Комната запретов

Моя мама была ветеринаром. И это определённо было самой крутой её чертой. Имею в виду, она делала животным инъекции и даже операции. Я в жизни не мог взять в руку иглу, чтобы не начать воспроизводить в голове какие-либо страшные вещи из фильмов. Когда я видел по телевизору, как кто-то колется, то почему-то невольно начинал представлять, как сам колюсь. То же самое с убийствами и прочим — и это пугало меня до чёртиков. Вдруг я какой-то псих, раз меня посещают подобные мысли, причём вполне чётко иллюстрированные? Самым страшным в этих мыслях было то, что не было ничего такого, кроме меня самого, что могло бы предотвратить их от воплощения в реальность. А это звучит очень ответственно — я, конечно, даже голос повышал редко и в целом всегда был спокоен, но всё равно себе почему-то не доверял. Я сказал, что мама была ветеринаром, и это правда круто. Но на самом деле крутого в ней было мало, хоть мне и стыдно выносить этот факт куда-то за пределы своего тайного понимания. Она была мягка, покладиста, доверчива и флегматична, редко кричала и злилась, и хоть и вела себя гордо (иногда не в меру), всё равно неоднократно умудрялась позволять по себе проезжаться. Иногда, когда она оказывалась под давлением коллег, знавших об особенностях её характера и беззастенчиво злоупотреблявших ими, я хотел надоумить её на отпор, на желание постоять за себя, но сама мысль об использовании её в своих целях выглядела для мамы унизительно, и потому она почти всегда притворялась, что ничего не происходит. И меня это раздражало. Мама нарезала морковь. Имею в виду, в четверг после полудня. Уже набрался целый таз, а она всё продолжала. Получившегося из этой моркови салата нам могло бы хватить на неделю. Я сидел на диване в гостиной и наблюдал за ней. Гостиная в нашем доме была совмещена с кухней. Мне происходящее совсем не нравилось, но я старался не подавать виду. Я всегда старался не подавать виду. Когда мама нервничала, она готовила — совершала череду привычных действий, в которых всё было просто и понятно. А нервничала она в этот день не просто так. К ней в гости приезжала её мать. У нас весь дом пропах вербеной в честь этого события: бабушка любила эти цветы. В своём узком кругу семьи, пары одноклассников и учителей я был известен как тихий, незлобивый и спокойный человек. Всегда избегал конфликтов, не относился к кому-то хуже или лучше — общался со всеми на одинаковой дистанции. Но эту женщину я ненавидел. От мамы я этого не скрывал, но особо и не демонстрировал. Она сама должна была понимать. Более того, мама точно так же, как и я, не хотела этого визита. Уверен, она с нетерпением воображала себе бабушкин уезд с той самой секунды, как узнала, что та едет нас навестить. Бабушка любила огорошить внезапными новостями о скором визите. За неделю, за день, за пару часов до приезда — чем позже, тем лучше. И меня это раздражало. Нельзя просто так взять и вклиниться в планы людей — для меня, человека строгого распорядка, такое поведение кощунственно. Но в этот раз бабушка превзошла себя, поставила новый рекорд в её излюбленной привычке ударных сенсаций. Она ехала не одна. Вместе с ней навестить нас собиралась другая её дочь, мамина сестра, моя тётя — Соль, вместе со своей дочерью. Я никогда не видел свою тётю. Они с мамой не общались с тех пор, как той стукнуло восемнадцать. Поссорились по-крупному, разъехались кто куда и так и не смогли друг друга простить. Мама моя была страшная гордячка и никогда не решилась бы первой выйти на контакт, если бы только ей ствол не приставили к виску и не сказали: «Звони». И то, не факт. Вот если бы ствол прислали к моему виску, тогда, может, позвонила бы. Она меня очень любила. «Не дай бог, — говорила, — тебе полюбить кого-нибудь так же, как я тебя». Меня это всегда немного смущало и стопорило, потому что я не понимал, чем заслуживаю подобного. — Чонгук! — от неожиданности я дрогнул. — Не сиди там, помоги мне! Мама была раздражена