besides

Еще в школе Бен начинает догадываться, что что-то идет не так. Пока парни, собравшись после уроков и украдкой раскуривая одну мальборо девятку на всех, обсуждают, как оставались наедине с девчонками – кто и когда на какую фазу прошел, – Бен вспоминает свой один-единственный неловкий поцелуй пару месяцев назад. Как раз с одним из них – чуть кудрявым, высоким, с карими глазами. Тем, что сейчас стоит рядом и громко хвастается, как далеко под юбку его пустили вчера вечером и какого цвета были трусики у этой девицы. Бен вспоминает, как парень сжимал пальцами его школьный пиджак на плечах и пах ядреным лаком для волос. Не то что бы Харди не понравилось – кареглазый был очень красив, но ощущать чужой язык на собственном казалось попросту странным. Как максимум – неловким, душным и мокрым. Поэтому Бен просто молча поддакивает, затягивается горьким табаком и сдерживает желание громко, совершенно не круто прокашляться до слез. На уроках полового воспитания парню все кажется до глупости наигранным. Преподаватель распинается о контрацепции, ученики вокруг хихикают и переглядываются, Харди рисует закорючки на полях тетради и мечтает о том, чтобы этот цирк, наконец, закончился. — Нужно всегда думать о защите, приятель, — преподаватель неожиданно похлопывает его по плечу, Бен краснеет и молча берет коробку с цветными обертками под всеобщие смешки. Дома парень вертит упакованный презерватив в руках и думает, что все равно не положит его в карман брюк на выпускной, потому что последняя девушка, с которой он оставался наедине, назвала его придурком и импотентом, когда тот не стал стягивать с нее майку на заднем сидении ее машины. Харди знает, что он вполне может сделать все, чего требует природа и особо настырные ровесники на вечеринках. Может – просто не хочет. На восемнадцатый день рождения его отец, никогда особо не отличавшийся эмпатией, заказывает сыну девушку по вызову. Бен не смотрит ни в ее ярко подведенные глаза, ни на торчащие из-под платья лямки белья, когда в стенах отельного номера извиняется и говорит, что услуги ему не требуются. Девушка курит прямо в помещении и сочувствующе качает головой. К девятнадцати годам Бен уже отчетливо понимает, что какой-то механизм в нем работает неправильно, но продолжает надеяться, что все придет с правильным человеком. К двадцати Бен мастерски умеет сжигать все мосты. Улыбается окружающим, насквозь пропахший никотином и одиночеством, и комкает бумажки с телефонными номерами. Так бывает, когда ты пробуешь все, но ничего не помогает. Когда ты экспериментируешь с девушками, с парнями, с людьми постарше, с незнакомцами и с друзьями детства. Когда из раза в раз не чувствуешь ничего, кроме желания прекратить – сначала, и стыда – в конце. И Бену не больно, когда очередной партнер поджимает губы, одевается и уходит. И ему не больно, потому что в мире случаются вещи и похуже. Глобальное потепление, бедность, деградация, повсеместная ампутация. На его проблемах свет клином уж точно не сошелся, а симулировать оргазмы, на деле, не так уж и сложно. Бен знает: становится больнее, если говорить об этом вслух. А потом он встречает Кэт. Маленькую, зеленоглазую фею в развевающемся платье. Кэт заправляет светлую прядь волос за ухо, носит браслеты с бусинками-драже и сидит в первых рядах на всех его спектаклях. Каждый раз доводит едва стоящего на ногах Бена до кровати после очередной студенческой вечеринки и сама пьяно хихикает, когда тот путается в одеяле. Она говорит, что секс – это не так уж и плохо, но постоянно им заниматься совершенно необязательно. Быть рядом намного важнее. Поэтому они ходят по музеям, целуются под фонарем в парке и едят одну сахарную вату на двоих. Кэт печет лучшие творожные запеканки, что Бен только пробовал в жизни, раздражается, когда Харди слишком много курит, и все время норовит подбросить ему в сумку свежие яблоки или апельсины. Каждый раз, когда он говорит, что любит ее, уголки губ девушки