Сука, превозмогай!

Он спал и никак не мог проснуться. Слышал, как сквозь толщу воды, один и тот же Голос, который говорил, говорил, говорил, и не мог открыть глаза, бессильно падая в темное беспамятство снова и снова. Он быстро уставал бороться, но отчего-то знал, что все равно нужно, до конца, пока он существует, надо карабкаться, выгребать, упрямо ползти вперед, к свету, к Голосу — единственному ориентиру в темноте. Тот звучал, как шум прибоя — слов не разобрать, только общие обертоны, приятные, как шорох мелких камней на линии прибоя. Хорошо засыпать. Спокойно. Первым ощущением было, будто он падает с высоты. В голове все перевернулось, ухая, как в пропасть, хотя он точно знал, что лежит на мягком и теплом. Спину немного холодило и носа что-то щекотно касалось. — Вот так, — произнес Голос, слышный как сквозь вату. — Разомнем. Спине стало тепло, ее приятно мяли горячие ладони, проходясь от шеи к плечам, но носу все равно было щекотно, и поделать с этим ничего не получалось — тело было тяжелым, как горячая сырая глина. Руки опустились ниже, выглаживая, разминая, выколачивая, разгоняя кровь, а Голос озвучивал: — Вот так. Если ты думаешь, что я это так оставлю, то ты ошибаешься. Доктор Смолл сказал, есть прогресс, слышишь? Так что лежи — не лежи, а… Дальше он не слушал — задремал, несмотря на то, что руки разминали довольно активно, все ниже опускаясь к пояснице. Ему было лень, все лень. Он уставал так быстро, что темное беспамятство казалось сладким, как сон после длинного дня. Голос был настойчивым. Тормошил, вытаскивая из темноты, звал, тянул, ввинчивался куда-то в самые неожиданные места, будил, мешал, раздражал, заставляя всплыть на поверхность. — Эй, эй, — говорил он, — это что такое? Миссис Кроук сказала, ты должен уже очнуться, у тебя никаких проблем с головой нет. Давай, Рамлоу, давай. Ты же упрямый. Я просто не могу позволить тебе… Рамлоу. От этого слова болела голова. Оно было знакомым и чужим одновременно, оно мешало, лишая уюта темноты, было агрессивным и живучим. Оно что-то задевало внутри, как ожидание боли, как обещание трудностей. Ему не нужны были трудности. Он не хотел. Он устал. — Ну, нет, — Голос, наверное, подслушивал его мысли, — сегодня ванна. Расписание, как в армии. Распорядок и дисциплина. Иначе я свихнусь, — тише добавил он, а потом снова, преувеличенно бодро заговорил: — Так, я тебя поднимаю. Иногда мне кажется, ты очнешься и дашь мне в глаз. Голова будто осталась на кровати, снова ухнув в пропасть, стало неудобно, холодно, неловко, будто его голым выдрали из раковины и куда-то поволокли. — Взвесимся, — движение ненадолго прекратилось. — Похудел, хотя я это и так чувствую. Черт, чего ты упрямый-то такой, Рамлоу? Я был уверен, что ты жить хочешь. Что будешь карабкаться изо всех сил, стоит дать тебе шанс. Рамлоу — это он? Это он должен хотеть жить? Но жить так трудно. Держать глаза открытыми, что-то делать, говорить. — Мудак ты, всегда это знал, — продолжил Голос. — Я не дам тебе умереть. Я должен вернуть долг. Давай же, Рамлоу, помоги мне. Черт, — тело стало легким. Было тепло. Хорошо, под веками стало красно, будто от яркого света, и это мешало. Мешало настолько, что он вспомнил, что нужно сделать, и крепче зажмурился. Голова перекатилась по чему-то мягкому, что-то упало, раздался всплеск. — Мне же не показалось? — в Голосе было столько радости, столько мольбы, что ему даже стало неловко. — Ты зажмурился! — теперь в Голосе звучало осуждение. — Ладно, по-хорошему не хочешь… Красное под веками надавило, почти проникая в мозг, и он отвернул голову, тяжело, скрипуче перекатив ее. — Да! — заорал Голос. — Прогресс. Эй, эй, — красное пропало, а под затылок легла рука. — Не вздумай мне тут утонуть. Черт, Рамлоу. С возвращением. Он всплывал периодами, чувствуя вокруг непривычное, неприятное оживление, чужие прикосновения. Его перекатывали, тыкали, липко мазали чем-то ниже шеи. Пищало оборудование, воняло лекарствами, и только Голос привычно наводил порядок изнутри и снаружи: — Осторожнее! Вы что, не видите… Нет, нет и еще раз нет. Он не слышал больше никого, вернее, не разбирал слов, будто был настроен на единственную волну того самого Голоса. Он хотел обратно, в тишину, изредка прерываемую его приятными обертонами, а не вот это все. — Хватит на сегодня, — будто снова услышав его мысли, повелел голос. — Нет, Брюс, я сказал хватит. Не вы ли все это время говорили мне, что будет только регресс? Так вот теперь я говорю — хватит. Он устал. Он к такому не привык. Я ценю ваши попытки помочь, но… Да, спасибо, Наташа. До завтра. Да, я сообщу. Когда все стихло, кроме едва слышного, но ввинчивающегося в мозг писка какой-то херни из оборудования, его запястья коснулись горячие ладони. — Ты молодец, — мягко произнес Голос. — Ты справишься, вот увидишь. Мы еще всем покажем. Это привычное “мы” стукнуло изнутри по ребрам, сжало горло и выжгло уголки глаз, писк стал пронзительнее, острее, жестче, и Голос тихо-тихо запел какую-то старую песню, укачивая, окутывая собой, позволяя упасть в мягко обернувшую его темноту, зная, что он сможет из нее выбраться. Нужно будет просто идти на звук Голоса. Пока тот зовет, нужно идти. *** — Мистер Роджерс, — мягкий женский голос ввинчивался в мозг, как каленое сверло, и он — Рамлоу, Голос называл его Рамлоу, но об этом приходилось вспоминать каждый раз заново — пожалел, что стал выделять его из общего шумового фона, — все будет хорошо, вам не о чем переживать. — Я доверяю вам, миссис Кроук, но меня не будет как минимум трое суток. А у него только началась положительная динамика. — Я поддержу его динамику, не беспокойтесь. — Кэтти приедет ближе к вечеру. — Я знаю, мистер Роджерс, отправляйтесь спокойно, мы присмотрим за вашим подопечным. — Отчет каждые три часа, — напомнил Голос, бывший, похоже, чем-то средним между наседкой и тираном. — Я очень на вас рассчитываю. Запястий коснулись теплые ладони, непривычно запахло хорошо выделанной кожей, металлом, улицей. Запахи причудливо перемешивались со знакомой терпкой сладостью, всегда сопровождавшей Голос, и он забеспокоился. Он же не пропадет? — Я скоро вернусь, — пообещал Голос. — Я знаю, что ты слышишь. Не упрямься, ладно? Хотя где ты и где — послушание. Просто дождись меня, хорошо? Не уплывай. Я буду звонить. Он не знал, что такое “звонить”. В колокол, что ли? Но на всякий случай попытался зажмуриться или перекатить голову. Не вышло. Сознание снова заволокло туманом, и последним, что ему показалось он слышал, было: “Не пропадай”. Он и не собирался. — … не повезло, — противно высокий женский голос выдернул его из темноты неприятно резко, и он моментально его возненавидел. — Это не наше дело, моя дорогая, — мягко заметил другой, более низкий и мягкий. — Наше дело следить, чтобы все было в порядке. Ты же знаешь, какой мистер Роджерс щепетильный в отношении своего подопечного. Непривычно слабые руки неаккуратно дернули его на бок и неприятно потрогали внизу, между бедер. — Ну, давай, давай, — сказал все тот же неприятный голос. — Некогда мне тут с тобой… — Кэтти, — мягко укорил второй. — Если тебе так не нравится твоя работа, что ты тут делаешь? — А то ты не знаешь, — пропел первый. — Нехорошо это. Дай я, — гораздо более аккуратные руки погладили по животу, принося облегчение, и он снова задремал, хотя резкая Кэтти его нервировала, и засыпать в присутствии кого-то настолько противного не хотелось. Но он устал. — Вот так, милый, — сквозь туман забытья услышал