Asphalt

В городе пахнет кровью. В самом ненавистном городе на всей планете. Погрязший в грехах, выплюнувший мораль на разбитый асфальт, душащий несбыточные мечты, он в каждом из них. Это место для отбросов. Хосок привязан к этому городу, даже испытывает некоторое уважение, которое выказывает с помощью окрашенных в городской тон волос — красный. Но и это не мешает ему испытывать отвращение и ненависть от осознания своей безысходности. История Чон Хосока началась здесь, здесь она и закончится, он точно знает. Потому что багровый город не отпускает своих детей, хоронит на семейном кладбище, но чаще впитывает в себя безымянные могилы. Могилы тех, кого порождает и сам же убивает. На темных улицах в это время никого, любая тварь, обладающая хотя бы небольшой тягой к жизни, обходит их стороной. Хосок — исключение, тот, из-за кого на этих улицах ночью не ходят. Он слышит хруст под подошвой лакированных туфлей, не смотрит на тротуар, но угадывает в его причине тонко смешанную пыль стёкол и костей. Звук, ласкающий уши, как музыка для поднятия настроения, заставляет улыбаться перекошенным оскалом и вертеть на указательном пальце пистолет, снятый с предохранителя. С обеих сторон прилегающие друг к другу дома в три этажа и ни одного в нормальном состоянии. Битые окна и расползающиеся трещины приветствуют хозяина, завлекают глубже, но нужное здание уже перед ним. Дуло пистолета три раза касается тонкой деревянной двери, сдирая облупившуюся зелёную краску и по ту сторону слышно копошение. Скрип, больше похожий на истошный крик, и в проёме показывается широкоплечий мужчина в явно своем лучшем черном костюме. Потрёпанном, но чистом. — Хоуп, — Хосок наблюдает за меняющимся калейдоскопом эмоций на чужом лице и хищно улыбается. Мужчину напротив пробивает током. Хоуп, известный как несущий смерть, появляется только там, где скоро станет одним трупом больше. И, хотя он уже знает, что не выживет, заводит руку за спину, тянется к кобуре. — Вас пускать не велено, — пальцы нащупывают холодный металл, но не успевают даже вытащить. Хосок пихает мужчину плечом в грудь, отталкивая к стене, и пускает пулю между глаз. На чернеющей штукатурке смазанная картина из чужих мозгов и брызги крови, обезображенное тело мешком валяется у ног, спокойно переступивших через него. Ему плевать — одним выродком больше, одним выродком меньше. Но заказчику придётся оплатить лишний труп. Крошащаяся лестница ведёт вниз, сопровождая его гулким стуком. С каждой ступенькой воздух становится плотнее, слышится чужой голос и смесь запахов, характерных для притона. -Hey yo amigo, I know you think I'm loco… — любимый напев Хосока, который он исполняет каждый раз, когда выбирается на задание. Голос отражается от стен, проносится вниз и настигает развалившегося на кресле обрюзгшего мужчину. Тот понимает всё сразу, бегает утонувшими в щеках маслянистыми глазами и падает на колени перед небольшой тумбой, стирая брюки о голый бетон. Молится успеть подобрать правильный ключ из чертовой связки до того, как Хоуп полностью спустится в помещение. — Бон… — Хосок натыкается взглядом на дуло дробовика в жирных мясистых пальцах, хозяин которых стоит в десяти метрах от него и трясется от страха. — О, эта игрушка тебе не поможет, ты же знаешь. Бон силится не потерять сознание, потому что его убийцу даже не напрягло оружие в руках, нацеленное на него. Он соскребает остатки смелости, которой, в общем-то, никогда и не было, и спускает курок. Но пуле не было суждено настигнуть получателя — Хосок почти интуитивно предугадал выпад мужчины и секундой раньше прострелил ему руку. Чуть выше плеча послышался свист изменившей траекторию боновой пули, а затем тонущий в крике характерный звук железа о бетон. — Псина сутулая, ты меня чуть не прибил, — Чон раздражённо, с откликом омерзения, осматривает огромную тушу, воющую и мечущуюся над окровавленной рукой. — Привет от Чонхи, ублюдок. Последний выстрел обрывает надрывные рыдания Со Бона, как и его жизнь. Рыбьи глаза стекленеют, тело обмякает в луже крови, а Хосок безучастно анализирует проделанную работу, когда в противоположном углу раздается едва слышное шарканье. Он реагирует