Я всё еще люблю тебя

Спустя неделю. Передав Никите документы из банка, Сергей сбежал по лестнице вниз и в самых дверях столкнулся с Глебом, который вышел вместе с ним на крыльцо и, ухватив за локоть — ничего не объясняя, попросил: — Давай немного в кафе посидим. Кивнув, он молча поплелся следом. У Глеба такая широкая, ровная спина… как у папы. Точно же! Так вот откуда взялось ощущение, будто он ни капли не вырос. Глеб со спины сильно смахивает на отца, даже походка… почти такая же! Разница разве что только в том, что папке уже пятьдесят семь, и проседь в волосах, да и плечи начал горбить, чего раньше за ним никогда не водилось… А вот дед несмотря на свои восемьдесят шесть до сих пор держится молодцом. — Поговорить хочешь? О чем? — О твоем деле. «Что?!» Невольно остановившись, он оглянулся. Вот уж не думал, что Матвей так поступит… за каким в это всё понадобилось еще и посторонних посвящать?! А между тем, сев за ближайший столик и вынув из кармана, Глеб молча протянул ему бумажку, и он, еще больше растерявшись, просипел: — Что это? — Участники. Отодвинув и безмолвно опустившись на стул, он, стараясь выглядеть как можно более спокойным, забрал листок, но не успел даже как следует сосредоточиться — буквы расплываются — как раздалось: — И что ты делать с ними собрался? Глеб смотрел исподлобья, показывая всем своим видом, что не так уж и важно ч-т-о именно услышит в ответ — решение вряд ли одобрит. Усмехнувшись — а то ему будто разрешение чье-то нужно… он принялся заново изучать список: знает всего двоих… — Со временем разберусь. Положив руку на стол, Глеб долго молчал, решая, говорить или нет, но… хорошенько поразмыслив, о существовании записи Юлиного изнасилования ничего не сказал. Просто увидев ЭТО, даже ему захотелось всех перестрелять, что уж говорить о парне, которому она явно не безразлична? — Послушай, Серег, — вполголоса начал он. — Я не имею права ни советовать, ни вообще в это лезть, но… даже если ты их накажешь, ничего не изменится, — столкнувшись с наполненным пустотою взглядом шурина, увлажнил губы. — Она ничего не забудет и всю жизнь будет жить с этим, — сглотнув, сгруппировался собираясь подняться. — Единственное, что ты можешь для неё сделать — это любить. Если, конечно, сможешь, — выйдя из-за стола, положил руку Сергею на плечо, тихо договаривая: — В конце концов она совершенно ни в чем не виновата. — Как же не виновата? — возмутился он глухо. — Сидела бы дома… — осекшись, замолчал: не могла она сидеть там. И теперь он прекрасно знает почему не могла, но это… её все равно не оправдывает! — Слабая, молодая и глупая, — между тем продолжил говорить спокойно Глеб. — Ну получилось так, что не было у неё никого рядом, кто смог бы её защитить. В этом никто не виноват, Сереж. Но если тебе на неё не плевать, просто не дай ей снова залезть в это болото. — А если она сама туда захочет верну… — Ты придурок что ли? — начав раздражаться, Глеб повысил голос, по инерции стискивая плечо шурина всё сильнее. — Кто этого захочет? А если бы даже, разве бы она пришла к т-е-б-е? Сергей скривился, и он, опомнившись — убрав, засунул руку в карман, продолжая рассуждать: — Ты единственный надежный человек, который у неё остался. Если и ты отвернешься от неё, потому что чересчур гордый и брезгуешь, ей только и останется, — сжав кулак, качнул головой, — или дальше гнить, или сдохнуть… Короче — думай сам. Решение принимать только тебе. Замолчав, Глеб ушел почти сразу, а он, предоставленный сам себе — впав в прострацию, еще долго крутил исписанный каллиграфическим почерком листок… Летели дни — новый год становился всё ближе. В середине ноября Валентина родила еще одного сына — Евгением назвала. Хоть и был рад, но в душе Глеб невольно расстроился: очень уж хотел дочку. Пока супруга лежала в роддоме, Лев как-то раз по утру — толком еще не проснувшись, ляпнул что-то насчет того, что хотел бы вовсе не братика, а сестренку. Кровожадно улыбнувшись, он сам себе дал слово — дочка у него всё-таки будет! Жизнь Насти с Матвеем протекала как обычно — размеренно и по плану, разве что в