он. — Бедные мальчики, за что им это? Резкий голос что-то ответил, но он уже не услышал. *** — … я вас предупреждал, — резко говорил знакомый Голос, и он — Рамлоу — был рад его слышать. — Нет, мисс Уолш, это вопрос решенный. — Мистер Роджерс, — противно визжал резкий голос этой, как ее? Кэтти. — У меня два диплома! — Что не делает вас ни мягче, ни человечнее, — сказал как отрезал родной Голос. Как ему не хватало его привычных низких обертонов и теплоты. — Свободны. Я пришлю вам чек. Громко хлопнула дверь, его — Рамлоу! — обдало запахами других людей, улицы, гари, пота, разбавившими привычную терпкость почти полностью. — Привет, — сказал Голос, и плеча коснулась загрубевшая, чуть шершавая ладонь. — Прости, я долго. Как ты? Он приложил гигантское, просто титаническое усилие, немного разлепил веки и чуть не ослеп: после привычной темноты наружный мир оказался болезненно ярким. — Господи, — произнес Голос. — Господи, черт, Брок, Брок, ты как? Его немного потрясли за плечо, почти заставляя вытолкнуть назад ту приятную тяжесть, что он ощущал в желудке, но Голос, похоже, быстро понял, что перегнул. — Прости, прости, — повторил он несколько раз. — Черт, где телефон? Что-то упало, глухо ударив по доскам, и уже через мгновение Голос взволнованно заговорил: — Брюс, он открыл глаза! Всего на мгновение, но… нет, не показалось. Наверное светобоязнь, потому что зажмурился сразу и скривился, как от боли. Да, мимика… Дальше он не слушал. Болело внутри головы, болели глаза, желудок взбунтовался, и лежать на боку вдруг стало неудобно. — Что? Ага, да, хорошо. Спасибо, жду. Снова что-то хлопнуло, его перевернули на спину. С тихим жужжанием подняли спинку того, на чем он лежал, и совсем немного — нижнюю часть его тяжелого, трудного, почти чужого тела. — Ты умница, Рамлоу, — сказал Голос. — Ты такой молодец! Поспи, — ладонь погладила по голове. — Поспи, пока можешь. Потом осмотр и поедим. Боже, никто не верил. Ты молодец. Спи. И он уснул. *** Его тормошили. Аккуратно, но настойчиво. — Давай, давай, милый, — уговаривал приятный женский голос. — Сделаем все свои дела и позовем мистера Роджерса. Он страх как хотел провести с тобой утро. Его посадили, отчего голова безвольно завалилась на бок, но ее тут же подоткнули подушкой. Кровь отлила от нее, и он снова уплыл, очнувшись уже от приятной тяжести в желудке. — Вот, поели, — констатировал все тот же голос. — Бедный мальчик, опять без сознания, — мягкие маленькие руки поправили в районе живота, внутри неприятно шевельнулось что-то, но ощущения тут же пропали. — Ешь через трубку, в желудок вшитую, глаза открыть не можешь. Красивый такой. Повезло тебе с мистером Роджерсом. Только очень любящий… Он опять уплыл, очнувшись уже от привычных уверенных прикосновений к спине. — Это что? — спросил Голос — мистер Роджерс? — строго. — Что это за красное пятно? Вы не переворачивали его? — Ну что вы такое говорите, мистер Роджерс? Горячая ладонь коснулась его неприятно чувствительной задницы, и кожу закололо, как будто ее отогревали в тепле после мороза. — Только пролежней нам не хватало, — с усталой досадой произнес Голос. — Ладно, я этим займусь. Жду вас вечером к восьми. — Я могу остаться. — Спасибо, но незачем. Спасибо, Марта, но у нас правда все будет хорошо, — мягче ответил он. — К восьми. Спасибо. Когда стихли шаги и послышался звук захлопнувшейся где-то двери, Голос зазвучал тише, мягче, с привычными низкими нотами: — Никаких пролежней, верно? Сейчас сделаю тебе массаж, потом намажем м… пострадавшие места и я перенастрою робоносилки. Будешь сегодня лежать на животе. Циркуляция крови в тканях восстановится, и… Руки касались так приятно, так правильно разгоняя кровь, что он снова задремал, краем сознания улавливая, как его поворачивают, перекладывают, куда-то везут (мягкая опора под животом и лицом мелко, едва заметно вибрирует, и от этого приятно и снова хочется спать), потом на него наваливаются новые запахи: остро пахнет скошенной травой, землей, какими-то цветами и немного дымом. Лицу было прохладнее, на глазах ощущалась плотная повязка. — Вот, — с удовлетворением заметил Голос. — Свежий воздух. Поспи. Барбекю не обещаю, но… Я буду рядом, — головы коснулась ладонь. — Ты мне голову откусишь, если узнаешь. Эх, Рамлоу, угораздило же тебя. У него было странное имя, как ни крути. *** Он знал, что спокойные дни, когда он то всплывал из блаженного забытья, то снова погружался в него, закончились, когда услышал новый голос, холодный и спокойный. — Отлично, — произнес он уверенно. — Прекрасная динамика, мистер Роджерс, но по графикам виден регресс по сравнению с прошлой неделей. — Хелен, — перебил Голос. — Полгода назад вы сказали, что починили все, что могли и советовали мне оставить его в изоляторе ЩИТа. “Довериться профессионалам”. Теперь через полгода моего непрофессионального ухода, когда налицо не просто шаг, а огромный для него скачок вперед, вы снова говорите то же самое. Я его не отдам. Вы его списали, признав безнадежным, отдали мне, как сломанную вещь, признав поражение, и теперь хотите, чтобы я вернул его вам? Повисло неприятное, раздраженное молчание, после которого эта самая Хелен снова взяла слово: — Я не ставлю себе цели преуменьшить ваш вклад… — Не надо этого, Хелен, мы не на медицинском консилиуме и не на вручении премии “лучший доктор” или как она там называется. Речь идет о живом человеке, у которого появился реальный шанс собрать себя воедино. Я не позволю… — Вы его угробите, — так же холодно-спокойно заметила эта Хелен. — Ему пора колоть миостимуляторы, чтобы тело начало двигаться. Пока он овощ. По записи мозговой активности я вижу, что он бывает в сознании, но телу это никак не помогает, поймите. Физиологию не перешибить просто пламенной уверенностью в том, что все будет хорошо. Нам нужен электрофорез, миостимуляция, может, шоковая терапия. Уколы для стимуляции перистальтики нужно добавить, и гимнастику сделать интенсивнее. Это если вы реально хотите помочь, а не до конца своих дней упиваться его бессловесной беспомощностью и своим героизмом. У него похолодело внутри. Это она зря. Эта Хелен. Не слушай ее, Роджерс или как там тебя на самом деле зовут. Не слушай! — Боже, — хрипло произнес Голос. — Хелен, вы видите?! Да, он смог. Наверное, это выглядело жалко, но он, шевельнув пальцем, коснулся знакомой теплой ладони. — Плевать я хотел на все ваши выкладки, — горячо заявил Голос. — Нужно колоть — колите. Но он никуда не поедет. Да, Рамлоу? Он снова шевельнул пальцем. И разверзся ад. Вокруг постоянно шумело, клацало и щелкало. Приходили и уходили люди, его тормошили, мяли и трясли, укладывали на какие-то вибрирующие штуки, от которых все тело безвольно, страшно дергалось, и он никак не мог этому помешать. Кололи какой-то химией, от которой все болело, особенно место укола, его непрестанно тошнило, сухо и горько, но за всеми этими встрясками он не заметил, как стал шевелить пальцами и приоткрывать глаза, каждый раз сдыхая от тошной боли в районе лба. Свет резал, как нож, хотя наверняка для обычных живых, обитающих в том, внешнем мире, он был приглушен. Он не был живым в нужной мере. Он устал. Он хотел обратно в темноту, из которой можно было выйти на Голос, а можно было остаться внутри. — Потерпи, потерпи, — если бы не Голос, он бы сдался. Просто забился бы так глубоко, что его бы не вытрясли ничем и никогда. — Ты ж мужчина, — это было странным утверждением, но, лениво поразмыслив на эту тему, он вынужден был