приподнимаются. Бен целует каждую ямочку на щеке поочередно и прижимает за хрупкую талию близко-близко к себе. И спустя годы, проведенные вместе, Бен все еще хочет Кэт во всех направлениях: хочет видеть ее счастливой, хочет, чтобы она не прекращала засыпать с книгой в кресле; хочет греть ее ладони зимой, заплетать ей волосы летом; хочет держать ее под руку на своей первой красной дорожке. Харди не хочет ее только в самом банальном, прямом смысле – так, как обычно хотят партнеры. И однажды, когда он снова говорит «люблю», ее губы остаются прямыми. Бен сидит за столом и делает заметки в толстой стопке листов сценария, когда Кэт говорит, что больше не может тянуть все это на себе. Обводит ярким маркером свои реплики, когда по коридору катится блестящий чемодан с кучей стикеров из стран, где они побывали вместе. Отпивает остывший растворимый кофе из белоснежной чашки, когда дверь за девушкой захлопывается навсегда. Бену снова не больно, но противно от самого себя до ломоты в костях. Он спокойно снимает со стен совместные фотографии, чистит социальные сети и открывает настежь все окна. Вместо ведерка с мороженым и пакета зеленых яблок покупает в супермаркете несколько кислых лаймов и бутылку текилы. Так бывает, когда хочешь стереть из своей жизни все колюще-режущие воспоминания, а из истории браузера – все сайты со сложными медицинскими терминами, вроде «асексуальность», «расстройство сексуального поведения», «парафилия» и, наконец, «хроническая депрессия». Бену не шестнадцать, в вечную любовь он больше не верит, но все же по привычке считает, что чувства – это не только сперма и мясо. Харди любит прижиматься к кому-то под одеялом, смотреть вместе фильмы и целоваться, пока губы не начнут гореть. Любит все эти прикосновения и долгие объятия – теплые, как вязаный шарф. Любит все эти крошечные моменты из одной жизни на двоих, совсем непохожие на те, которые показывают в мыльных операх. Любит, но отношения, видимо, просто не для него. И он уже свыкся с мыслью, что отвлечение можно найти в чем угодно: работе, друзьях, алкоголе, изнуряющих тренировках, путешествиях, искусстве. Наслаждаться жизнью куда гуманнее, чем из раза в раз вручать свое едва бьющееся верное скотское сердце очередному человеку, потому что люди не умеют любить. — детка, ты выглядишь слишком привлекательным для парня, которому не хочется раздеться. — а тебе когда-нибудь отсасывали с пирсингом в языке? — не стесняйся своих желаний. — может, все до меня были настолько плохи в постели? Люди не умеют любить, особенно если ты не даешь им то, чего они хотят. И Бен, выдрессированный, наученный, что за лаской всегда следует боль, годами отучивает себя от этой дурацкой привычки – влюбляться. А затем: — Привет, я Джо. И все идет прахом. Есть такие люди – имеющие свое собственное гравитационное поле. Притягивающие к себе магнитом, и не оторваться, не убежать. Если Кэт и была планетой, вокруг которой Бен крутился спутником, то Джо – целая вселенная, со всеми ее непонятными законами, большими взрывами и бесконечными битвами. (забавно, что первый фильм, который они смотрят вместе – 'звездный путь', ведь Маццелло нравится космос). Джо совершенно не умеет танцевать, но его, кажется, это не волнует от слова «совсем», стоит только кому-то поставить музыку на заднем плане. Джо донельзя улыбчивый и громкий. Будто родился с уже наклеенным на лоб баннером: посмотри, я здесь, чтобы тебе стало лучше. Так бывает, когда ты сам еле-еле держишься на плаву, но все еще надеешься на лучшее. Такие люди кладут в свежезаваренный чай по шесть ложек сахара, чтобы заглушить им горечь, пока жизнь продолжает иметь их каждый день. И гори синим пламенем вся эта чертова забота, но Харди на физическом уровне чувствует, как влюбляется в этого мальчишку в теле взрослого человека. Потому что Бен не смеялся так искренне-громко с тех пор, как посмотрел ту идиотскую комедию несколько лет назад. Потому что когда с утра Бен чихает с десяток раз и