на звук сразу же, резко поворачивается и нацеливается. У стены стоит черноволосый парень, едва прикрытый громоздким шкафом. Хосок мысленно даёт себе пощёчину за невнимательность, и аккуратно подбирается к схватившему нож парню. Тот не выглядит напуганным, скорее отчаянным и смирившимся. — Схватил этот тупой нож с мыслью «авось прокатит»? Лучше кинь под ноги, будь хорошим мальчиком, и тогда, может быть, я тебя оставлю в живых, — парень ядовито ухмыляется, показывает, что не верит Хоупу ни разу, но нож послушно откидывает. Мин Юнги, по прозвищу Шуга, никогда не думал, что его занесет в это богом забытое место. Ему бы повернуть время вспять, отказаться от опасной затеи посетить город, из которого нет выхода. Обычная студенческая шалость обернулась поломанной жизнью и развороченной душой. Когда после проникновения на территорию Сеула, потеряв всех своих друзей в развязавшейся перестрелке, он, уже один, хотел незаметно пересечь границу и оказаться на территории спасительного Ханама, его поймали. Разбираться не стали, на КПП посмеялись над попытками выкрутиться и нелепым «Разрешение? А без него никак?» и выкинули на опасные улицы. По закону он теперь не имел никакого права на жизнь вне багрового города. Первую неделю он порывался выбраться, но его ловили и возвращали обратно, а позже и единственную брешь в непробиваемой защите заделали. Он был убит осознанием своего положения — обречённый всю жизнь гнить в месте, где царит беспредел и вакханалия, где единственный действующий закон является запретом на пересечение границ, где экономика полностью поддерживалась проституцией, торговлей наркотиками, рабами и оружием. Найти работу не представлялось возможным, его не брали даже официантом, поломойкой или чертовым дворником — никто не хотел связываться с «прибывшим». И, после двухнедельного голодания, остался только один вариант. Продавать свое тело было трудно, откликаться на новоприобретённое «Шуга» и начисто забыть о «Мин Юнги», но только поначалу. Истерики медленно сходили на редкие всхлипы, а те в свою очередь сменились апатией. Он радовался, что работал в борделе под надёжной защитой, но ненавидел то, что вообще работал. Ненавидел свою популярность среди клиентов, и был ей благодарен, потому что появился постоянный клиент. А спать с одним мужчиной несомненно проще, чем с вереницей разных. Четыре месяца из десяти он являлся личной шлюхой Со Бона. Со Бона, который сейчас валяется на полу мертвым грузом. Хосок следит за тем, как парень в упор смотрит на убитого, на некрасиво расползающееся красное пятно на рубашке в районе сердца и не может угадать ход его мыслей. Будто у того в голове белый шум и поломанный телек без картинки. — Киса, ну ты чего? Жалеешь этого выродка? — Юна передёргивает от насмешливого «Киса», но взгляда от чужого тела не уводит, игнорирует два горящих черных глаза напротив. — Я уже давно никого не жалею, — почти безэмоционально, но с колючими нитями отчаяния. — Это хорошо, — Чон опускает оружие и что-то бормочет беззвучно, после чего снова обращается к парню напротив. — Как тебя зовут? — Шуга. — Получается так, Шуга, что ты теперь будешь всегда подле меня, — он подаёт руку ему, как обычно ее подают кавалеры девушкам на балах, не то смеясь, не то взаправду, и ждёт. Не принятия решения, потому что никаких решений нет, кроме согласия или смерти, а осознания ситуации. И ждать приходится недолго. — Зачем тебе это? Неужели надумал пожалеть? — Юнги косится на чужую ладонь и старательно избегает смотреть в глаза, боится увидеть там ответы, которые раскрошат его действительность. — Пожалеть? — Чон взрывается обманчиво мягким смехом, продолжая держать ладонь на весу. — Это не то место, где себе можно позволить такую роскошь. Ты же был подстилкой Со Бона? На этих же правах и останешься, только со мной. Юнги будто ушатом холодной воды окатили, кончики пальцев покалывает, грудную клетку выворачивает, а в голове опротивевший внутренний голос смеётся, снова доказывает, что ему из этого дерьма не выбраться. Так и умрет переломанной и извалянной в грязи шлюхой. Он стоит минуту без какого-либо движения, но вкладывает свою ладонь в предложенную руку.

