Чону-я

      В темной, бедно обставленной комнате, не хватает даже воздуха. Спотыкаясь о разбросанные бутылки, Ким Чону пробирается к окну.       Пустой пригород с похмелья кажется чужим. Он мертв полностью. И в случае с Чону это пиздец, как символично. Усмехаясь, Ким жалеет, что вчера по пьяни не уехал в другой. Тогда бы у него была причина никак не реагировать на разбудившее его сообщение.       «С Рождеством! Я подскочу через 20 минут!»       «И тебя с Рождеством, ублюдок!» — думает Чону. «Будешь торчать тут под моей дверью, пока я ее не открою, чтобы хер тебе прищемить. Чтоб он отсох в Новом Году!»       Вчера Ким действительно много выпил. Но сейчас голова его, как ни странно, не болит, и отходняков нет. Ему бы радоваться такому обороту дел, но…       «Не спеши!» — мягко подсказывает ему реальность, заставая врасплох неожиданными спецэффектами, разворачивающимися на другой стороне узкой улочки. Как и грозился, Сюйси материализуется в клубах сигаретного дыма и свете единственного уличного фонаря, который, кажется, и работает до сих пор только ради того, чтобы освещать такого охуенного Сюйси в его охуенном кожаном плаще, охуенными пальцами подносящего к охуенным губам сигареты, от запаха которых Чону тошнит.       Одну за одной.       Точно также пропадали шансы Чону на нормальную жизнь. На самом деле, ему кристально ясно, что под такого Сюйси, который, только куря сигареты, выглядит, как античный бог, любой бы лег.       Любая.       Но кто знает, может с ней Чону собирался прожить всю оставшуюся жизнь? Но вот она — реальность взрослой жизни, что просто снимает ограничения, характерные для подростковой, включая хэппиэнды: его бросают в канун Рождества по телефону, прощебетав просто: «Я теперь встречаюсь с Юкхеем! Пока-а (неудачник)!»       Глядя на Сюйси сквозь пыльную занавеску, парень инстинктивно понимает, что даже если бы он вдруг захотел что-то предпринять, его действия и слова ничего бы не изменили. Явно не слова ее так впечатлили, ведь Сюйси практически не говорит по-корейски. Он только курит.       Одну за одной.       Как оказалось, этого достаточно.       «Ким Чону, подойди ко мне!» — говорит взгляд Сюйси, что заставляет Чону отпрянуть от окна, так и не разобрав, хороший ли вид из его квартиры открывается на остановку или, все-таки, наоборот. Чону верит, что существуют люди, которые могут говорить одним только взглядом также, как верит и в то, что он — один из них, потому как (его все-таки еще прет) он сейчас выскочит на улицу, встанет под фонарь и будет смотреть на этого студента_по_обмену_сексуальным_опытом в упор, пока тот не поймет, что ему срочно нужно свалить в Китай и сдохнуть там в страшных муках.       — Привет. — Говорит китаец, совершено не впечатлившись его взглядом. Чону молчит, как и собирался. Холод улицы остужает его пыл. Драки, так и быть, не будет. А говорить им не о чем. Но если Чону продолжит молчать, этот беспредметный разговор закончится еще быстрее.       Сигарета в длинных пальцах бывшего друга гаснет. Мимо ленивой трусцой бегут две собаки, обалдевшие от количества объедков вынесенных на помойку прямиком с рождественских столов. У алкоголика Чону громко урчит в животе.       — Я не знал, что ты придешь. — «Охренеть», — думает кореец. Если заранее знать, что так можно сделать, то Чону остался бы дома. Но сделанного не воротишь, поэтому он показательно закатывает глаза. Ким собирался предъявить оппоненту телефон, где на дисплее светилось бы не его, Сюйси, сообщение, а надпись «долбоеб» на чистейшем китайском. Но ему остается только грозно сверкать очами в свете последнего фонаря, так как (кто еще из них двоих долбоеб?) оставил телефон в квартире, прежде чем спонтанно выбежать в чем был, после того, как проснулся в чем был, когда пил, что было. Еще и без пропорций.       Сюйси наконец улавливает атмосферу. Это понятно по тому, как он натягивает свою шапку-презерватив на самые глаза и опускает голову. Чону ликует, хоть от действий бывшего друга молчать становится гораздо сложнее.       