гнусавит да не болею я, вечером Джо приносит термос с малиновым чаем, ведь Харди температурит и кашляет так, что слышит вся округа. Бен чувствует, как все эти невидимые стены и замки в голове, что он строил годами, рушатся – кирпич за кирпичиком, – после каждого долгого взгляда или взаимной улыбки. После каждой нелепой шутки, которые едва ли понимает кто-то, кроме них двоих. После поначалу смазанного, импульсивно-случайного, но затем – приятного и долгого, как тянущаяся патока, поцелуя. Прямо за кулисами, когда вся съемочная группа уже разошлась по домам. На следующий день они оба уже спокойно принимают тот факт, что хотят быть друг с другом. Только Джо светится еще больше, чем до этого, а у Бена за серой радужкой глаз можно разглядеть едва уловимый страх. Потому что нельзя просто подойти к человеку, в которого хочется зарываться с головой, и сказать: у нас, кстати, никогда не будет секса. Но дело, конечно, не в тебе. Если все недосказанное априори считается ложью, то у Харди на лбу должно быть вышрамировано: лжец. А еще – трус, ведь каждый раз, когда он хочет сказать Маццелло о, вообще-то, важной вещи, голос его начинает предательски дрожать. И страх этот становится больше, грызет изнутри, прорастает почти синхронно с растущим чувством любви, которое уже не получается списывать на привязанность. Потому что Джо, конечно, и сам того не замечает, но выполняет важную миссию: дает Бену свет. Как маяк, как яркий фонарь в лесу; керосиновой лампой заполняет все пространство вокруг теплыми волнами. Бен окунается в них с головой и позволяет течению нести себя куда угодно. Джо ведет по линии его челюсти большими пальцами, пока остальные смыкаются на затылке Харди, и целует так, что ноги подкашиваются у обоих. Похоже, Маццелло из тех, у кого по щелчку включается внутренний обогреватель, потому что руки у него тоже теплые – что сейчас, в комнате, что тогда, во время съемок под открытым небом и ледяным ветром. И Бен растворяется в поцелуе, чувствуя, как пульс подскакивает от «нормально» до отметки «гребаный Джозеф Маццелло». И Бен отскакивает, как ошпаренный, когда чувствует те же руки у себя под футболкой. — Я не могу. — Прости. Никогда не знаю, как выбрать момент. Джо тяжело дышит и отодвигается тоже, смотрит блестящими глазами так, будто он в чем-то виноват. — Нет, ты ни при чем. Я правда не могу. — Если тебе нужно время, то я могу ждать, сколько... — Тогда тебе придется ждать вечность, потому что это мне не нужно. Джо моргает несколько раз, и Харди буквально чувствует, как в голове у того медленно прокручиваются шестеренки. И, наконец, срабатывают: — Оу. — Ага. По лицу мужчины очень трудно понять, что конкретно значит это «оу», но смысл почти всегда один и тот же. Бен берет джинсовку со спинки стула, бубнит тихое «прости» и уходит. И в этот раз – вселенная постаралась, – ему охуеть как больно. Поэтому он идет в ближайший бар и впервые за много месяцев по-настоящему напивается, чтобы весь следующий день пролежать в кровати с головной болью и кровоточащей, расковыренной дырой в груди. Он с самого начала знал, что снова наступает на те же грабли, что любая слабина – билет в один конец, но именно с Джо это, почему-то, казалось правильным. Бен не отвечает на сообщения, игнорирует звонки, а затем и вовсе закидывает телефон куда-то в груду одежды на кресле. В сумке находит стащенные с площадки тейлоровские сигареты и дымит в открытую форточку, пока горло не начинает саднить. На вторые сутки кончается и пачка, и еда в холодильнике, и, видимо, терпение Маццелло, когда он стучит в дверь так, что задремавший на диване парень подскакивает. В том, что это именно он, Бен почему-то не сомневается, когда плетется открывать, на ходу роняя клетчатый плед и пару пустых бутылок пива у двери. Вместо приветствия Джо говорит: — Единственная причина, по которой можно не отвечать два дня – потерять телефон. И я очень надеюсь, что твоя трубка сейчас как минимум застряла у тебя в