признать, что да, скорее всего он мужчина. — На сегодня все, — холодно заметила эта Хелен. — Следите за динамикой, я позвоню вам вечером, — она сделала паузу, а потом вдруг добавила необычайно мягко: — Стив, вы молодец. Вы совершили невозможное. Я лишь хочу вам в этом помочь. Она говорила что-то еще, но сознание вцепилось в это “Стив”, как собака в кость. “Стив” нравилось ему гораздо больше, чем “мистер Роджерс” и уж наверняка лучше отражало действительность чем безликое “Голос”. Стив. Его Голос звали Стивом. *** Впервые сумев перебороть тошноту и удержать глаза открытыми, он убедился, что Стив настолько хорош, насколько он представлял: большой, очень светлый, сильный. Он даже за спину Стива с усилием перевел взгляд и удивился, не обнаружив там крыльев. — Вот, — говорил Стив, пока не заметивший, что он открыл глаза. Стив всегда очень радовался, если заставал его за попытками смотреть, поэтому приходилось быть осторожным. — Согнем одну ногу к животу, потом вторую. Боже, раньше ты этими ногами такой вес жал, — Стив погладил волосатую палку, в которую превратилась его нога, и улыбнулся. У него была хорошая улыбка. Добрая. — Потом массаж сделаем. Если слышишь, попробуй надавить ступней мне на ладонь. Ну же, Брок. Брок. Чудеса за чудесами. У него помимо грубого “Рамлоу” было еще одно имя. За такую информацию он готов был попытаться порадовать красивого Стива, но ноги не слушались, были непомерно тяжелыми. — Значит, слышишь, — Стив, наконец, взглянул ему в лицо и на мгновение приоткрыл большой сочный рот. — Рамлоу, — тихо, будто боясь спугнуть, позвал он. — Не уплывай, — он осторожно положил его трясущуюся от слабости ногу и плавно поднялся со стула, оказываясь просто огромным. — Моргни, если слышишь. Он моргнул. — Хорошо, — Стив неловко запустил руку в волосы и потер щеку. — Хорошо. Привет. Голова болит? Один раз моргни, если да. Он моргнул. Башка трещала просто зверски, хоть в комнате и было почти темно. Но ему нравилось смотреть на Стива. Нравилось знать, какой он. — Хорошо. Ты молоде… кхм. Ты у меня до… Черт. Он чуть шевельнул пальцем, желая его успокоить, и Стив это заметил. — Да. Прости, — Стив сел рядом и накрыл большой теплой ладонью его пальцы. — Ждал твоего пробуждения и все равно оказался не готов. Нужно позвонить Хелен и Брюсу. Он снова шевельнул пальцем под его теплой ладонью, пытаясь возразить. — И гимнастику нужно закончить, — Стив снова провел рукой по волосам, так явно нервничая, что ему стало его жалко. — Я не знаю, как теперь… Нет-нет, я очень рад, что ты вернулся. Теперь твое упрямство, сложенное с моим, точно принесет результат. Он сомневался, что в нем осталось упрямство. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что Стив хорош собой. Настолько, что казался ненастоящим. На него хотелось смотреть и смотреть, но голова болела просто невыносимо, и, стоило закрыть глаза, как мир вокруг закружился, качнулся, будто он лежал на огромных качелях, и столкнул в темноту. Последним, что он помнил, было пожатие крепкой ладони. *** — Эй, Рамлоу. Брок, Брок, эй, Хелен сказала тебя тормошить. На данном этапе у тебя должно быть расписание как у новорожденного. Три часа сон, потом еда, потом бодрствование от двадцати минут до получаса и снова сон. Слышишь? Просыпайся. Он с трудом разлепил веки. В комнате было еще темнее, и свет не раздражал чувствительные глаза, но они все равно слезились. Но Стив по-прежнему был красивым. — Привет, — снова сказал Стив. На нем была светлая футболка и темные штаны. Он выглядел настолько по-домашнему, что он — Брок — вдруг подумал, как хорошо, что он такой. И сразу следом — что ему повезло… с кем? Память безуспешно пыталась зацепиться хоть за что-то знакомое, но осторожные щупы, которые он проталкивал в ее глубину, проваливались в темноту, как в топкое болото. Он запаниковал, вращая глазами, потому что вдруг осознал: он не помнит, кто такой Стив. Кто ему Стив. Стив — это Голос. И все. До Голоса была тьма. Он был во тьме. До Голоса его не было. Совсем. — Тихо, тихо, чего ты? — Стив обеспокоенно взглянул на замигавший красным экран какого-то прибора и погладил его по плечу. — Что-то болит? Так, так, не нервничай, господи, погоди, я сейчас. Успокойся, дыши глубже, давай вместе вдох-выдох. И еще. Вдох-выдох. Так хорошо. Смотри на меня. Ты в безопасности. Все хорошо. Давай в да-нет поиграем. Я спрашиваю. Ты закрываешь глаза — это да. Держишь открытыми — нет. Хорошо? Он закрыл глаза. — Отлично. Что-то болит? Он, прислушавшись к себе, оставил глаза открытыми. — Хорошо, — с облегчением выдохнул Стив и снова погладил его по плечу. — Врачи говорят, что после полученных травм у тебя может быть амнезия. Это ничего. Поэтому я задам простые вопросы, а ты мне ответишь. Да-нет. Хорошо? Он снова моргнул, хотя уже понял, что эта самая амнезия у него точно есть. — Ты знаешь, кто я? Как на это ответить? Я знаю, что ты Стив и ты красивый? Что ты медбрат? Что мы с тобой… Голова снова затрещала, и он, закрыв глаза, дернул пальцами. — Хорошо. Ладно, не нервничай, — Ты помнишь, что с тобой произошло? Что было до того, как ты очнулся? Он с чистой совестью оставил глаза открытыми. — Так, так, ничего, — было видно, что нифига хорошего в этой хуйне Стив не видит, но очень старается виду не подавать. — Тебя зовут Брок Рамлоу. Я — Стив. Стив Роджерс. Мы работаем… работали вместе. Мы… военные, — эти заминки настораживали, но голова трещала, и он… Брок. Его зовут Брок. И вот он решил пока не задумываться над тем, что это означает. Но вот что Стив — не медбрат, он понял. — Мы сейчас сделаем гимнастику, поедим, ты уснешь, а я позвоню нашим эскулапам. Они будут здесь к твоему следующему пробуждению. Он на всякий случай моргнул Стиву, хотя, судя по всему, его никто не спрашивал. Гимнастика ставила бы его в менее неудобное положение, если бы на нем были штаны. Осознание того, что Стив наверняка видел его и голым, и справляющим естественные нужды, и вот таким — с ногами-палками, беспомощным и наверняка жалким, никак не помогало. Красивый Стив вынужден был возиться с ним, беспомощным, потому что… Все эти сгибания-разгибания ног, вращения ступней и разминания пальцев напоминали ему младенческую гимнастику. Откуда он имел представление о младенцах, оставалось загадкой. — Теперь руки, — бодро скомандовал Стив, накрыв, наконец, нижнюю часть его тела мягкой простыней. — Сначала разомнем, а потом, раз ты в сознании, попробуем задействовать мышцы. За этим последовали все те же сгибания-разгибания, вращения и, наконец, Стив уселся рядом на стул и положил его сухую, напоминающую куриную лапу руку на свою широкую теплую ладонь. — Попробуй надавить сверху вниз, — попросил он. Он честно попытался, наверное, ничего не вышло, но Стив просто просиял. — Я чувствую давление! Слабое, но есть. Отлично. Давай, еще разок. Он напрягал все силы, но все равно ему казалось, что рука неподвижна. С левой, кажется, было еще хуже. — Молодец, — незаслуженно похвалил его Стив, и мысли, будто ждавшие такого вот толчка, зароились в голове, как жирные навозные мухи. Они близки? Вряд ли родственники (эта мысль внутри вызвала необъяснимый протест). Вряд ли просто сослуживцы — о каждом покалеченном на службе так заботиться, вроде, не принято. Оставался только один вариант, и он не мог решить, хороший он или нет. Любовники. Вот с этим красивым мужиком он, нынешний мумифицированный полутруп, раньше спал в одной постели, касался его, просто потому что мог. И теперь тот возится с