и вымещала это на мне. Ещё одна черта, которая не вполне мне в ней нравилась. Я встал с дивана и двинулся к кухне, пока вдруг не остановился и не прислушался к шуму во дворе. Через окна в гостиную проник свет фар, и я отчётливо расслышал кряхтение глохнувшего мотора. Спустя ещё пару мгновений послышались звуки захлопывающихся дверей машины и оживлённые голоса, о чём-то весело спорившие друг с другом, в одном из которых я узнал бабушкин. Такой противный голос тяжело не запомнить на всю жизнь. Мама бросила морковь и кинулась к двери, на ходу протирая руки кухонным полотенцем. Я остался там же, где стоял. — Мама! — радостно воскликнула она, как только открыла дверь. Моя бабушка была полной женщиной с излюбленной страстью ко всякого рода парфюмерии. Иными словами, от неё всегда до дурноты пахло духами. К тому же, она любила выряжаться. В этот раз она была одета в бежевый пиджак с нашитым на высокий воротник кружевом и атласную юбку-солнце карамельного цвета, едва не доходившую ей до щиколоток. А помимо прочего, на ней были туфли с острыми носами и небольшая шляпка, покрытая гладкой кремовой тканью. Как будто вышла из джаза. И это было смешно. Бабушка с важностью переступила порог дома и тут же оценивающе оглянулась по сторонам. Как будто искала, к чему бы придраться. Но её взгляд довольно быстро остановился на мне. — Чонгук! — воскликнула она, заулыбавшись и замахав рукой. — Что же ты там стоишь? Иди сюда! Я повиновался. — Здравствуй, — сказал я, поклонившись, и даже выдавил из себя некое подобие улыбки, как только поравнялся с ними, но тут же отвлёкся и заглянул бабушке за спину. Та, увидев это, сама развернулась к двери и снова заговорила. — Знакомься, твоя тётя Соль. — Здравствуй, Чонгук, — тут же оживилась названная. Темноволосая, смугловатая и худая женщина, одетая очень скромно и державшаяся так же, — я слышала о тебе от твоей бабушки. Ты очень симпатичный юноша, — она слегка поклонилась, неловко мне улыбнувшись, после чего опасливо покосилась в сторону мамы, в то время как та уже вовсю смотрела только на неё. А минуту спустя они обе разрыдались и кинулись обниматься. — Если бы не я, Чонгук, — прокомментировала бабушка так, чтобы все слышали, — так и не довелось бы тебе познакомиться с тётей. Потому что они с твоей мамой, как две упрямые курицы! — должен признать, в чём-то она была права. Но я её уже не слушал, потому что моё внимание привлёк кое-кто ещё. Она крепко сжимала в руках горшок с икебаной и сверлила меня взглядом. Девочка лет пятнадцати с длиннющими, ниже пояса, страшно густыми чёрными волосами. Вид у неё был такой, будто от развернувшейся сцены её воротило, а в происходящем она винила меня. — Что ты!  — в то время отвечала тётя на мамины всхлипы, — я сама не звонила и не писала. Но я же думала, что ты меня и видеть не захочешь! Ну, не вини себя! Девочка раздражённо фыркнула и дунула на прядь своих волос, не спуская с меня глаз. Вся её переносица была покрыта веснушками. Как только тётя опомнилась от объятий, она вдруг спохватилась. — Ах, да! — сказала она и обратилась ко мне с мамой. — Ина, Чонгук, знакомьтесь. Это моя дочь, Юнон. — Здравствуйте, — сухо поклонилась та. — Настоящая красавица! — воскликнула мама и наклонилась над Юнон. — Сколько тебе лет? — Шестнадцать, — ответила девочка. «Как и мне», — подумал я вдруг. — Как и Чонгуку! Теперь вы двое можете даже стать друзьями. Надо же, у меня есть племянница, — мама смахнула пальцем слезинки и вздохнула, но в эту же секунду к ней подкатила новая волна рыданий. — Ну, как у вас дела? — произнесла она сквозь слёзы, приложив руку к груди. — Расскажите! Так давно я всех не видела… — Это ты очень вовремя спросила, — воодушевлённо ответила тётя, — потому что новостей уйма, и какие-то из них тебе точно понравятся. — Так, это всё замечательно! — вдруг ворчливо вмешалась бабушка, которая осталась без внимания. — Но может, мы лучше в кухню пройдём? Или прямо на пороге