Несмотря на то, что Сюйси, пялится себе под ноги и не может больше проникнуться воспламеняющими взглядами Чону, ситуацию он контролирует: стоит только Киму повернуть свои стопы в сторону дома, как тяжелая ладонь ложится ему на плечо. Он ее скидывает. А она снова ложиться. Сбрасывает. Ложится снова и все тут. Спихивает…       На шестой раз, сообразив, что конкретно с ладонью что-то не так, Сюйси хватает Чону за подол футболки. Касание холодных пальцев голой кожи живота поздней декабрьской ночью прерывает самое главное упрямство жизни Ким Чону:       — А-а-а! — орет он. — Холодно, блять!       — Ты злишься? — спрашивает этот красавчик так тихо, что Чону приходится прислушиваться, а потом гадать не ослышался ли он или природа действительно справедлива и вместо мозгов у этого парня камень с гравировкой «жрать-курить-трахаться».       — О, ни в коем случае! Видишь ли, я до смешного тебе благодарен! Ты здорово сэкономил мне время! — посчитав свою фразу вполне достойным прощанием, бросает Чону через плечо, отступая в сторону дома.       И пусть им нечего обсуждать, — им даже встречаться сейчас не стоило, — Сюйси идет за ним. Только и это ни к чему не приведет. Оба знают, что любой жест, любая реплика только вызовет сейчас в Чону «извержение» некрасивых слов, значение которых Сюйси уже не удастся постичь. Оба знают, что Чону собирается захлопнуть дверь перед самым его носом. Но все же, как приклеенный, Сюйси идет за ним.       В детстве мать частенько ругала Чону за создаваемый им вокруг себя хаос из мыслей, хобби и школьных принадлежностей.       — Порядок нужен не для порядка, — выбившись из сил после очередной попытки привлечения сына к своей религии, сказала она однажды. — А хотя бы для того, чтобы ты носом не пяточнулся в бардаке своем.       И надо же было детскому проклятию разверзнуться именно сейчас?!       Шум шагов, толкотня, глухой удар. Чону не падает — ловкий китаец, распластав свои длиннющие руки по всему узкому коридору, успевает ухватить его за талию, но сам, потеряв равновесие, прислоняет корейца к стене, а себя, непосредственно, к корейцу.       Сердце Кима запоздало пропускает пару ударов. Сюйси смотрит на него своими черными в обесточенном коридоре глазами сверху вниз. В этом взгляде Чону мерещится что-то перехватывающее дыхание, будто смотрят не на него, а, наоборот, именно он смотрит вниз с большой высоты.       Обеспокоенно щелкает выключатель, при этом руки Сюйси практически повсюду, отчего кажется, что свет зажигается сам, силой мысли. Но его ли? Или Сюйси, смотрящего как бы вглубь Чону, слегка разомкнув губы?       Абориген квартиры наконец пугается, смущается (даже стыдится) начинает судорожно двигаться. Эта позорная позиция напоминает ему ничто иное, как кадры из «В мире животных» или «National Geografic», где змея парализует взглядом кролика, прежде чем сделать с ним что-то, что Чону так никогда и не удавалось узнать, из-за того, что каждый раз переключал канал точно в момент вершения судьбы собрата.       — Спасибо, — звучный голос Чону больше похож на лепет, то ли из-за смущающей дорамной позы, то ли из-за того, что он отводит краснеющее лицо чуть в сторону, чтобы прервать наконец гипнотизирующий контакт. Ким стремительно пихает Сюйси в плечо, отчего тот с мягкой улыбкой также мягко отступает, освободив хозяину вход вглубь квартиры.       Неуверенно постояв к гостю спиной и пропустив момент, когда тот заботливо запирает входную дверь изнутри, Чону все-таки изволит обернуться.       — Я так понимаю, ты пришел извиняться? — бросает он небрежно, показательно безразлично плюхнувшись прямо на мятую постель на неразобраном диване. — Что ж, извиняйся. Я внимательно тебя выслушаю.       На Сюйси жалко смотреть. От звука голоса бывшего друга он застывает на пороге комнаты, так и не решив, переступить его или повеситься прям там, чем вызывает у Чону победоносную, но кислую ухмылку. Красивое лицо его воплощает неуверенность, а руки и ноги выглядят неуклюже, так как в глаза Чону он смотреть не смеет, а смеет смотреть только на них, как назло принимающих неестественные позы одну за другой. Незлобный, по сути своей, Ким, упиваясь этим зрелищем, чувствует себя практически отомщенным.       — Ты не так понял, — отвечает в конце концов Сюйси. Видно слова даются ему с трудом, и отвечает он лишь потому, что нужно что-то ответить, прежде чем Чону взорвется и выгонит его взашей, не дав и слова вставить. Уверенность его и не думает к нему возвращаться: от пристального любопытного взгляда хозяина квартиры он огораживается почесыванием бровей, трением переносицы.       Чону сбивает с ритма беседы эта неожиданная черта. Что он «не так понял»? Сюйси пришел не извиняться? Или что? Прийдя к взвешенному выводу о том, что еще пара минут молчания (которые поскромневший Сюйси, очевидно, ему с удовольствием предоставит) и он в принципе утратит способность рассуждать здраво, Ким уточняющее переспрашивает:       — Что я не так понял?       Лицо Сюйси приобретает оттенок флага родной ему страны.       Вообще охренеть теперь.       — Ты не понял, что я поцеловал твою девушку, но я не хотел делать тебе больно… — скороговоркой произносит Сюйси, осекается, трясет головой и машет руками, потому, что говорит не то, не так, не теми словами. — Я вообще не хотел целовать ее! — Сюйси срывает с головы шапку-презерватив и хватается за волосы на затылке, черт побери, что бы это не значило.       Выпучивая глаза, Чону отчетливо чувствует, что трезвеет.       — Я не понял, — эхом повторяет он, — ты нехотя поцеловал мою девушку? — тон его насмешливый, с небольшой издевкой. — Ты — идиот?       «Очевидно — да», — отвечает взгляд Сюйси, когда он, тяжело вздыхая, без приглашения садится на диван рядом, предварительно откинув с него постель.       — Может ты и меня поцелуешь? Нехотя. — Что-то подталкивает Чону сказать это, хотя он заранее знает, что пожалеет.       Сюйси действительно целует. Осторожно, едва прикасаясь губами. Это мимолетное касание даже не похоже на поцелуй, что Чону откровенно злит.       Раненый глубоко в сердце нетактичным вопросом Кима, но с чувством выполненного долга, Сюйси, закончив поцелуй, порывается встать с дивана, уйти из квартиры, исчезнуть из жизни Чону. Разве это честно, когда у Чону осталось так много вопросов? Нет. Ведь Чону готов забыть о них, готов забыть обо всем на свете, только за то, если ему подскажут, в каком ритме следует дышать. Конечно, он не даст Сюйси встать, чтобы он не ушел, закроет ему рот поцелуем, чтобы не смел прощаться, отсечет даже попытки думать о подобном, вскарабкавшись на него верхом и целуя так глубоко, насколько это возможно.       Выражение лица такого большого ребенка наконец меняется с удрученного на родное и лучисто-нежное, судорожно сжатые кулаки ослабевают, раскрываются в трепетные объятия, поцелуи углубляются, но не в прямом смысле, а в эмоциональном плане, отчего, впрочем, у Чону не только щемит сердце, но и теснят джинсы. Он чувствует, что возбуждается, что ему необходимо знать, чувствует ли Сюйси то же.       Тело Сюйси, прекрасное не только на первый взгляд, но и наощупь, манит его, и Ким последовательно изучает подушечками пальцев мощные ключицы, широкую, крепче, чем у него, грудь, поджарый живот и ниже…       Сюйси не позволяет исследовать область ниже своего живота, перехватывая Кима за запястье. Но не одергивает его руку, лишь кладет себе на плечо, а сам огромными ладонями обхватывает лицо Чону и целует так напористо и сильно, что не ожидавший таких страстей парень оказывается прижат к спинке дивана и лишен всякой инициативы, кроме, разве что, вялых, едва ли оборонительных, но гораздо менее страстных, чем ему хотелось бы пощипываний и поглаживаний широкой спины Сюйси.       Брови китайца прячутся далеко за всклокоченной челкой — явный признак того, что он собирается ляпнуть нечто, что совершенно точно испортит атмосферу. Карауля момент, когда Сюйси решится открыть рот, чтобы высказаться, Чону, распаляясь, подходит к точке невозврата.       — Поступим так! — сбившееся из-за частых поцелуев дыхание превращает яркий голос Чону в еле слышный шепот, который Сюйси скорее чувствует кожей, чем действительно слышит. Не успев разобрать что-то в словах, он оказывается оглушен тем, как Чону заваливается на спину, потянув его на себя, как хмурится, стараясь спрятать свой испуганный взгляд, но все же расстегивает пуговицу, а за ней и молнию на его джинсах, как чмокает в губы, приподнимаясь на лопатках, ни секунды не терпя его замешательства.       