самом конце календарной осени Зар привел домой одноклассницу. Услышав причину — Наташа должна была подтянуть Захара по математике — Матвей выгнул бровь: сын сроду по этому предмету не отставал да и каких-либо проблем иметь не мог — лично с ним занимался. Саша с Шурой, маленькой Светланкой и Тимохой еще в октябре уехали колесить по стране, оставив отца… нет — не одного: Миша с Назаром уже год, как перекочевали к ним, так что теперь они все живут под одной крышей. И вполне неплохо живут. Во всяком случае скучать приходилось крайне редко, не говоря уже о ежевечерних музыкальных посиделках у камина. Хоть и оказалась одна среди толпы мужиков, которые любили выпить, а Александра расслабляться не только себе и мужу не позволяла: днем Миша помогал ей по дому, а Назар с Сашкой занимались хозяйством. Чего греха таить? Не смогла она смотреть на то, как все эти великовозрастные лбы сходят с ума от безделья, и решила: надо отстроить пару теплых сараев, курятник и конечно же хлев, а пока всего этого не появилось, она гоняла мужиков по огороду — нечего всякой ерундою маяться: пусть хоть чем-то полезным займутся…       Таская при себе список обидчиков, Сергей всё думал, что же с ними такого со всеми сделать: просто рожу набить — слишком уж слабое наказание. Что же касается Юлии… новые вещи он так ей и не купил — так и ходила в халате. Живя бок о бок, постоянно видя перед собой домашнюю, ненакрашенную и невоняющую табаком и перегаром Юлю, Сергей наконец-то начал оттаивать, хотя за проведенный в армии год так и не смог избавиться ни от обиды, ни от ревности, ни от любви, а потому в очередной раз признал, что «с глаз долой — из сердца вон» совершенно не про него. В этом он в свою мать пошел, которая всегда говорила, что огонь в душе ничем от реального не отличается и погасить его можно только тремя способами — залить водой, дать догореть и самому потухнуть или землею засыпать, да только… если б оно всё так просто было… Всё, что лично у него получается — старые угли ворошить, да неосознанно новые в этот самый огонь подкидывать… Юля ведь к нему почти не лезет — рядышком крутится: молчит, глаза отводит, голову отворачивает, а сама при этом — з-о-в-е-т! каждую ночь в дверь скребется по нескольку часов — внутрь просится… или ему просто кажется? ну вот бывает так, когда мозг желаемое за действительное выдает… так значит, ему все-таки хочется, чтоб звала? чтоб, хватку не ослабляя, не отпускала… черт его знает — запутался уже!        Проснувшись среди ночи, Сергей потер висок. В последнее время совсем плохо спится… мало того, что засыпает только после того, как Юля — в старой комнате Валентины обосновалась — к себе уходит, так еще и просыпается ни свет, ни заря, а после вообще уснуть не может. Зевнув, он потер подбородок — побриться бы надо… вышел в темный коридор. Из-под двери ванной комнаты льется свет. Приблизившись, Сергей толкнул дверь машинально и замер, глядя на торчащую из ванны рыжую головку — у неё… тоже бессонница? Уж было отвернулся, ка-ак… совершенно внезапно вверх взлетела нога, по которой тут же начала стекать пена. «Твою же ж!» Непроизвольно передернувшись, отвел в сторону взгляд, но лишь на мгновенье… как же ему все-таки х-о-ч-е-т-с-я закинуть эти стройные ножки на свои плечи… Пах заныл почти мгновенно, кровь ударила в голову, и его терпение… просто л-о-п-н-у-л-о, но оно и не мудрено: около двух месяцев прошло с того дня, как она пришла к нему, а как вернулась из больницы, он… изо дня в день, изо дня, черт возьми, в день! видит её: манящую и доступную, только руку протяни, но… он вечно себя одергивает защищаясь, как мечом прошлыми обидами и прикрываясь гордостью, как щитом. Трус! Ей же в сто раз больнее. Нет. Не в сто — в тысячу! Сам не понял, как рядом очутился, ка-ак чисто по привычке — довольно грубо схватив, оттянул за волосы голову, окунаясь в воду рукою, и-и, глядя в распахнутые удивленные глаза, пылко впился в раскрывшиеся в следующую же секунду губы, едва сдерживая голодного зверя внутри, что больше не может без неё — толкнулся в рот языком… вот только