ним, как с престарелым, выжившим из ума папашей. — Зкл, — прохрипел он, безуспешно пытаясь надавить ступней на крепкую ладонь. Стив, услышав это ужасное хрипение, вздрогнул с головы до ног. — Что? — ослепительно улыбаясь, переспросил он. — Пить? Прекратить? Он досадливо, вяло поворочал во рту сухим языком и моргнул на “пить”, надеясь, что развалина, в которую он превратился, сможет глотнуть самостоятельно, не через кончик прозрачной белой трубки, торчавший из живота. — Хорошо, — обрадовался Стив, поднимаясь одним красивым движением. Так двигались бойцы капоэйра — пришла вдруг мысль, хотя в памяти было все так же темно и пусто. Он откуда-то знал, что капоэйра — это пародия на танец и бой одновременно. Зрелищно и бестолково. А еще — что выстрел в голову эффективнее долгих красивых размахиваний ногами. Стив осторожно поднял изголовье кровати, устроил его удобнее и поднес ко рту трубочку. Только увидев воду, он понял как сильно хотел пить, почти нестерпимо. Жадно присосался к пластику соломинки, чувствуя, что вода не может сразу напитать ту пустыню, которая образовалась у него во рту. — Не переусердствуй, — предупредил Стив, но трубку отбирать не стал. — Вода не повредит, конечно, но объем желудка у тебя сейчас меньше. Лучше набери в рот и просто подержи. Мы смазываем ротовую полость специальным увлажняющим гелем после каждой чистки зубов, не должно быть все совсем уж плохо. Он представил, как этот красавец ковыряется, “смазывая рот увлажняющим гелем” вместо того, чтобы просто натянуть его, как, наверное, привык, и отпустил трубку, хотя хотелось впиться в нее зубами и зарычать, требуя еще воды. Что ж, с инстинктами у него все в порядке, значит, жить будет. — Теперь попробуй снова. Глотка там, далеко внутри, все равно казалась сухой, но он сосредоточился. — З-к-ло, — как мог четко произнес он, с паникой, крепко замешанной на досаде, понимая, что мышцы челюсти, языка и вообще лица слушаются не лучше, чем ноги и руки. — Зеркало? — все-таки верно расшифровал его мычание Стив. — Вот уж не думал… Впрочем, мне, наверное, тоже было бы интересно, как я выгляжу. Совсем ничего не помнишь? Он попытался представить себя и не смог. В голове было только что-то абстрактное. Он знал, что был привлекательным, но вот было ли это логичным выводом, сделанным на основании того, как выглядел сам Стив и услышанного от сиделки “такой красивый”, или общим о себе впечатлением, сохраненным памятью, он не знал. Он дернул пальцем, вышло это чуть легче и заметнее, и Стив, кивнув, куда-то ушел, вернувшись с большим настенным зеркалом в простой оправе. — Ну, знакомься, — с мягкой насмешкой сказал он, и, играючи удерживая нелегкое, похоже, зеркало, развернул его так, чтобы отразился он весь. Брок Рамлоу был смуглым, худым мужиком хорошо за тридцать. Острые скулы, впавшие щеки, темные волосы, короткая черная щетина, явно укороченная триммером. Чуть удлиненные сверху волосы, у висков просто сбритые под машинку. — Я не позволил ничего менять, — пояснил Стив. — Хотел, чтобы, очнувшись, ты себя узнал. Все почти как прежде. Мышцы нарастут обратно. Ты жив. Это главное. Костлявые плечи, довольно широкая грудная клетка, тонкие руки. Даже интересно, как все это выглядело раньше. Сейчас он сам себе совсем не нравился. Внутри он казался себе моложе и… мягче, что ли. Капли шрамов от пуль на плече, впрочем, говорили о том, что мягкость если в нем и была когда-то, то осталась исключительно в его больном подсознании. Это было странно. Рядом со Стивом должен был быть кто-то не такой. Красивый, добрый, заботливый Стив заслуживал кого-то получше немолодого несвежего мужика, который даже отлить самостоятельно не в состоянии. — Ты спас мне жизнь, — тихо, виновато сказал Стив и коснулся шрамов на его плече. — Так что не… это все из-за меня. Брок закрыл глаза. Он совершенно точно любил это совершенство по имени Стив, потому что не чувствовал в себе особого альтруизма и готовности бросаться под пули ради первого встречного. Стив был его. И он по-прежнему заслуживал кого-то получше едва живого трупа. Значит, придется попотеть. *** Следующие несколько дней он просто радовался, что все неприятные физиологические процессы вроде утреннего стула и чистки зубов Стив, похоже, доверял исключительно профессионалам. Все-таки все эти “тужься, дорогуша, не упрямься, мистер Роджерс ждет” и поглаживания по животу от Марты — женщины доброй и подчеркнуто профессиональной — доставляли куда меньше мучений, чем если бы этим занимался сам Стив. При нем он бы точно не смог. Глупо, конечно, но тем не менее. Похоже у того, что он пришел в сознание, были свои ощутимые минусы вроде дурацкого стеснения и даже стыда. Когда Стив зашел в еще не проветренную комнату, в которой наверняка воняло, как в сортире, Брок готов был провалиться. А уж когда его подхватили на руки, как какую-то ебаную принцессу, он заизвивался. Ну, как. Со стороны это напоминало истеричные подергивания, будто его били током. — Ч-ш-ш, — сказал Стив, устраивая его голову у себя на плече. — Взвесимся и в ванную. Сегодня в большую, в воде тоже сделаем небольшой комплекс упражнений. Чуть окрепнешь — будем заниматься в бассейне. Вечером привезут специальный, — он встал на весы, продолжая держать его на руках, и улыбнулся. — Плюс фунт, молодец. Так вот, вечером привезут специальный костюм, симулятор нагрузок, Тони разработал. Э… Тони — это наш гений, вот голова у человека устроена, — они зашли (Стив зашел и его занес) в просторную ванную, джакузи в которой была размером с небольшую комнату. — И ты быстро пойдешь на поправку. Брок замычал, пытаясь возразить против такого обращения с собой, но Стив лишь улыбнулся. — Точно поправишься. Господи, никто не верил, и вот… “Никто, кроме тебя, — подумал Брок. — Не чувствую себя настолько хорошим человеком, чтобы заслужить это все”. — Вот так, — Стив опустил его в воду, предварительно скинув простыню, и Брок представил себе, что тот видит. Зрелище было отталкивающим. И наверняка у Стива больше никогда на него не встанет. Все, что сейчас происходит — затянувшаяся агония. — Это специальный воротник, — пояснил Стив, натягивая на него какую-то надувную хрень. — Чтобы ты не утонул. Когда Стив начал раздеваться сам, у Брока пересохло во рту. Наверное он видел его голым, господи, конечно видел, но сейчас, глядя на широкие мраморно-белые плечи, разлет мощных грудных мышц с капельками розовых сосков, мощный пресс и самые офигенно длинные ноги, он чувствовал себя еще более больным, слабым и ущербным. Гадящим в специальное судно и жрущим через трубку в животе. Не заслуживающим. — Хорошо, — сказал Стив, опускаясь рядом с ним в приятно теплую воду. Его белые брифы намокли, не оставляя простора воображению, полупрозрачно облепили невозбужденный толстый член и крепкую задницу. — Смотри, — он включил гидромассаж, дождался пока мощный поток пузырьков воздуха забарабанит по остаткам мышечной ткани, чудом задержавшимся на его любовнике, и, улыбнувшись, продолжил: — Руками вверх-вниз, будто рычагами. Я помогу. В воде должно быть легче. Его соски, розовые, как губы, расплывались под водой, на шее горели капли, волосы стали чуть влажными, и Брок отчетливо понял, почему готов был за него умереть. Стив был слишком хорош, чтобы отправиться на корм червям. Такие должны жить, потому что делают мир лучше. *** За три минуты в “симуляторе нагрузок”, который привезли, пока он спал, Брок умотался больше, чем за всю жизнь, которую помнил. Симулятор представлял