расположимся? — Ах, да! — спохватилась мама. — Что же, не стойте в дверях, давайте пройдём в кухню, я столько всего наготовила. Только морковь не успела доделать… — Вечно ты не успеваешь! — наконец, бабушка нашла повод зацепиться. — Разве я дала тебе недостаточно времени? И что, мы будем ждать, пока ты не закончишь готовить? — Всё в порядке, мама. Мы можем прекрасно отужинать и без моркови, — вмешалась тётя Соль. — Я бы не стала возмущаться, не повторяйся такое из раза в раз, — торжественно возразила старуха, пока мы шагали через гостиную в сторону столовой. — Но у тебя, Ина, во всём так. Сколько ни давай тебе времени, очнёшься только к последней секунде. И после такого ты жалуешься, что мужчины от тебя бегают! Ты же не женщина, а сонная тетеря! — Не помню, чтобы я жаловалась, — еле слышно ответила мама. — И теперь, — продолжила бабушка, — Чонгук растёт без отца. Думаешь, он вырастет путным человеком с такой мягкотелой матерью? Или ты хочешь, чтобы твой сын был тряпкой? — Знаешь, мама, по-моему ты слишком трагично отнеслась к отсутствию моркови на столе! — раздражённо сказала Соль. — В самом деле, мы даже зайти не успели, а ты уже начала читать нотации! Мама посмотрела в сторону сестры с выражением немой благодарности на лице. Эта моя новая тётя явно начинала нравиться мне хотя бы потому, что отвечала бабушке, а не проглатывала все её унижения, как это привыкла делать мама на протяжении многих лет. Мама ненавидела, когда её унижали, но ни разу не возразила бабушке. Тем временем, мы уже по очереди вымыли руки и уселись за стол на подушки. Бабушка скептически окинула взглядом все лежавшие на скатерти блюда и явно думала, что бы ещё сказать. Она не привыкла, чтобы последнее слово оставалось не за ней. Мне это так не понравилось, что я едва заметно закатил глаза, однако почти сразу наткнулся на взгляд девочки, сидевшей напротив. Она заметила мой жест недовольства и улыбнулась, на что я не знал, как реагировать, поэтому отвёл взгляд. Тишина за столом становилась напряжённой, потому что все сидели в ожидании. Бабушка выглядела так, будто даже не собиралась притрагиваться к блюдам. Вскоре то, что она не приступает к еде намеренно, стало для всех очевидным. — Мама, всё в порядке? — спросила мама наконец. — Нет, — ответила бабушка, гордо приподняв подбородок. — Если здесь моё общество кого-либо раздражает, то я могу не участвовать в трапезе. Я бросил взгляд в сторону девочки и увидел, что она еле заметно кивнула головой, будто одобряла бабушкино решение. Это вызвало у меня лёгкую полуулыбку, которую я тут же в себе подавил. — Брось, мама, перестань! — протянула тётя Соль. — Не для этого же мы решили собраться за одним столом раз в столько лет? Никому здесь не докучает твоё общество! А вот это была ложь. Я снова наткнулся взглядом на Юнон, которая теперь слегка округлила глаза в выражении: «Разве?» — при этом смотря на меня. У неё отлично получилось бы рассмешить меня, если бы она не выбрала для этого столь неподходящее время. — Мама, я очень тебя ждала, — заговорила мама осторожно, будто бросала в кипяток хинкали и боялась обжечься от брызг, — почему же ты так мною недовольна? — В этом вся ты! — подхватила бабушка, как мог утопающий схватиться за спасательный круг. — Не можешь вынести даже самую каплю критики! — Ох, боже, мама… — вздохнула Соль, сокрушённо опустив голову на ладонь. — Ладно, я не собираюсь портить детям настроение! — гордо заявила раздражённая женщина и подхватила свои палочки, чтобы приступить к рагу. Все проделали то же самое и наш обещавший стать мучительным ужин, наконец, начался. Из-за сцены, которую бабушка разыграла, настроенные на болтовню мама и тётя растеряли свой пыл и пока что ели в тишине. Возможно, они хотели поговорить наедине, чтобы не «сказать лишнего» и избежать скандала? В любом случае, так мне нравилось даже больше. Слушать звуки столовых приборов и протяжное жевание было куда приятнее, чем бабушкины потуги покритиковать маму. Я был бы