов. — Вот благодарные звери ее немножко и покусали. Соображать надо. Женька устало смотрела на постаревшего, отчаявшегося майора, и сказать ему ей было по-прежнему нечего, кроме того, что жизнь определенно не удалась, даже если внешне все и выглядело вполне благопристойно. В конце концов, спрятать шрамы от укусов он всегда бы смог, а на исповедь его не тянуло. — Вполне. — коротко ответил Кораблев. Она легко раскусила ложь, наблюдательность Женька за столько лет все-таки не растеряла. Усмехнулась, грустно и понимающе. — Мы приехали. — Женька подхватила пакеты. — Спасибо. Ты… звони, если нужно. Марии Сергеевне привет передавай. И не успел Кораблев опомниться, как сунула ему в руку листок с номером телефона, проворно выскочив из машины. Все, что ему оставалось — проводить ее взглядом до подъезда непомерно высокой многоэтажки. Отчаянная Женька, дрессировщица, упустившая своих тигров. Закат над Питером зловеще заалел, и в последних лучах заходящего солнца волосы удаляющейся девушки вспыхнули вдруг кармином, чтобы тут же погаснуть. Кораблев опустил стекло и раскрыл ладонь — листок с номером телефона тут же подхватил ветер, и унес прочь. Леня закрыл окно. Он знал, что никогда ей не позвонит.