собой каркас из какого-то странного материала, не похожего ни на металл, ни на пластик, в который Брока сунули, как личинку в кокон. Хорошо, что одели предварительно в какой-то костюм для дайвинга. Вернее, хорошо это было, пока костюм не стал посылать по его телу разряды, от которых мышцы сокращались, заставляя переставлять ноги и размахивать руками, симулируя спортивную ходьбу. Очень, очень медленную ходьбу. Пенсионеры с лыжными палками точно бегали быстрее Брока, бывшего военного, не сумевшего даже героически самоубиться ради возлюбленного. Так, чтобы до конца. Чтобы не вот это все, наверняка стоившее состояние. Стив улыбался с такой гордостью, что Брок просто не мог его разочаровать, а потому перебирал и перебирал непослушными ногами, как калечная белка в сломанном колесе, судорожно, наверняка смешно дергая конечностями. — На первый раз хватит, — решил Стив за мгновение до того, как Брок готов был отключиться от усталости. Если бы он мог упасть, он бы упал еще на первой минуте этого кошмара. — Хорошо. Брюс проанализирует показатели, и можно будет подкорректировать программу. Ночью Броку снилось, что он бежит, в полной боевой выкладке, бежит, боясь не успеть, видя впереди широкую спину, а вокруг все взрывается и рушится. Он проснулся, сильно дернув непослушными ногами. Сердце колотилось, как сумасшедшее, в ушах еще стоял мат Роллинза. Роллинз. Джек. Он помнил некрасивое лицо, все в шрамах, суровую молчаливость и что-то еще. Джек был ему знаком на инстинктивном, каком-то подспудном уровне. Он жив? — Что случилось? — Стив открыл дверь в его комнату, и Брок про себя вздохнул — сам не спит и ему не дает. Неужели Стив не мог сдать его в какой-нибудь хоспис. Может, даже приличный — денег у них, похоже, хватает. Там, проснувшись среди ночи, Брок бы знал, что вызванная медсестра получает за свою работу деньги. А Стив… Стив просто слишком хорош для этого дерьма. Стив зашел в комнату, не зажигая свет, уселся около кровати, привычно перевернул колоду, в которую превратился его любовник, на спину и поднял изголовье. — Сн, — прохрипел Брок, обхватывая непослушными губами трубочку, торчащую из стакана с водой. — Сон? Тебе приснился сон? Брок моргнул, тут же обозвав себя идиотом — в комнате было темно. Но Стив, похоже, увидел. — Это хорошо. Это значит, что ты восстанавливаешься. Мозг начинает перерабатывать дневные впечатления, запускает глубинные процессы… В общем, это хорошо. Память должна восстановиться, прогноз неплохой. — Джк, — снова попытался Брок, разжать толком зубы не получалось, а потому гласные он глотал. — Джек? Роллинз? — верно понял его Стив, оживляясь. — Да, вы… друзья. “Были друзьями до этого всего”, — услышал Брок. Что ж. Не все так горят желанием ковыряться в чужом дерьме, как Стив. — Я завтра ему позвоню, — пообещал Стив. — Посижу с тобой, пока ты не уснешь, — он взял его за руку и погладил запястье. — Это хорошо, что ты вспоминаешь, — тише добавил он. — В любом случае, это хорошо. Броку не понравилось это “в любом случае”. Будто они… будто у них все сложно. И было бы еще сложнее, если бы Брок помнил. Теперь он хотел помнить, как никогда. Он должен. *** Джек не пришел ни на следующий день, ни через неделю. Стив говорил, что того услали куда-то далеко, что он, став старшим группы, вообще не появляется даже дома, но Брок подозревал, что все это чушь собачья. Он о Джеке забыл. Стив отладил чертов стимулятор, и Броку стало сильно не до порушенной (может быть) дружбы. Он очень старался не сдохнуть, проводя в чертовом каркасе, ебашившем его током, все время, что не срал, не спал, не жрал и не валялся в отключке. И такого времени с каждым днем становилось все больше. — Хелен сказала, что можно переводить тебя на питание э… через рот, — торжественно объявил как-то Стив и придавил Брока сервировочным столиком. — Я тебя покормлю. — Нет, — как мог твердо отказался Брок, усиленно выговаривая короткое, но емкое слово. Ему хватало унижений с туалетом, памперсами, в которые его упаковывали, прежде чем поволочь на улицу в летающем кресле, купаний, во время которых он не мог не пялиться на почти голого Стива и не ощущать свою рядом с ним немощную бесполезность. Он был жалок, Стив — терпелив, как скала, о которую постоянно разбиваются даже самые сильные волны, но будь Брок проклят, если позволит ему еще и кормить себя с ложки. — Брок, — терпеливо вздохнул Стив. — Пора возвращаться к обычному способу приема пищи, у тебя все в порядке с перистальтикой и… С трудом повернув голову, Брок на него посмотрел, пытаясь взглядом дать ему понять, что… он сам? Зальет жидким супом чистое постельное белье? Выставит себя в еще более идиотском свете? — Хорошо, — Брок видел, что Стив заупрямился, откуда-то знал этот взгляд исподлобья. — Попробуй сам. Но я хочу, чтобы ты знал. Мне несложно. Я не считаю тебя слабым или… смешным или что ты там себе придумал. Это я чувствую… что делаю для тебя слишком мало. Чувство вины убивает отношения — в этом Брок был уверен. Ради Стива он потерпит. Надо резче дергать руками в той штуке, глядишь, научится сам доносить ложку до рта, а не в ухо, разлив по пути все на бледно-желтый пододеяльник. — Ок, — выдавил он из себя, и был награжден улыбкой Стива. Похоже, этот парень вьет из него веревки. Мысль отозвалась внутри приятным теплом. Рот он открыл сам, и, пытаясь хотя бы глотнуть, не подавившись, подумал, что никогда не считал себя человеком, из которого можно вить веревки, а вот поди ж ты. *** Джек пришел только через две недели, когда Брок уже был в состоянии сам держать ложку, попадая ею в рот три раза из пяти. Стив им очень гордился, доктор Чо строчила и строчила какие-то отчеты, давая все новые и новые комплексы упражнений, доктор Беннер его хвалил, как первоклашку, выигравшего городскую олимпиаду для третьего курса института, а Джек… Джек увидел его таким, как есть: все еще очень худым, слабым и бесполезным. — Привет, — сказал он, садясь на место Стива. — Хорошо выглядишь. — Пошел… ты, — улыбнулся Брок, давая понять, что он думает о его тактичности. Джек расплылся в дурацкой улыбке. — А мне сказали, тебе память отшибло, — Он сгреб его, крепко прижал к себе, обдавая запахами улицы, машинного масла и стирального порошка с цветочной отдушкой. — Рад, что ты идешь на поправку. Говорить было особо не о чем, и Брок ждал, что Джек начнет мучительно искать предлог, чтобы быстрее уйти, но ошибся. Развалившись в кресле, он уложил ноги на край его постели (Стив никогда так не делал) и заговорил. О каком-то Таузиге, который нашел очередную бабу и собирается жениться, о том, как Андерсон, единственный раз нацепив каблуки и приличное платье, подцепила себе миллионера, сломав руку его охраннику, попытавшемуся схватить ее за жопу, о Тэйлоре, сдавшем стрельбы, и о Джиневре, которую он все-таки взял в отряд несмотря на то, что Брок был бы против, но не потому, что она баба, а потому что стерва. Брок слушал и не понимал, зачем ему все это знать, если он не помнит ни бабника Таузига, ни стерву Джиневру, ни красотку Андерсон, и если хоть когда-то (стараниями Стива) сможет не только отливать самостоятельно, а и вернуться к службе, то это случится не через месяц и даже не через полгода. За полгода многое может измениться. — Сам-то как? — спросил Джек, и Брок вдруг вспомнил, как тащил его, разобранного едва не по кускам, к джету. Кажется, это было давно и шрамы, оставшиеся у Джека на лице, как раз оттуда, из ебаного холода неизвестной страны. Он помнил, как