неописуемо счастлив, если бы таким образом прошёл весь оставшийся вечер за столом, чтобы больше никто ничего не говорил. А потом все мы убрались бы по своим комнатам (мы с мамой специально для этого приезда расстелили в трёх свободных комнатах совершенно новое бельё) и легли бы спать. На следующий день мы бы проводили гостей, помахав им ручками из окна, и остались бы, наконец, одни, издав при этом самые блаженные вздохи облегчения. Но моим мечтам не суждено было сбыться. — Как ты учишься в школе, Чонгук? — спросила бабушка. Я поднял голову и оглянул всех сидящих. Теперь взгляды были направлены на меня, но мне совершенно не хотелось вести беседу. Нужно было ответить что-нибудь односложное, что закончило бы разговор там же, где он начался. Что-нибудь вроде: «Нормально». Но говорить вместо меня стала мама, и это ещё одна черта, которая мне в ней не вполне нравилась. — Он хорош в истории, — поспешно заговорила она, будто началась её любимая тема. — Может в подробностях рассказать о каждой эпохе, с упоминанием всех дат! Но математику совершенно не понимает, — мама зацепила кимчи палочками. — Я планировала нанять репетитора в июле, когда закончится семестр… — Я что, спрашивала тебя?! — воскликнула вдруг бабушка, перебив мамин, признаюсь, совершенно не увлекательный рассказ. — Я спрашивала Чонгука. Нет, Ина, ты и в самом деле хочешь, чтобы он вырос неженкой! Ты везде вот так говоришь вместо него? Мама от этого вопроса вжала голову в плечи и поспешно отправила в рот пекинскую капусту, которую стала агрессивно жевать. Меня дико раздражал разговор обо мне в таком тоне, будто меня самого нет в комнате. — Я не люблю математику, — заговорил я. — Не думаю, что буду заниматься ею в будущем. — Я тоже не люблю, — вдруг заговорила Юнон. — Мне больше нравятся неточные науки. Есть место для размышлений. — Ну, за тебя я не беспокоюсь, милая. Ты-то круглая отличница! — заулыбалась бабушка улыбкой, показавшейся мне особенно противной. «Ты-то круглая отличница», — она произнесла это чуть ли не по слогам! Я вдруг подумал, что бабушка решила привезти тётю Соль вовсе не с тем расчётом, чтобы помирить их с мамой. Это было ещё одним способом унизить нашу семью, сравнив нас с «лучшей версией». От этого я стал так зол, что едва ли не вскочил из-за стола и не высказал бабушке всё, что я о ней думаю. Только капелька здравого смысла и уважение к маме останавливали меня от этого поступка. — Оценки совсем не показатель, бабушка, — сказала моя сестра. — Я просто делаю всю домашнюю работу и веду себя так, как нравится учителям. Оттуда и поощрения. — Не скромничай! — хихикнула бабушка и перевела на меня взгляд, преисполненный ехидства. — А у тебя хорошие оценки, Чонгук? — Обычные, — ответил я с почти нескрываемым раздражением и снова словил взгляд Юнон. Она смотрела на меня с пониманием и едва заметно пожала плечами, на секунду сморщив нос в жесте: «Да ну её». «Странная, — подумалось мне. — Сначала смотрит, как на врага народа, а теперь вдруг решила дружелюбной стать». Но я осознал, что раздражение к ней появилось только как следствие бабушкиного сравнения нас и наших успехов, в чём сама Юнон не была виновата; так что в ответ на её жест я положительно поджал губы. — Уверена, твои оценки были бы лучше, — тем временем продолжала бабушка, — будь твоя мама более организованной в твоём воспитании… — Мама! — воскликнула тётя Соль. — Но это ничего, — говорила та, будто ничего и не услышала. — Потому что у меня есть новости! Твоя сестра, — теперь бабушка обращалась к маме, — развелась со своим мужем, который годами висел якорем на её плечах. Так что теперь она переезжает сюда вместе с Юнон. И пока ей негде жить, Соль поселится у тебя. Заодно она может повлиять на твою привычку к безалаберному образу жизни. Выговоренная речь была произнесена столь быстро, что никто даже не успел толком ничего осознать. По мере понимания происходящего я всё сильнее менялся в лице и даже не намеревался скрывать