***

Кожа горит, покрывается метками и расползается по швам, оголяя внутреннее. И не понятно, что в этом «внутреннем» видит Хосок — мышцы или душу? Страшно, что во всяком случае больше положенного. Юнги выпадает из реальности, стоит только задуматься над поцелуями, которые ему дарят. Так шлюху не целуют. Слишком много понимания, непривычной нежности и восторга. Его тело любят, им восхищаются. Это было всегда, но чтобы вот так — ни разу. То тонко переплетенное восхищение телом и душой, которого никогда не было, потому что первого всегда достаточно. А Хосок просто больной. Его воспалённые, граничащие с безумием чувства к таким душам пугают, их замечаешь почти сразу же, отторгая как что-то противоестественное. Его тело хорошо изучено — нет места, где бы не побывали эти руки. И Шуга впервые не испытывает отвращение ни к себе, ни к «клиенту». Само понятие «Клиент» расплывается и смазывается, когда дело касается Хоупа. С каждым грубым толчком понимание накатывает волной, грозится утопить в чувствах, до этого неизведанных. Становится по-настоящему страшно за себя, обидно за суку жизнь, потому что всучила непонятную любовь прямо в руки, наплевав на неподходящее место, время и человека. Хочется рыдать от несправедливости, харкнуть в лицо сразу всем авторам романов, где конец всегда хороший, где любовь оказывается чистым и непорочным чувством. Полюбить наёмного убийцу, будучи его подстилкой. Слишком смешно, но смеяться не хочется. Юнги не знает, что чувствует к нему Хосок. Разумно было бы категорически заявить, что к нему нельзя ничего испытывать, кроме похоти. Издержки профессии, так сказать. Но и здесь до конца уверенным быть не получалось. По окончании дня, в течение которого Шуге приходилось развлекать себя самостоятельно, приходил Чон, уставший, но всегда с полуулыбкой. Единственное, что было призвано внушить хотя бы толику нормальности в их рутину, даже несмотря на забивающий нос запах крови. Этот запах, казалось, въелся в кожу, потому что на Хосоке не было и пятнышка — он, видимо, где-то отмывался до прихода домой, чтобы не пугать Мина. Но у того в мыслях крутилось, что лучше бы кровь было видно, вместо этого пугающего въевшегося запаха из ниоткуда. — Как прошел твой день, принцесса? — в очередной раз поддразнил Хосок, возвращаясь с задания. Его ухмылка была слабой, ботинки неаккуратно слетели с ног, на пол с характерным шелестящим звуком опустился пакет с продуктами. — Скучно, — Юнги подцепил двумя пальцами пакет и почти полностью погрузился в поиски чего-нибудь вкусного, пока не заметил задумчивый взгляд на себе. — Ты чего? Хоуп, очнувшийся от каких-то своих мыслей, подошёл почти вплотную, положил свой подбородок на чёрную макушку и как-то совсем не ясно выдохнул. — У всех своя ахиллесова пята. Растерявшись, Юнги секунд тридцать стоял неподвижно, дышал раз через раз и гипнотизировал взглядом впадинку между ключицами. Но потом расслабился и почти невесомо поглаживал чужую спину кончиками пальцев. — Такой херовый день? — не прекращая поглаживать спину, спросил он. — Такая херовая жизнь. — глухо засмеялись ему в ответ.