Юля… сперва укусила, а потом и вовсе, облив водою, ударила, затем начала вырываться чуть ли не царапаясь. Отступив назад, Сергей автоматически вытер рот. Что это… только что было?! — Прости, — забившись в дальний угол, Юля закрыла руками лицо. — Прости… Вылетев за дверь, ударив в стену кулаком, он скривился, всё еще пытаясь осознать только что произошедшее. «Почему?!» В её глазах столько страха, будто… «Черт! — проведя пятерней по голове, слабо усмехнулся: — Точно, не отросли же еще»… Хотя — какая разница?! Пытаясь унять то ли раздражение, то ли неверие и шок, то ли что-то еще, Сергей, вернувшись к себе, вжался стояком в кровать и сразу застонал от боли в подушку. Если бы еще эта боль помогла ему хоть немного успокоиться, да где там… Почему Юля так испугалась? Почему?! Трясет. Не справиться ему с этим… самостоятельно. Взглянув на мобильник, плотно сжал губы — всего-то три ночи, да и позвонить он если кому и может, то только родителям, с которыми можно на любую тему поговорить; даже на такую щепетильную, ка-ак… На экране красовалась спящая Юля — так и не смог эту фотку удалить, хоть и порывался тысячу раз. «Я действительно люблю её, или это происходит, потому что она у меня первая? Не понимаю… Когда я успел так вляпаться?!» — Серёж… — Иди спать ложись, — приказал он хрипло. Но вопреки ожиданиям дверь начала открываться. «Закрыть забыл?» — удивившись, готовый встать и вытолкать Юльку отсюда, он сел, однако… Войдя, та "уронила" руку, и полотенце, что прикрывало обнаженное тело, упало к ногам. Зажмурившись, он опустил голову, хотя… зачем? Закрыв дверь, она погрузила комнату в полумрак. Облизнув губы, он украдкой глянул на Юлю, которая стояла так далеко, что даже если б захотел — ничего не смог рассмотреть. — Уйди, а, — едва сдерживаясь, процедил сквозь зубы. — Ты же боишься. Нахрен лезешь тогда — напрашиваешься что ли? Я же не железный, черт возьми! Сделав шаг, она затаила дыхание, трясясь от непонятного страха. «Это же просто Сережка, — попыталась себя мысленно успокоить. — Он никогда не обидит, не ударит, не сделает больно». Но… откуда же это странное чувство? ноги сами собою подкашиваются, а потому каждый шаг дается с огромным трудом. Он — напугал её… своими глазами: прожигающими, полными чего-то жуткого, неизведанного. Разве раньше он смотрел на неё так же? Ведь нет же. Она не может ошибиться… Сережка нежный, робкий и какой-то трепетно-взволнованный. К ней сроду так никто не прикасался, как он… Будто она — редчайшая бабочка, пыльцу с крыльев которой если стереть, та больше не полетит… — Сереж… можно, я сама?.. Юлю колбасило так, что захотелось просто обнять и согреть. Черт с ним, с возбуждением: всё равно уже ничего не хочется. Поднявшись, он, сдернув и откинув в сторону покрывало — всю неделю одетым «спал» — взял одеяло и, укутав озябшую и вконец замерзшую Юлию, уронил ту на кровать. Через пару минут оказавшись у самой стенки — объятой и наполовину придавленной Юля, вскоре пригревшись, осторожно высунулась из кулька, в который Сережа её «запаковал», и с нежностью вгляделась в спокойное и красивое лицо. Уже спит? А её не манят ни мягкая подушка, ни теплая постель, и всё, чего действительно хочется это наброситься и зацеловать, а потом заняться любовью, однако… стоит только недовольно-угрюмую рожу Сергея представить, как весь настрой пропадает… Поджав торчащие наружу ноги, что изрядно замерзли, она сквозь слезы шепнула: — Я всё еще люблю тебя, — и, закусив губу, закрыла глаза. Так одиноко, что выть хочется…

Я помню радость и смятение, И губ твоих прикосновение. Почти любовь, почти падение с обрыва. Я знаю тайну одиночества, Его загадку и пророчество, И сон, который должен кончиться красиво. Я помню сны неразделённые, Глаза чужие и бездонные, И наши тени, отражённые свечами. Я знаю боль, что не прощается И грусть, которой всё кончается, И сон, который повторяется ночами. К единственному нежному Бегу по полю снежному, По счастью безмятежному Скучая и тоскуя. К далёкому и грешному Бегу по полю снежному, Как будто всё по-прежнему… Люблю я… (Исполнитель: Л. Успенская)