этого. Но я ещё был в порядке. А вот мама была по-настоящему ошарашена. Застыв с палочками в руке и уткнувшись взглядом в горшочек супа, она состроила хмуро-непонимающую мину и совершенно никак не реагировала. Даже для моей мамы, которая готова стерпеть каждую бабушкину выходку, подобное неуважение — это слишком. — Мама, такого в планах у меня не было! — вдруг очнулась Соль. — Мы же уже не раз обсуждали эту тему, — она тут же обратилась к моей маме. — Я сказала, что договорилась со школой и знаю одного арендодателя… — Тебе не нужно тратить бешеные деньги, чтобы скитаться по убогим квартирам незнакомых людей, в которых жил неизвестно кто, когда у тебя есть сестра! Но ты бы никогда не решилась приехать к ней сама и телилась бы до тех пор, пока тебя не пригласили. А Ина уже показала всем нам, что она слишком часто спит на ходу, чтобы хоть сколько-нибудь понимать положение вещей! — пропыхтела бабушка. — Так делать нельзя! — возмутилась тётя. — А что, разве ты против? — бабушка снова обратилась к моей матери, и этот вопрос был задан так, что не подразумевал под собой возможность отрицательного ответа. — Или оставишь незамужнюю сестру с дочерью одну в городе, чтобы она скиталась по съёмным комнатушкам? — Это слишком неожиданно, — сказала мама, которая, наконец, подняла голову. — Разве о таком не предупреждают заранее? — Прости! — Соль отчаянно пыталась свести на нет разгоравшуюся за столом взбучку. — Я действительно вовсе не собиралась никак тебя обременять. Мы только переночуем у тебя сегодня, а завтра я уже встречаюсь с арендодателем одной комнаты… — Ну, Ина, хорошо тебе будет жить в двухэтажном доме с кучей свободных коек, когда сестра скитается по комнатам? И это после того, как однажды ты уже её предала! — не унималась бабушка. — Мама! — тётя Соль схватилась за грудь, округлив глаза от негодования и шока. — Ты вовсе меня не обременяешь, — вдруг вмешалась мама, ласково улыбнувшись тёте, и все перевели на неё взгляды. — Я просто слегка в шоке. Мама любит все важные новости преподнести в самый последний момент… Твой развод, переезд, временная нужда в жилье. А пару дней назад я даже не знала, что мы увидимся! — почему-то она вдруг заговорила таким тоном, будто всё это очень забавно и весело, и вот это напугало меня больше всего. Я ненавижу гостей в доме. А новость о том, что они должны жить со мной какое-то время, просто сводила меня с ума. И мне казалось, что это одна из немногих черт, в которых мы с мамой имеем точку пересечения. Поэтому её реакция на новости показалась мне крайне пугающей, и ближе к ночи мои опасения подтвердились. Тётя, конечно, клялась, что как только найдёт «нормальную квартиру», то тут же съедет; и обещала, что всё это всего лишь на пару недель, в то время как мама её утешала и заверяла, что всё в порядке. И лишь один я был неописуемо зол. Но зол даже не на то, что теперь около месяца с нами будут жить посторонние люди, а на то, что две взрослые и самостоятельные женщины не нашли в себе сил, чтобы противостоять капризам маразматичной старухи. Разумеется, я не подал виду, что недоволен. Сидя на вершине лестницы второго этажа, я слушал, как мама и её сестра устроили посиделки после ужина, когда бабушка уже отправилась спать. И то, что мне предстоит жить в доме с кем-то посторонним, сильно портило мне настроение. Я редко грустил, но часто злился. И когда я злился, то любая мелочь могла раздражать. Когда внизу мама и тётя начинали смеяться, мне казалось, что они смеются мне назло. «Да кто они такие, чтобы безо всякого привета приезжать и заявлять, что будут у нас жить? Мы что, проходной двор для подобных случаев? Как удобно получилось помириться сестрой, с которой не общались много лет! Очень вовремя!» — У тебя очень угрюмая спина, — вдруг послышалось за плечом. Я мгновенно выпрямился и развернулся. Моя сестра стояла в полосатой пижаме и улыбалась. — Мы пока так и не говорили, — заметил я, впрочем, безо всякого интереса. — Ох, теперь