тихо падающий с неба снег заметал кровавый след, как боялся не дотащить, не успеть. Потому что… Джека ждали. Кто — он не помнил, как не помнил ни названия страны, ни подробностей того, что они там забыли. — Норм, — хрипло произнес Брок, вдруг подумав, что для Стива ответом был бы чуть отогнутый вверх большой палец. Этого было бы достаточно. — Слуш, ты эта, — Джек почесал гладко выбритую щеку и, убрав ноги с кровати, наклонился к Броку, — извини, что я не заходил давно. Замотался, только прилетел и сразу к тебе, как узнал, что Кэп звонил. Что тебе лучше. Значит, Стив капитан. Наверное, в запас уволился, чтобы его, убогого, выходить. — Ребята по тебе скучают. Я не особо мастер пиздюли раздавать. Чуть что — в зубы, а словами — не. Все ждут, что командир вернется. Так что ты эта… если надо чего… Вранье. Никто не думает, что он выкарабкается настолько, чтобы пройти медкомиссию. Его по кускам собрали, после такого в строй не возвращаются. — Не говори. Никому, — выговорил он. — Пусть. Не. Таскаются. — Заметано, — серьезно кивнул Джек. — Я тут фонд продавил, мы с ребятами к кому только не ходили, и, в общем, вот, — он достал из внутреннего кармана легкой куртки сложенный вдвое чек, и Брок понял, что он больше не придет. — Спа. Сибо. Стиву. Джек дернул бровями, будто ожидал, что Брок тоже назовет своего любовника “Кэп” или зажмет деньги, но кивнул. — Хорошо, ему отдам. Стив как раз заглянул в комнату, странно обеспокоенный и будто недовольный. Брок улыбнулся как мог — он реально был рад его видеть. Джек, видимо, что-то понял, потому что тут же поднялся, освобождая для него место. — Пойду я, — сказал он, пожал поданную Стивом руку и попросил: — Кэп, на два слова. Попрощаюсь только. Стив кивнул и вышел, с беспокойством осмотрев Брока, будто Джек мог нечаянно ему что-то сломать и не заметить. Будто он был чужим. А может это так и было. — Держись, брат, — сказал Джек и снова обнял Брока. — Прости, что долго не приходил. Я знал, что ты выгребешь, ты, живучий сукин сын. Как я рад, что тебе удалось. — Стив, — просто сказал Брок, и Джек, нахмурившись, кивнул. — Да. Без базара даже. Он упрямее всех ныне живых, это точно. Бывай. Он ушел, забрав чек, а Брок, уставившись в окно, принялся думать о том, возьмет ли Стив его сегодня на прогулку или визит Джека и так сильно выбил их из распорядка. — Ну что? — вернувшийся Стив пытался улыбаться как обычно, но не выходило. — На улицу? — Пусть. Не. Приходит, — задыхаясь, выговорил Брок. Стив серьезно кивнул, и улыбка его стала чуть светлее. — Хорошо. Давай оденемся, на улице прохладно. Брок, привычно давя неловкость, позволил упаковать себя в подгузник и одеть в легкий спортивный костюм. Он не собирался ебать мозг своему терпеливому Стиву. Он и так сильно усложнил его жизнь. *** Когда он, сделав над собой усилие, ускорился, несмотря на то, что ноги и руки уже горели от нагрузки, и чертов симулятор, запищав, странно зажужжал, Стив, хмыкнув, прибавил скорость на своем пульте. — Не перестарайся, — только и попросил он, и его доверие благоразумию радовало безмерно. — Все, — едва слышно выдохнул он, и Стив, плавно снизив скорость, остановил симулятор, потом раскрыл его и подхватил выпавшего Брока. — Скоро можно будет переходить на традиционные тренажеры, — сообщил ему Стив, а Брока вдруг обожгло его близостью, как огнем. Он чувствовал его живую, сильную руку, удерживающую его вертикально, вдохнул теплый, знакомый запах и уронил голову на его плечо. Хотелось коснуться губами гладкой кожи, лизнуть, вспоминая ее вкус, наверняка чуть солоноватый и терпкий, хотелось поцеловать его или хотя бы вспомнить, как это — касаться кого-то настолько совершенного. Изнутри обожгло горечью: он беспомощный, немощный урод. Брок специально не просил показать фото, сделанные до этого всего — вдруг он больше никогда не достигнет былой формы. Не искал их совместные снимки, ни о чем не спрашивал — Стив был честным парнем, это Брок успел понять, и не хотелось заставлять его признаваться в том, что он больше Брока не хочет. Спасибо, Брок видел в зеркале эту пародию на мужика: оживший скелет, обтянутый бледной кожей, но с намечающимся животом. Если он был военным, то наверняка следил за собой, обладал достаточной мышечной массой, был мужиком, а не грешником, сошедшим с полотен Босха. У Стива было полно проблем и без попыток убедить ставшего нежеланным любовника в том, что у них все по-прежнему. А что по-прежнему не было, было понятно и так: с тех пор, как Брок очнулся, Стив ни разу не сделал ничего, что выходило бы за рамки обычной помощи инвалиду. Вот в кого превратился Брок Рамлоу, умевший, по мнению Джека Роллинза, раздавать пиздюли: в расклеившегося инвалида, все еще влюбленного в остывшего к нему любовника. Он не вынудит Стива целовать его из жалости, просто чтобы не отнимать стимул. Ведь Стив наверняка догадался, что свой девиз по жизни “сука, превозмогай”, он давно поменял на “превозмогай, потому что Стив заслуживает лучшего”. — В душ, — скомандовал Стив, на мгновение прижимаясь щекой к его затылку. — И будем отдыхать. Может, посмотрим какое-нибудь кино? Брок был согласен смотреть даже в окно, выходящее на кирпичную стену, лишь бы вместе с ним. В этот вечер он впервые уснул рядом со Стивом, касаясь щекой его плеча, и, пожалуй, это стало лучшим, что случилось с ним с тех пор, как он не умер. *** Настал день, когда тело, стремительно восстанавливающееся под неустанным контролем самого мягкого и неумолимого тирана по имени Стив Роджерс, ясно дало понять, что его отношение к этому самому тирану ничуть не изменилось. Первый раз его тело отреагировало на Стива во время купания, не отягощенного комплексом упражнений — просто огромная ванна, запах трав и Стив в полупрозрачном мокром белье. Так близко. Горячий, бережно удерживающий его немощное тело в фокусе массажных струй. Эрекция ощущалась, как предельное напряжение всех сил, будто организм перешел в режим “трахнуться и умереть счастливым”. Стив, казалось, не заметил или сделал вид. Вообще-то Брок был весьма невысокого мнения о способности Стива “делать вид”, но, возможно, он его недооценивал. Потом, лежа в своей постели, он прислушивался к тому, как Стив ходит за стеной, устраиваясь на ночь, и пытался выцарапать из по-прежнему пустой памяти хоть что-то о нем. О них двоих. Ничего не выходило. Он вспомнил Джека, наверняка не все, но теперь хотя бы имел представление, что тот за человек, знал, что они друзья, изнутри, а не потому, что ему так сказали, был уверен в том, что друзьями они и останутся, несмотря ни на что. Их отношения и не такое выдерживали: разовый пьяный трах, женитьбу Джека на самой неподходящей женщине, расхождение во мнениях, за какую команду болеть, деспотичность Брока на службе и все то, чего он пока не мог вспомнить. Джек вернется. Он, по сути, никуда и не уходил. Помнил всякую ерунду из детства вроде глупой истории с тортовницей, на которой они с Бертой готовили космонавтов к полету и в результате испортили “центрифугу”, за что Брок, как старший, получил от матери по жопе мокрым полотенцем. Помнил учебку и первого любовника. И как почти женился на прекрасной Лючии — худенькой, коротко стриженной и веселой. Очень похожей на мальчика. Мать тогда выдвинула ультиматум — или женитьба, или она его не знает, и он как всегда все испортил и так и не смог починить. Помнил выгоревшее добела африканское небо и его же синь после дождя. А Стива не помнил. Как не помнил себя уже таким, зрелым. Внутри