заднице, — и размашисто прислоняет к груди Харди большой исписанный листок. — Что это? Мужчина проходит в квартиру, не дожидаясь реакции, стягивает кеды, наступая на задники. — Список. В нем пока всего шестьдесят два пункта, но я в процессе. — Какой к черту список? — спросонья Бен понимает только то, что почерк у Маццелло похож на иероглифы, а букв на бумаге слишком много. — Вещей, которыми можно заняться вдвоем помимо секса. Харди переводит взгляд со списка на Маццелло, затем обратно, затем снова на Маццелло. — Ты спятил? — Если ты про оригами на двоих, то это хорошо успокаивает нервы. И смотрит на Харди с видом нашкодившего ребенка, предвкушающего веселье. Сердце Бена пропускает удар от этой чистой, искренней улыбки, но он только хмурит брови и складывает листок пополам. — Ты не знаешь, на что подписываешься. — Знаю. Я... прочитал пару вещей? Подтянул теорию. Бен делает вид, что его совсем не волнует, что Джо изучал информацию ради него. — Не глупи. В жизни все по-другому. Ты можешь терпеть сколько угодно, но рано или поздно это всем надоедает, — Бен садится, устало потирая глаза. — Ты либо думаешь, что причина в тебе, и ищешь в себе недостатки, либо просто устаешь сдерживаться. — Думаешь, мои желания важнее твоих? — То, что ты хочешь спать с людьми, не делает тебя похотливым животным. Это естественно. — Точно так же, как и не хотеть этого, — мужчина опускается на диван рядом, смотрит на него серьезнее, чем когда-либо, но при этом совсем мягко касается руки. — Я бы никогда не сделал ничего без твоего согласия. — Ты осознаешь, что это добровольное воздержание? — И? — Что мы будем делать с отношениями, когда твое терпение лопнет? — Бен, сосредоточься. Я написал тебе гребаный список того, что мы будем делать. Харди опускает взгляд на листок в руках, который за время разговора нервно складывал все больше и больше, пока он не превратился в маленький пухлый квадратик из бумаги на ладони. И ему иррационально, совершенно не вовремя хочется рассмеяться. Потому что, зная Джо, можно быть уверенным, что с фантазией у того полный порядок. И что им правда придется выполнить все из перечисленного, и даже больше. Начинают они прямо с пункта двадцать три: долго целуются. И Маццелло успокаивающе гладит его плечи, а Харди доверительно подставляет шею и запускает пальцы в едва вьющиеся медные волосы. пункт одиннадцать: научиться играть любимую песню из дискографии queen, ни разу не сбившись. Они остаются в репетиционной каждый свободный вечер на неделе, чтобы без конца прогонять одни и те же мелодии, и Джо почти не жалуется на зудящие от струн подушечки пальцев. пункт сорок шесть: сходить на пляж в Малибу. В Малибу они договариваются слетать уже после премьеры, а пока что идут на местный, где Бен рассекает водную гладь, а не умеющий плавать Маццелло сидит на песке и слизывает растаявший пломбир с липких пальцев. пункт девятнадцать: обыграть друг друга в мортал комбат. Джо дуется, как ребенок, когда Харди в десятый раз использует супер-способность и добивает его на последней секунде, а парень утешающе говорит, что лучших всегда победить трудно. пункт тридцать шесть: пересмотреть все фильмы с участием друг друга. Джо кашляет в кулак и уверяет, что добровольный просмотр им фильмов от DC – показатель настоящей любви. Харди обижается и мстительно съедает самые карамельные кусочки попкорна, чтобы Маццелло достались невкусные. пункт восемьдесят три: подписывать коробки с вещами во время переезда. двадцать семь: заставить Бена снова надеть юбку и гольфы. пятьдесят четыре: научиться делать сахарные леденцы на палочках. Вообще-то, список они потеряли в сборах и перелетах почти год назад, поэтому воспроизводят все по памяти. А на каждый забытый пункт Джо придумывает пять новых, и Харди удивляется, как в одной-единственной голове может рождаться столько странных идей. Бену не шестнадцать, и в вечную любовь он по-прежнему не верит, но с Джо это, почему-то, кажется донельзя правильным.