у нас будет много возможностей, — сказала она и подошла, чтобы сесть рядом. — Если честно, я так и знала, что этим всё кончится, ещё когда мы только ехали сюда, — ответа сестра не дождалась и поэтому добавила, — значит, с математикой не дружишь? — Ты правда хочешь поговорить об учёбе? — фыркнул я и прильнул лбом к белым перилам. — Не знаю, разве не об этом обычно родственники разговаривают? — Вот поэтому я разговоры с родственниками и не люблю. — Можем о другом поговорить, — предложила Юнон, но уже менее уверенно. — А это обязательно? — Слушай, я сюда не рвалась. И твои чувства по поводу происходящего вполне разделяю. Но раз уж мы не можем ничего изменить, то почему бы и не узнать друг друга хотя бы отдалённо, для галочки? Чтобы было не так невыносимо в одном доме жить. — Да, это да… — задумчиво протянул я. — Ещё и бабушка остаётся на целую неделю… — это как если бы я вслух провозгласил себе смертный приговор. — Не злись на неё сильно. На самом деле, она очень наивная милашка. — Мы сейчас об одной и той же бабушке говорим? — я с горечью усмехнулся, покосившись на сестру. — Вполне! Она думает, что одна неделя её интенсивного «воспитания» может «сделать из нас человеков», при этом возместив годы её отсутствия и полного равнодушия к нам, но вместе с тем ожидая, что мы непременно должны вырасти внуками, достойными её. Разве не святая наивность? И это наряду с отважной воинственностью! Ну просто Жанна д’Арк! Я глухо посмеялся, и Юнон посмеялась вместе со мной. — Кстати, — я вздохнул и снова взглянул на неё. — Ты случайно не знаешь, это наше соседство надолго? Имею в виду, на самом деле. — Без понятия, — она пожала плечами. — Но моя мама вовсе не такая умница-разумница, как бабушка говорит. Может долго не решаться на что-то. Например, чтобы с папашей разойтись, ей понадобилось восемнадцать лет с ним прожить. Хотя там с первой встречи бежать следовало. — Ты меня такими цифрами не пугай, — я усмехнулся. — А что с ним? С твоим папашей. — С ним? Да ничего особенного, обычный мужик. В этом-то и проблема. Все вы, мужчины, одинаковые. — Я думал, у этой фразы возрастное ограничение — сорок плюс. Юнон издала несколько слабых смешков и опустилась щекой на колено, смотря на меня исподлобья: — Он ей изменял, — сказала она совершенно спокойно, как будто даже с гордостью. — При любом удобном случае. Я даже как-то стала свидетелем его измены. Это была моя преподавательница по японскому, которая занималась со мной у нас дома. — Обалдеть, — выдал я. — И что они делали? — Тебе что, — Юнон улыбнулась и закатила глаза, — в подробностях описать? — Да нет, я просто! — я замешкался. — Думал, может, ничего такого… — Нет, всё было очень даже такое. А мама ему всё прощала. Даже твою маму, вот, не прощала, а его прощала. — Кстати, ты не знаешь, почему они поссорились? Мама никогда не говорила мне. Бабушка её упрекала в этой ссоре каждый божий раз, как приезжала к нам в гости, но у них что-то вроде табу на обсуждение самих обстоятельств. Моя сестра оторвала голову от своих коленей и вдруг вся просияла. Она внимательно рассматривала меня с несколько секунд, улыбаясь всё шире, и в конце концов спросила: — Ты правда не знаешь? Я покачал головой. — Как-то один раз спросил у мамы, а она тему перевела. — Так вот, из-за этого и поссорились! — торжественно провозгласила Юнон, которая, очевидно, была невероятно довольна, что имеет возможность поведать кому-то об этом. — Мама однажды увидела, как мой папа целуется с твоей мамой. Нас с тобой тогда ещё и в планах не было. Мама это расценила как предательство, наговорила тёте всякий трэш, и они разошлись в разные стороны. Твоя мама уехала от греха подальше в этот самый городок. И с тех пор они не общались. — Обалдеть, — продублировал я, действительно ошарашенный услышанным. — Это моя-то мама на такое способна? — Твоя мама на самом деле не была виновата, — Юнон махнула рукой. — Это мой папаша её охмурил и полез целоваться. А мама, у которой