***

Сегодня важный день. День, когда Юнги официально может не считаться обычной подстилкой Хосока, сегодня он вступит в организацию, на которую работает Чон. Ему не хочется больше никогда в жизни слышать слово «шлюха» в свой адрес, а для этого нужно либо сменить место жительства, что само по себе невозможно, либо значительно сократить жизнь. Второй вариант ему как раз подходит. Они долго спорили на эту тему, пытались прийти к компромиссу, переубедить друг друга, но в итоге Мин Юнги добился своего — теперь он попробует стать напарником того, к кому прикипел, привязался и с кем строит свои ложные надежды, исцеляя душу. Да, может быть вся эта симпатия ему всего лишь показалась, может, он не достоин любви со стороны Хосока и он просто цепляется хотя бы за кого-нибудь, чтобы окончательно не сойти с ума, обрести опору. Но сейчас над этим задумываться не хочется. — Ты понимаешь, что это верная смерть? — Юнги кивает, заваривая кофе. — И ты уверен, что готов ко всему тому насилию, что подразумевает под собой место моего напарника? Ты умрешь молодым, со мной или без, возможно тебя зачистят в первый же день, подставят свои, или уберут по ошибке, ты это понимаешь? — Почему именно «Хоуп»? — он оборачивается и внимательно смотрит на Чона, всматривается в это красивое лицо и старается запомнить его как можно точнее. — Не уходи от темы. Мы точно не можем подыскать тебе другое занятие? Открой свой бизнес, магазин, клуб в конце концов! — руки согревает горячая чашка, но Хосок чувствует безысходность и тревогу. — Нет, всё уже решено, твой босс знает обо мне и ждёт от меня работы. Так почему «Хоуп»? Юнги садится за стул напротив и вылавливает конфеты повкуснее. — Ты упрямый, как осел и никого не хочешь слушать. Иногда ты просто невыносим. Хосок тянется через стол к Юнги, намереваясь того поцеловать. Мин пытается отвернуться и напомнить о своём вопросе, но ему не дают. Крепкие руки, в которых он не раз бывал как любовник, сейчас нежно поглаживают его щеки, лоб и обводят линию губ. — «Хоуп», потому что во мне все ещё живёт надежда на что-то большее, чем жизнь наёмного убийцы. Но теперь она мне не нужна, теперь у меня есть ты. Юнги застывает и даёт поймать себя врасплох, на губах появляется вкус кофе. Слишком сладкий, такой, какой любит Хосок. В голове настойчиво вертится, что вот теперь-то его точно любят, это не самообман и не выдумки. На поцелуй он ответил с той нежностью, которую прятал в себе очень долгое время. Хосоку сносит крышу, он углубляет поцелуй и получает несильный укус в ответ. Оторвавшись от Юнги он обходит кухонный стол и подхватывает того под ягодицы, заставляя обвить свою талию ногами. Для Юнги это неожиданно, он хватается за чужие плечи, как за спасательный круг, и слышит звонкий смех. — Хватит так себя вести, нам нужно выходить через двадцать минут. — Юн старается выглядеть сурово, но его ускоренное сердцебиение слышно им обоим. — Какой ты злобный, — Чон говорит это с насмешкой, опускает парня на кровать и наваливается сверху. — Но сегодня я добрый, никаких домогательств. Он целует Мина в нос и зарывается пальцами в чужие волосы, перебирая пряди.

***

Ким Чонха — та, кто держит этот город в своих руках, она крышует бо́льшую часть организаций и контролирует почти всё. Непосредственный босс Хосока, а теперь и Юнги. — Мин Юнги? — Чонха поднимается из-за стола и вежливо улыбается. — Приятно познакомиться. Первое впечатление о ней — женственная, строгая и властная. Офис подстать ей, нет ничего лишнего, яркого или выделяющегося. Однозначно доверять ей нельзя. — Мне тоже, госпожа Ким. — он глубоко кланяется и краем глаза наблюдает за напряжённым Хосоком. Если честно, ему самому сейчас тревожно. Будто что-то вот-вот случится. — Не стоит этих формальностей, присаживайтесь, — возвращаясь на свое место, она кивнула сотрудникам. Те моментально вышли. — Мы же все одна большая семья. Но у каждой семьи есть недоброжелатели, поэтому за свою семью нужно уметь постоять. Понимаешь, Юнги, это очень опасно. Юнги сидит рядом с Чоном и его это обычно успокаивает, но не в этой ситуации. До последнего ему было трудно поверить в то, что он вступает в самую большую «семью» в Сеуле. Теперь всё серьёзно и это пугает. — Я понимаю, и, если вы разрешите, я готов стоять за свою семью, даже если мне придётся умереть. «Я вижу. Но твоя семья — Хосок, а не то, о чем мы говорим». Ким Чонха улыбается снисходительно и размеренным тоном отвечает: — Хорошо, вы свободны. Хоуп, введешь Шугу в курс дела, на вас висит задание. Юнги передёргивает от своего прозвища, он уже успел его позабыть. Но теперь для остальных он Шуга, свое настоящее имя придется скрывать. Только эти двое скрываются за дверью, в помещении появляется мужчина в сером костюме. Он стоит около двери и ждёт указаний. — Зачистить обоих. — слова висят в воздухе, Чонха ждёт их исполнения, но мужчина не торопится отвечать. — Это невыгодно, Хоуп один из действительно нужных нам людей. — Как думаешь, будет ли выгодно, когда эти двое устроят революцию и свергнут действующую власть? Рано или поздно им придет это в голову, и тогда мы уже будем бессильны, — Чонха вскочила из-за стола и нервно расхаживает по офису, обдумывая ситуацию. — Если бы только он не влюбился в эту шлюху… Нет, каким бы нужным Хосок не был, этого допустить нельзя. — Выделить им место или скинуть в общую могилу? — В общую.