ему будто по-прежнему было лет на пятнадцать меньше. Как он мог забыть Стива? Неужели Лючия и Поль оказались для его памяти важнее, а Стив — всего лишь один из тех, о ком он не помнил ничего, кроме быстрых касаний губами члена и торопливых, отдающих отвращением прикосновений? Тогда Брок — полный идиот, и все равно, как ни крути, не заслуживает Стива. Память подозрительно молчала, и Брок вдруг вспомнил выдержку из когда-то прочитанной книги. Что, мол, память иногда скрадывает, заставляет забыть травмирующие воспоминания, но те все равно прорастают из подсознания, отравляя жизнь внезапными фобиями и паническими атаками. Никаких особых фобий Брок у себя не наблюдал и верить в то, что у них со Стивом было что-то плохое, не хотел. Страус, нырнувший головой в песок. Только вот выставленная напоказ худая жопа все равно оказалась никому не нужна. *** Время летело просто стремительно, но в полной мере Брок это осознал, когда его для прогулки обрядили в обычное белье и теплый спортивный костюм. Организм свой Брок давно научился контролировать, но на прогулку Стив все равно подстраховывался, упаковывая его в ебаные подгузники для взрослых, чем неизменно ставил в неудобное положение. Конечно, занятия на тренажерах и симуляторах, массажи, бассейны и неустанный, тотальный контроль всего на свете со стороны Стива не мог не дать результатов. Брок уже мог ходить, вцепившись все в то же кресло, держащееся в воздухе за счет светящихся синих кружков, расположенных снизу, но вот ступеньки лестницы и высокие пороги все еще были для него непреодолимыми препятствиями. — Ты и так быстро идешь на поправку, — неизменно говорил Стив. — Брок, у тебя была такая травма головы, с которой если и выживают, то навсегда остаются инвалидами. Не требуй от себя запредельного. Ему же хотелось сбросить слабость, повисшую на плечах, как неподъемный груз. Расправить плечи, сбежать по лестнице. Схватить Стива за задницу. Приподнять, усаживая на кухонный стол. Быть ему интересным настолько, чтобы он не отвернулся при этом, пряча глаза, а жарко, с готовностью выдохнул в губы. Отчего-то хотелось именно так — сладко, правильно, привычно. Снова почувствовать его своим. — Это ничего, милый, — говорила Марта. — Вы такие хорошие ребята, редко когда встретишь такую крепкую, чистую привязанность, а я чего только не повидала в жизни. Матери от детей отказываются, дети от родителей. А у вас вот так, — она в таких случаях качала головой, продолжая что-то делать: перестилать постель, разглаживая мельчайшие складки, хотя Брок уже давно мог сам перевернуться с боку на бок, а не лежать на загнувшемся крае простыни, мучаясь, как принцесса на горошине. — Мистер Роджерс… редко когда встретишь такую преданность. Преданность. Не любовь. — Любить-то сейчас все горазды, — будто подслушав мысли, продолжала она, разматывая трубки капельницы, чтобы ввести Броку витаминный коктейль. — Только вот куда все девается, когда вместо красивого здорового мальчика рядом оказывается… Работай кулаком, милый, я знаю, ты можешь. Вены у тебя хорошие. Любовь — она бесплатная. Красивых да здоровых любить легко. Знаешь, как в старину говорили? Не любит, а жалеет. Верно говорили. Полежи, милый, я за завтраком схожу, мистер Роджерс к обеду вернется, нужно чтобы у нас с тобой все в порядке было. Она уходила, тяжело ступая по дощатому полу, а Брок смотрел, как быстро срываются капли коктейля одна за другой, и думал о том, что жалость — это правильно. Только если уже она появилась, то та самая любовь, в которую он, похоже, до Стива и не верил толком, уже закончилась. А он даже не помнил, какой она была. *** Услышав за стеной приглушенную мелодию рингтона, Брок на автомате сел в постели, будто прозвучал сигнал тревоги. Он не мог понять, отчего от короткого “Да, Роджерс. Вас понял, буду через полчаса” у него внутри все перевернулось, как от дурного предчувствия. Он поднял изголовье кровати, поворочался, устраиваясь, чувствуя, как приятно ноют мышцы от регулярной нагрузки, и принялся ждать. Стив заглянул минут через семь. — Не спишь? — риторически спросил, заходя в комнату. Свет он зажигать не стал, поэтому Брок не сразу рассмотрел странный круглый чехол у него за плечами. Только в свете включившегося ночника. Непривычно суровое выражение лица Стива, его будто высеченные из мрамора черты отозвались внутри дрожью готовности следовать за ним. Брок чувствовал себя старым охотничьим псом, заслышавшим звук рожка и лай молодой своры. И этот большой круглый чехол… В виске закололо, но тут Стив, присев в кресло, снова заговорил: — Меня не будет… дня три. Я уже позвонил Марте, она едет. Брок вспомнил, что Стив несколько раз уезжал, тогда, давно, пока он еще не вполне понимал, что происходит, и вот теперь снова. Пожалуй, давно пора было выяснить, как он умудряется совмещать уход за покалеченным любовником и хоть какую-то работу, но сейчас думать об этом не хотелось. От странного беспокойства все внутри скрутило жгутом, и Брок не заметил, что вцепился в широкую горячую ладонь, как утопающий в соломинку. Наверное, на лице у него было написано даже больше, чем нужно, потому что Стив сжал его руку в ответ и пообещал: — Ничего страшного не случится. Обычная операция, просто срочная. Связи не будет, но ты, — он взглянул на него как-то странно, совсем иначе, а потом вдруг склонился к лицу, замер на мгновение, будто давая передумать, а потом поцеловал — легко коснулся губами уголка рта, целомудренно, нежно, и у Брока что-то горячо оборвалось внутри. Он, не соображая вообще ничего, обхватил его голову ладонями, с восторгом ощущая мягкость волос под пальцами, запах, вкус, неторопливые движения языка. Тело отозвалось моментально, жарко вспыхнуло, будто его облили бензином и подожгли, он потянул Стива на себя, к себе, и тот со стоном коротко прижал его к постели, чуть прикусил губу и отстранился тяжело, загнанно дыша. — Прости, — задыхаясь, сказал Стив. — Я уж думал, что не интересен тебе больше в этом плане, — признался Брок. — Больше, — повторил за ним Стив, хмурясь, будто до него только дошло, как все выглядело для Брока. — Боже, нам надо поговорить, — он взглянул на часы почти с ненавистью и облизал губы. — Я вернусь через три дня. Звонить не обещаю, вряд ли у меня будет возможность, но… дождись меня, хорошо? Брок? Будто он мог куда-то от него деться. Будто мог встать и уйти, помня, теперь точно помня, как это — целовать его. — Обещай, — потребовал Стив, и Брок, улыбнувшись, кивнул: — Обещаю. — Хорошо, — Стив быстро поднялся, и так наверняка слишком задержавшись, но потом, улыбнувшись, снова коротко его поцеловал и погасил свет. — Спи. Будто Брок мог после такого уснуть. *** — Что делается, — говорила Марта, перестилая постель, пока Брок наворачивал недосоленное картофельное пюре, потертую на мелкой терке капусту с яблоком и паровую котлету (Стив так над ним не издевался), сидя в своем чудо-кресле. — Мутанты какие-то, метеориты, террористы, сепаратисты. Как бы войны не было. — Что случилось? — спросил Брок, не особо вслушиваясь — Марта любила попричитать, но редко делала это на пустом месте. — Да ничего, милый, это я так. Брок насторожился. То ли Стив дал Марте странные указания, что с учетом его отсутствия выглядело подозрительно, то ли от Брока что-то ускользало. Что-то серьезное. Он нажал кнопку на подлокотнике своего кресла и на выдвинувшейся панели управления нашел телевизор, справедливо рассудив, что простой Марте неоткуда знать о боевых