башка тогда от любви не варила, обвинила во всём родную сестру, а не этого волосатого… — сестра театрально сплюнула. — В общем, мама очень жалела, что так поступила, давно уже хотела извиниться, но она говорила, что тётя очень гордая, хоть и скромная, и не простила бы таких обвинений… — Да, мама очень чувствительная к обвинениям, — покивал я, почесав подбородок. — Если её обвинить в чём-то, чего не делала, то она не будет оправдываться, а просто уйдёт. Но не общаться столько лет из-за такого? — Это мужчины, — Юнон смешливо пожала плечами, — они рушат судьбы. — У тебя какой-то комплекс, что ли? — Нет! — она звонко усмехнулась. — Просто у меня было несколько парней, и все они показали мне, что из себя представляет мужской род. — И что они тебе сделали? — Не то, чтобы они что-то сделали. Просто они все хотели одного. И когда я отказывала, они вдруг превращались из милейших созданий в полных придурков. А двое из них ещё и знали друг друга и вместе распустили слух, что у них со мной что-то было. В результате половина школы спрашивала меня, с кем было лучше. И это при том, что ничего не было. — Тебе, похоже, несладко пришлось в старой школе… — Я счастлива, что оттуда убралась, — кивнула сестра. — Но на самом деле, я уже несколько раз меняла школу, и это немного изматывает. Только привыкнешь чуть-чуть, как снова переезжать. Переезды — это тяжело, я их ненавижу. Когда въезжаешь в новую квартиру и ложишься спать в первый день, то это всё равно, как если бы ты был в гостях; лежишь в непривычной кровати и думаешь думаешь: «Хочу домой», — но тут же понимаешь, что ты уже дома, а в старое место больше не вернёшься, — она грустно вздохнула. — Вот и сейчас такое чувство. Так тоскливо, что на стены лезть хочется. Поэтому и вышла к тебе болтать, хоть у тебя и угрюмая спина. — Хмм, — задумчиво помычал я, даже и не зная, что ответить на подобное откровение. — А вы что, часто переезжаете? — Мама так убегает от своих депрессивных состояний. Говорю же, совсем она не такая умница, как бабушка говорит. — И ей работа позволяет? — Она учитель. — Да, с таким можно куда угодно податься… Мы замолчали, и я отвернулся. Странно — вот так внезапно узнавать о чьей-то жизни и чувствовать, что пока ты ходил в школу и проводил свою повседневность размеренно и спокойно, где-то далеко разворачивались совершенно иные драмы и события. Ещё страннее, когда выясняется, что участниками этих драм и событий являются твои близкие родственники, которые вдруг заявляются в твою жизнь и собираются побыть здесь какое-то время. Я не знал, что ещё можно было сказать, поэтому бросил: — Сожалею, что парни, с которыми ты встречалась, оказались придурками. — Это не именно парни, с которыми я встречаюсь. Просто все ведут себя одинаково. Это, как бы, заложено природой. — Здесь я с тобой не согласен, — я скептически усмехнулся. — Бывают, конечно, всякие… Но я знаю и порядочных парней. — И ты, конечно же, один из них, — смекнула она. Я пожал плечами. — Лелею надежду, что да. — А может, у тебя просто девушки не было? Ты хотя бы целовался с кем-нибудь? У меня брови поползли на лоб. Вот здесь она застала меня врасплох. Но мне ужасно не хотелось попасться. Почему-то осознание того, что ни с кем не целовался, вдруг показалось мне ужасно неловким и постыдным. Решив выйти из этого спора победителем, я кашлянул и сказал как можно увереннее: — Да. Пару раз. — И дальше ничего не заходило? — Нет, и я не требовал, — я сделал ударение на последнее замечание. — М-м-м, — помычала Юнон. — Ты врёшь. Я возмущённо развернулся к ней. — На каком основании ты меня вруном называешь? — она, конечно, была права, но оснований действительно не имела. Если бы в эту секунду у меня была возможность посмотреть на себя со стороны и увидеть, что я веду спор с двоюродной сестрой о том, целовался ли я когда-либо, я бы вырубил себя ударом по голове, чтобы не иметь возможности продолжать этот идиотский разговор. — И каково это было? Целоваться, — она