Сюйси долго смотрит Чону в глаза, а тому кажется, что он проваливается.       — Я выключу свет? — тихо спрашивает китаец, даже не порываясь встать, а наоборот, опускаясь ближе, к самому лицу Чону.       — Вот еще! — фыркает Ким. Ему ужасно хочется отвернуться, отвести глаза (сбежать), но еще более ужасно ему хочется, чтобы ничего этого Сюйси не заметил. Поэтому, увидев вопросительный взгляд, не понявшего реплику иностранца, отрицательно качает головой, расшифровывая ее жестом.       Сюйси недоверчиво хмыкает, что Чону только раззадоривает. Не преминув тоже выразительно хмыкнуть, управляя ладонью Сюйси своей рукой, он запускает ее себе под футболку. Водя чужой ладонью по груди, Чону нарочито задирает одежду как можно выше, намекая на то, что стоит только Сюйси захотеть и он тот час же от нее избавится. А когда этот вопрос решается положительно, думает о том, как реализовать эту схему относительно оставшейся одежды.       Но они — парни. Им не нужен час, чтобы снять джинсы, еще полтора, чтобы разобраться с трусами. С гудением молний без всяких слов и союзов понятно, что трусы должны исчезнуть с тела одновременно с джинсами.       «Нужно было выключить свет! И луну надо было потушить!» — эмоции, как фейерверки, красивые, но несущие в себе угрозу, искрами коротких мыслей рассыпаются в разомлевшем рассудке Чону, когда он видит достоинство Сюйси.       Но, как назло, гаснут только эти здравые мысли.       Чону извивается, лежа на спине, задыхается в поцелуе и не знает, что делать дальше. Схватить за член бывшего друга непривычно и боязно, за покрасневший и влажный свой — стыдно так, что умереть хочется.       Однако, тело его располагает так, будто лишено всякого стыда. Опираясь на пятку, он приподнимает нижнюю часть туловища, касается членом горячего живота Сюйси, и, оставив на нем скользкий след, уже далее не может остановиться, рефлекторно вскидывая свои бедрами, трется о чужое. Сюйси ловит и обхватывает его член крепкой ладонью, куда Чону уже направленно толкается, но поцелуи не прекращает, хотя они из-за недостатка воздуха уже почти изживают себя и превращаются в облизывания. Обоим кажется невозможным оторваться от обожаемых губ, глаз, бровей, скул, примкнуть к обожаемому плечу, твердо держать в одной руке оба члена, а другой, — особенно невозможно, — растирать и поглаживать их головки. Но также совершенно невозможно это прекратить, поэтому Чону, близкий к оргазму, разочарованно стонет, когда Сюйси меняет неудобную позу, разворачивая его на живот, спиной к себе.       Кусая губы, Чону марает сдернутую простынь, зажимая член между бедрами, выпячивает зад. Не жажда удовольствия и похоть им управляет, но насущая физическая необходимость. Он ясно чувствует, что сдохнет, если не кончит.       Сильные пальцы впиваются в его ягодицы, массируют их, раздвигают, а обжигающий язык только слегка прикасается к анальному сфинктеру. От неожиданности, точнее даже от неожиданно сладкой и тягучей, как патока, неги, Чону дергается, будто его током бьет. Второе касание проходит легче, третье (с проникновением) подсказывает, что такая стимуляция вполне может войти ему в привычку, но также Чону рассеянно отмечает, что новые ощущения не достаточно сильны, чтобы спровоцировать оргазм. Недостаточно уже и рук, так как ладонь Сюйси плавит его одним только жаром, а дыхание его, тяжелое и частое, подгоняет сердце и заставляет кровь кипеть.       Вряд ли что-то соображая, Чону шепчет не слова, но чувства. Уже не стесняясь, не думая стесняться, вообще не думая, Ким вкладывает свой член в чужую ладонь.       Пусть он и привык к более частым фрикциям, но чем медленнее это делает Сюйси, тем скорее ему хочется взлететь или завыть. Одновременно иностранец проникает пальцем ему в зад, разминая мышцы, поглаживая стенки, и давит…       У Чону перед глазами вместо потемневшей от старости мятой простыни пляшут неоновые розовые и зеленые пятна. Не переставая надрачивать, приподнимая и плотно смыкая его бедра и просовывая между ними свой член, Сюйси ставит Чону на четвереньки. У Кима голова идет кругом от ломаного ритма, с которым его ласкают, от того, как его яйца задевает большой и влажный член. Он кончает первым прямо Сюйси в ладонь и немного себе на живот, падая горящим лицом на скомканное одеяло. Сюйси обмазывает его спермой свой член и, обхватив ноги Чону еще плотнее, заканчивает, изливаясь в ложбинку между его ягодиц, широко раскрытых пальцами.       