Теплые звезды

Каждый хотя бы раз в жизни мог назвать кого-то лучшим другом. В детстве им становится плюшевый мишка, а с возрастом он меняет свои лица. У кого-то останавливается на одном, у кого-то продолжает стремительно снимать и одевать маски. А кому-то просто становится противно от этого мира и всех вокруг, и тогда он выбрасывает плюшевого медведя в мусорный бак, оставаясь в гордом одиночестве если не до конца своих дней, то очень и очень надолго. Наступает такой момент, когда хочется верить в то, что есть на свете такой человек, который поймет тебя с полуслова, будет чувствовать как ты и видеть мир тоже как ты. И ты вроде бы находишь такого человека, но периодически все равно гнет к земле мысль, что ты один. Не одинок, а именно один. По жизни каждый идет своей дорогой, которую никто не в силах повторить, как бы ни пытался. А тех, кто может попытаться, чертовски мало. Кого люди называют другом? Того, кто дает советы, берет трубку в три часа ночи, всегда заступится? Того, с кем хохочешь, даже когда хочется упасть в сточную канаву лицом? Или того, кто доверяет секреты, и они в ответ доверяют ему свои? Точно уверены? В моей жизни был лишь один настоящий друг. Мы могли обсуждать все, начиная с глобальных психологических внутренних копалок до цвета колпачка от шариковой ручки. И это при том, что мы были одновременно и разными, и очень похожими друг на друга. Когда я хватал скейт и звал его кататься чуть ли не на крыши домов, он молча клал трубку и через полчаса был на месте, со своей доской в руках. Нас часто ловили полицейские, пытаясь прекратить незаконное катание в общественных местах, было страшно, но он никогда даже не допускал мысли, чтобы заграбастать для себя больше выгоды, чем для меня. Он ставил наши ценности наравне, всегда, что бы ни случилось, даже когда мы были готовы свернуть друг другу шеи, потому что знал: в нашем случае за ссорой неизбежно следует примирение. Он никогда не спрашивал, что случилось, когда я переходил дорогу на красный свет, уткнувшись взглядом в землю, или садился на подоконник, свешивая ноги с шестого этажа. Просто хватал меня за руку и тащил на пустынный пляж. Засовывал в руки банку с горьким кофе и отбирал наушники, заставляя слушать шум прибоя. А сам сидел рядом, все так же молча, и задумчиво смотрел в сторону горизонта. Это лечило лучше любого антидепрессанта. Но когда я кусал губы, сдерживая общественно постыдные для парня слезы, он брал меня за плечи, доверчиво заглядывал в глаза и тихо спрашивал - “Расскажешь?”. Всегда слушал, что я рассказываю, размазывая соленые дорожки по лицу, и не перебивал, пока не удостоверялся, что мои глаза обессиленно потухали. Тогда он просто обнимал. Было очень здорово сидеть вот так вдвоем и ни о чем не думать. От него всегда пахло морем и цитрусами, волосы были жесткими, а улыбка успокаивала даже когда хотелось разбить пару витрин. Руки у обоих огрубели от частых падений и, как следствие, ссадин. С моих ладоней они практически никогда не исчезали, заставляя морщиться при любом прикосновении первые пару дней. Но было забавно чувствовать шершавые пальцы на своей спине, думая, что там останутся ссадины. Когда меня просто разрывало от счастья, настолько сильно, что зрачки расширялись и сердце бешено колотилось в грудной клетке, он забывал себя и бросался в эту бездну со мной. Даже прячась в собственной норе и изнывая от отчаяния, он не позволял себе страдать, когда у меня все было хорошо, потому что счастье друга было для него чем-то гораздо более важным, чем саморазрушение. В темно-карих глазах тут же загорался огонек, который я не забуду до конца своих дней. Нет, даже дольше. Уверен, что встретив его в следующей жизни, я буду томиться непониманием, почему мне так знаком этот сияющий взгляд, живой настолько, что хочется бросить все и отдать себя эйфории на растерзание. Иногда мы дрались. Не слишком серьезно, хватало пару ударов по челюсти, чтобы я заплакал от осознания того, что натворил, а он пугался и бросался меня обнимать. Нам даже не нужно было извиняться, все было понятно без слов. Кроме одного раза. До этого я никогда не видел его в такой ярости. Он готов был проломить мне голову, а у меня дрожали руки от желания сделать ему больно. Избить, сломать, увидеть пятна крови на асфальте. Драка была слишком жестокой даже для врагов. Каждый его удар сквозил отчаянием, губы плотно сжимались, когда я сплевывал кровь, но он продолжал бить даже когда я опустил руки и собрался перевести дух. Бил так, словно пытался вдолбить в мою душу что-то настолько важное, что приводило его в ярость и безысходность одновременно, а это просто нереальная боль, от которой задыхаешься физически. Мы не разговаривали три дня - самая долгая наша разлука за всю историю. Не разговаривали потому, что меня, лежащего прямо на асфальте в парке, спустя несколько часов нашли одноклассники и вызвали скорую. Я не хотел двигаться или не мог - мне было неважно. Но помню точно, что сдохнуть хотелось. Обследование показал два сломанных ребра, ушибы внутренних органов и сотрясение. В больницу он явился через эти самые три дня, не принеся с собой ни апельсинов, ни открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления. Просто взял мою перебинтованную ладонь и опустил туда медальон на серебряной цепочке, на котором было выгравирована странная комбинация наших имен. А потом мы долго сидели в обнимку, так ничего и не сказав друг другу, потому что совершенно не злились. Виноваты были оба, жалели о содеянном тоже оба, и этого было более, чем достаточно. Помню день, когда увидел самую прекрасную девушку в своей жизни. Мы тогда только начинали терять свои подростковые колючки, в общем, время было сложным для обоих. А я взял и влюбился, вдохновляясь своими чувствами на полный беспредел. Думал о ее волнистых темных локонах, светлых глазах и удивительных ямочках на мягких щеках. О том, как она улыбалась, как отводила глаза, как молчала, смотря куда-то вдаль. В моем мире все было хорошо до того момента, как я поделился своей тайной с лучшим другом. Он слушал, не перебивая и не сводя с меня своего внимательного взгляда. А потом просто улыбнулся и сказал - “Парень, она мне тоже нравится.” Что мы с этим сделали? Да ничего. Делили чувства пополам, вместе украдкой улыбаясь, когда она говорила с кем-нибудь из нас. Если один из нас вдруг получал возможность с ней увидеться, то тут же говорил об этом другому, и мы вместе проводили с ней время. Ни разу я не допустил мысли о том, чтобы перетянуть канат на свою сторону, потому что уже очень давно разжал руки и позволил ему упасть. Однажды, когда я остался у него на ночь, потому что мать не пустила меня домой, увидев изодранные джинсы и кровь на локтях, произошло нечто немного странное. Мы сидели на его кровати и разговаривали обо всем на свете, не задумываясь о времени, а потом вдруг замолчали и остались только глаза, устремленные друг на друга. Вот тогда мы, как и обычно, не задумались о последствиях и степени нормальности своих действий, но именно это желание было для обоих впервые. Да, мы поцеловались. В том поцелуе был водоворот мыслей, чувств и эмоций, который неизбежно затягивал, лишал рассудка. Я впервые задумался о том, что у него теплое дыхание, мягкие губы. Заметил длинные ресницы. Такая близость оказалась довольно невинной, но с того самого дня мы больше не смогли относиться друг к другу по-старому. Так вышло, что мой лучший друг стал для меня первой настоящей любовью. Говоря «любовь», я не имею в виду восторженность вкупе с физическим влечением. Я имею в виду именно самую настоящую, откровенную, бескорыстную. Уверен, что никто никогда не полюбит его сильнее, чем любил и люблю его я. Тогда мне действительно казалось, что звезды теплые, а самолеты исполняют желание, если скрестить на них пальцы. Жизнь показала свои волшебные стороны, позволяя наполнить повседневность чем-то светлым и искренним. Да, пришел день, когда по телу прошла дрожь, и мне нестерпимо захотелось ощутить его гораздо ближе, чем раньше. Я увидел себя в его потемневших глазах, и слова снова не понадобились. И хотя переспать друг с другом мы себе так и не позволили, с этого момента я понял, что он чувствует то же самое. Мы провели ночь лежа в обнимку на кровати и слушая, как ловят общий ритм наши сердца. И с тех пор ни разу не усомнился в том, что все реально, даже несмотря на то, что он крайне редко говорил мне, что творится у него в той части сердца, на которой выгравировано мое имя. Время шло, мы взрослели и становились непохожими друг на друга. Были взлеты и падения, о которых я лучше умолчу, но именно они стали роковым препятствием для обоих, подкинув приличную долю серьезных проблем и испытаний на доверие. И не сказать, что оба с блеском их прошли... Много воды утекло с тех пор, как наши души стали одним целым, а, как известно, ситом ее не удержишь. С каждым месяцем ячейки этого самого сита становились все крупнее, пропуская все более объемные потоки. Грудь перестало сдавливать радостным волнением перед встречей с лучшим другом, мир стал охватывать все новые границы, в то время как раньше он был сосредоточен вокруг одного человека. Появлялись новые друзья, прежние увлечения постепенно забывались, расписанные баллончиками скейты давно пылились за шкафами. И даже когда я чувствую внутри что-то тяжелое, мешающее дышать, я понимаю, что это бы неизбежно случилось. И нити, связывающие сердца, рвутся, заставляя толстый канат расползаться. Ощущения при этом такие, словно голыми руками из твоей груди вырывают главный жизненно-важный орган. Теперь в моей жизни появились новые люди, ставшие для меня бесконечно важными. Целых пять. Мы стали очень близки, деля на шестерых и печаль, и всевозможные радости. Только одного я никогда не смогу им рассказать. То, что до сих пор смотрю в зал, пока душа взлетает вместе с нотами моего голоса и криками фанатов, со слепыми мыслями о том, что я все же встречусь взглядом с теми темно-карими глазами, что умели так по-живому сиять. Я знаю, что так тесно сплетенные дороги больше никогда не образуют развилку, потому что ее попросту смели с лица земли. Слишком много там было аварий. Но одно мне ясно совершенно точно: я всегда буду улыбаться, вспоминая, как мы искренне мечтали о будущем, сидя ночью на крыше и веря, что звезды действительно теплые.