улыбнулась. — Не знаю, обычно, — я нахмурился, — что за вопросы? Мне тебе механизм объяснить? — Нет! — она снова резко усмехнулась. — Ладно, ладно, я верю тебе. А что было потом с этими девочками? — Одна уехала, а другая потом начала встречаться с другим, — тут же сочинил я. В чём я и был хорош, так в импровизации. — Ого, так тебе тоже пришлось несладко. Ну, а ты хотя бы… — Юнон запнулась, развернулась и заглянула себе за плечо, после чего наклонилась рядом со мной и спросила шёпотом, — возбуждался, когда целовался? — Что? — выпалил я и резко развернул голову. Мне вовсе не хотелось отвечать на подобного рода вопросы двоюродной сестре. — Да это же обычное дело, — Юнон пожала плечами. — Если ты даже не возбудился, тогда всё понятно. Обычно от этого у парней крышу и сносит. — Я возбудился, ясно? — раздражённо пробубнил я. — И у меня не снесло крышу. Довольна? Что за глупый стереотип? — Значит, девочки были страшными. — От тебя же у парней «сносило крышу». А мои девушки были в разы симпатичнее. — Ауч! — она пихнула меня в локоть. — Это было обидно! — Я хотя бы не дискриминирую тебя по половому признаку. — Никто никого не дискриминирует! — Юнон засмеялась. — Ладно, я немного преувеличиваю. Не все парни повёрнуты на сексе, но большинство из них — очень даже. Я пожал плечами. Мне хотелось завершить эту тему как можно быстрее. — Мой отец так точно, — добавила она. Что-то почему-то сдавило меня со всех сторон. Я ещё раз взглянул на свою сестру, как будто под новым углом. У неё были густые, но тонкие чёрные брови и страшно тёмные глаза. Кожа совсем белая, в отличие от её матери, а густые волосы заплетены в две мокрые косы. Я поднялся, готовый идти спать, и она смотрела на меня снизу вверх. — Я был с тобой несправедлив. Ты очень симпатичная, — я протянул ей руку, чтобы помочь встать. Юнон ухватилась за неё и поднялась на ноги. — К сожалению, моё лицо — это всё, что у меня есть. Как только все парни узнавали меня поближе, то отказывались иметь со мной дело. — Так в этом вся трагедия? — я изогнул бровь и расплылся в улыбке. — Не в «сносе крыши»? — Пятьдесят на пятьдесят, — сказала Юнон. — И что такого ты могла сказать, что они бежали? — Понимаешь, я… Очень эксцентричная, — она внезапно задрала голову, но всё равно была значительно ниже меня. — В школе все привыкли видеть меня отличницей. А за пределами неё я абсолютно не подвержена контролю над собой. — Пока не заметил, — я засеменил в сторону своей комнаты. — Ещё доведётся, — Юнон побрела за мной следом, зевая на ходу. — Как думаешь, они долго ещё будут там веселиться? — спросил я, кивнув вниз, в сторону кухни. — За много лет накапливаются темы. Мы дошли до своих дверей и остановились, взглянув друг на друга, прежде чем разойтись спать. Всё получилось куда легче, чем мне казалось. Даже злость, с которой я сидел в одиночестве, куда-то вдруг улетучилась. И это от какой-то дурацкой беседы про то, «что нужно всем мужчинам»? Не думаю, но отчего-то я довольно быстро ощутил, что мы родственники, несмотря на то, что говорили в первый раз. В каждой семье свои болячки, и на нас они сказались вполне, так что теперь можно было зваться чем-то вроде «товарищами по болезни». Как двое, у которых есть гайморит и которые из-за этого всегда смогут заполнить тишину друг с другом, просто обсуждая свой гайморит. — Я злилась, когда сюда ехала, — сказала Юнон. — Но, похоже, не так уж и плохо иметь брата. Имею в виду, что когда я одна передразниваю бабушку, то просто бешусь. А когда есть наблюдатель, который испытывает такое же раздражение, то это превращается во что-то вроде комедии. И веселье разбавляет раздражение. Понимаешь? — Думаю, да. У меня примерно такие же ощущения, — признался я. — Поговорим ещё как-нибудь? Не об учёбе. Мы бросили друг на друга взгляды и улыбнулись. — Доведётся, — я положил руку на ручку двери. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — ответила сестра. И мы разошлись по своим комнатам.