операциях американской армии, кроме как из общедоступных источников информации. — Ой, милый, выключи. Мы ж еще не… Брок быстро перебрал в памяти распорядок, вбитый в подкорку: пробуждение, туалет, марафет, нагрузки, душ, завтрак, отдых. Ничего такого, что бы “не” — все это они уже сделали. Брок почти обошелся без посторонней помощи во всем, кроме душа — стоять без поддержки ему было тяжелее, чем ходить. — Марта, что происходит? — дожевав котлету, спросил Брок, но тут телевизор, ожив, сразу выдал ответ на его вопрос: — На севере страны по-прежнему неспокойно. Группа террористов… Красавица-диктор говорила что-то еще, но Брок почти не слышал: на кадрах, явно снятых с воздуха при помощи дронов, он увидел Стива. Его он не перепутал бы ни с кем, даже в дурацкой форме с красными полосками на животе. Особенно в этой форме. И со щитом. Капитан Америка. Символ самой сильной нации. Герой всего на свете. Его, Брока, Стив. Который никогда не был его. Брок чувствовал себя так, будто ему на голову разом вылили тонну воды, и он захлебывается. Мокрый, прибитый ее тяжестью, кашляет до тошноты. Болела голова, виски ломило, тарелка полетела на пол, а он свернулся в моментально перестроившемся кресле, сложился пополам, уткнувшись лбом в колени, пытаясь не забыть, как дышать. Воспоминаний было очень, очень много и Стива в них не было совсем. Они не были любовниками, даже близко. Они никогда не жили вместе, не спали в одной постели, не касались друг друга. У Брока не было и не могло быть никаких воспоминаний об этих отношениях, потому что он придумал их сам. Намечтал себе жизнь, которой не могло быть, потому что не могло быть никогда. Не в той реальности, где он видел Стива только на службе, издалека оценивая его внешние данные, как оценивают чужую ламборгини — круто, дорого, не по карману. Джек был, ребята были (Таузиг реально был неправ, собравшись жениться, Андерсон молодец, а с Джиневрой Роллинз еще наплачется), служба была, как и одинокая постель, изредка согреваемая мальчиками и еще реже — девочками. Ни утреннего секса с все еще сонным, тяжелым, вкусно пахнущим Стивом, ни завтраков, которые он умел готовить, ни жарких, коротких схваток на кухне. Стив был не его. Брок убился об него, потому как где обычный Брок и где — символ целой нации, пусть и по-дурацки прущий напролом? Он не струсил, может, сглупил, но не струсил и очень надеялся умереть быстро и безболезненно. Поступить правильно. Не вышло. Собрали по кускам, криво, кое-как слепили, разрешили размечтаться, понадеявшись на… Когда-то он боялся, что Стив к нему остыл, а теперь понял, что у него нет его даже в прошлом. В воспоминаниях, в которых Стив прикасался бы к нему иначе. С желанием. Без жалости и слезливой, никому не нужной вины. Без благодарности за спасенную жизнь. Он не помнил, как Марта уколола его в плечо, как перебросила на постель, словно полено. Помнил лишь, как лежал, глядя на капли, стекающие по оконному стеклу, и отрешенно, затуманенным успокоительным мозгом думал о том, насколько легче и проще было бы умереть. Стив, сверхчеловек без недостатков, гребаный идеал, запомнил бы его хорошим командиром, не видя развалиной, неспособной донести ложку до рта, ссущей под себя, беспомощно-жалкой. Ему уже никогда не стать прежним. Для Кэпа — нет. Даже если он вернется в строй, то доблестная гордость нации все равно будет помнить его личинкой человека, жадно цепляющейся за придуманную жизнь. Из кожи вон лезущей ради придуманного, вымечтанного любовника. “Потому что Стив заслуживает лучшего”. Стив и заслуживал. Кого-то своего, дорогого и близкого. “В старину говорили — жалеет”. Знала бы ты, Марта, что любовь может быть полна жалости, а вот из жалости ничего толком не вырастишь. Ни любви, ни уважения. *** Стив… Кэп вернулся… наверное вернулся быстрее, чем обещал — Брок не помнил. Марта, сообщив о его состоянии доктору Чо и доктору Беннеру, четко выполняла их инструкции, не заставляя заниматься на симуляторе. По-простому ширяла транками и кормила через трубку, засунутую прямо в желудок. Он не сопротивлялся. Из него будто вытащили стержень, на котором все держалось, и он рассыпался, как детская пирамидка — на разномастные куски, и не находил в себе сил собраться обратно. Он найдет, наверное, надо просто еще немного отдохнуть, наскрести желания жить дальше, а не просто быть. Он и не заметил, что прирос к Стиву, как лиана-паразит, считая, что имеет на это полное право, и теперь, когда тот исчез, неловко хватал своими побегами-крючьями пустоту, понимая что погибнет без носителя, как и все паразиты. Мысль была глупой, особенно если учесть, что до всей этой ебанины с неудачным самопожертвованием он даже не примерял Стива… Кэпа к себе. Не рассматривал и мизерную возможность отношений, не подкатывал даже в шутку. Теперь же он помнил мокрые слипы, больше показывающие, чем скрывающие, толстый член под прозрачной тканью, тяжелые яйца. Помнил, как истекал слюной вечерами, пытаясь вспомнить, какое это все на вкус и досадуя на то, что память такая дырявая сука. Сейчас ему хотелось сказать Судьбе спасибо за месяцы сладкого неведения. — Ну что ты, — мягко, как больному ребенку сказал Стив, появляясь из ниоткуда и обнимая его. Какой хороший бред. От Стива знакомо пахло теплом, немного потом и сильно — запредельной усталостью. — Чего ты, Брок? Мне нужно было быть рядом, когда ты вспомнишь. Прости меня. Броку не за что было его прощать. Сам придумал — сам огорчился. Как подросток влюбленный, ей-богу. — Почему ты не сказал хотя бы Марте? — наверное, спросил Брок, хотя и не был в том уверен. Иногда ему казалось, что он снова неразборчиво, натужно мычит, но Стив, как и всегда, понял его. — Мне это казалось неважным, — ответил он. — Я не думал, что она делится своими предположениями, вызывая у тебя… Это и сейчас неважно. Брок не мог понять, как самое важное может вдруг стать ничего не значащей мелочью, но в руках воображаемого Стива было так хорошо, что он уплыл в блаженную темноту, принявшую его, как старого знакомого — мягко и легко. *** Бодрая мелодия вкручивалась в мозг, как раскаленное сверло, и Брок, вскинувшись в поисках источника этой какофонии, тут же упал обратно, придавленный тяжелой рукой. Воспоминания накатили снова, едва не утопив, но Стив рядом тяжело, уютно пошевелился и коснулся губами виска. — Еще пять минут, — сонно попросил он, пригребая Брока ближе, будто забыв, что тот немощный, едва самостоятельно передвигающийся инвалид-истерик с тяжелой психологической травмой. — Или ты в туалет хочешь? — тут же вскинулся этот тиран-наседка, и Брока вдруг обдало таким слепым, таким всеобъемлющим облегчением, что он, перевернувшись на спину, тупо уставился в потолок. — Нет, — ответил он нависшему над ним Роджерсу. — И я в состоянии сам туда дойти. — Ты три дня занятий пропустил, — с осуждением напомнил Роджерс. — Ни на минуту нельзя оставить. — Нельзя было… а, к черту, — решил Брок. Он столько передумал за три дня, что сейчас главным был тот поцелуй перед уходом Роджерса, неожиданно заигравший новыми красками, и сам голый Роджерс в его ортопедической кровати минимум за три штуки баксов. Марта будет недовольна. — К черту, — согласился Роджерс и полез целоваться прямо так, без чистки зубов и прочей херни. Брок его не осуждал — человеку, видевшему его кишки, он мог простить и не такое. Обсудить нюансы можно было и позже. Самое главное было понятно: любовь — это такая живучая хрень, которая может прорасти из чего угодно.