Немного отдышавшись, Чону понимает, что ему не очень нравится ощущение бассейна в заднице. Однако попытка выскочить душ встречает препятствие в виде того, что дрожащие ноги его совершенно отказывают слушаться. Сил хватает лишь на то, чтобы пинком разобрать диван, шугнув рядом лежащего Сюйси незатейливым «кыш-кыш», развалиться по диагонали, притянуть к себе Сюйси обратно, шикнув на него вместо объяснений, которые он, возможно, начнет требовать своими не особо-то нужными вопросами. И вот теперь, да, все хорошо, и можно расслабиться.       Но сперма, смочившая ему задний проход, никак не дает ему покоя. Незаметно, пока ошалевший от случившегося Сюйси считает трещинки на потолке, Чону прикасается к кольцу мышц. Оно приятно пульсирует, и само прикосновение тоже приятно. Палец входит легко, как по маслу. Больше нет страха перед незнакомым ощущением. Осталось лишь любопытство, на какой поршень там Сюйси нажал, что аж в голове бомбануло.       — Что ты делаешь? — спрашивает Сюйси. Он, оказывается, уже некоторое время наблюдает за картиной, но говорит только сейчас, потому как только сейчас вновь обретает дар речи.       — Что я делаю? Что Ты делаешь? — строго переспрашивает Ким, и смягчается — ну, да, попался. — В смысле, как ты это делаешь? — и сует палец себе в анус, как всегда, когда хочет, чтобы Сюйси понял его правильно, используя недвусмысленные жесты.       Сюйси откровенно сглатывает, наблюдая, как перемазанные в его сперме пальцы, разрабатывают пока еще неприкосновенный зад.       Два мучительно долгих ползка отделяют его от желанных губ, восхительных ключиц, миленьких сосков и вновь начинающего набухать члена.       — В этом ты ужасно плох, — немного погодя, наигранно вздыхает Чону, слегка отталкивая Сюйси. — Хотя, знаешь, я рад! — Ким гладит по щеке и глядит так, что Сюйси кажется, будто речь не о том, какой из него хреновый минетчик, а о том, как Чону будет счастлив трахаться с ним семь раз в неделю и умереть в один день через тысячу лет просто потому что надоест жить.       А может быть, Сюйси наконец-то все понимает правильно, хотя он и хреновый минетчик. Научится еще за тысячу-то лет.       Чону раскрывается, позволяет давить на простату, медленно и осторожно увеличивая количество пальцев. Привыкнув к четырем, вскидывая бедра, насаживаясь на них, Чону уже не пошлым взглядом, но грязными словами просит (требует) выебать себя.       Головка входит легко скорее от упрямства Чону, от того, как сильно он хочет целиком принять Сюйси. НО дальше головки дело не идет. Сюйси шипит страшные китайские проклятия, уходит в ванну, возвращается с намыленным членом (у Чону, как у настоящего мужика, кроме жидкого мыла нет в доме средств, которые можно использовать в качестве лубрикантов), но стоит только ему войти, как возбуждение Чону сникает от боли. Короткие медленные фрикции удовольствия никому не приносят. Зато оказывается, что Сюйси очень чувствителен к оральным ласкам, а Чону быстро и часто кончает от массажа простаты.       Утром, так и заснувших валетом парней, будит e-mail.       «Я что, в черном списке?! Почему ты не берешь трубку?! Я всю ночь тебе звонила, чтобы сказать, что ничего между мной и Юкхеем не было. Мне просто казалось, что мы отдалились друг от друга в последнее время. Вот я и сказала, что встречаюсь с Юкхеем, чтобы ты ревновал! Я совсем не думала, что ты так отреагируешь! Позвони мне! Люблю тебя: *»       — Что такое? — сонно спрашивает Сюйси. Ким удаляет письмо и, неглядя, швыряет смартфон на тумбочку или в районе тумбочки — это сейчас (у него жопа в мыле) его не заботит, а сам ползет на голос лишь затем, чтобы чмокнуть в плечо, крепко обнять его хозяина и снова заснуть.       — Ничего. Спи.