Outrunning Karma

Если бы Шарлотт была живой и, допустим, девушкой, всё было бы в разы проще. Но от Детройта до Шарлотт — почти пятьсот миль на машине, и это если не считать банальных перерывов на сон и еду. И Шарлотт, конечно же, всё еще не живая, всё ещё — не девушка, поэтому Гэвину грустно: никакого тебе романтизма в длинной, тоскливой дороге. Потому что Шарлотт — город в Северной Каролине. Шарлотт — та ещё сука, и похрен, что сучёныш. В Шарлотт не хочется ехать, в Шарлотт не хочется быть, ждать и расследовать. Ёбаные почти-пятьсот-миль. Ёбаные-тупые-мерзотные-сны. Ёбаный-андроид-напарник. Ёбаная сука Шарлотт. Шарлотт должна стать следующей. И вот она, может быть, не сука. Возможно, даже не ёбаная (возможно, ей тринадцать). Возможно, даже, уже не живая (кто знает). Возможно, у них получится. Лучше бы, блядь, получилось, потому что не для того Гэвин едет в ёбаный Шарлотт, чтобы обнаружить мёртвой какую-то не-ёбаную Шарлотт. Множественные Шарлотт, если не считать города. А до него — ещё три часа езды. Три часа и до повязки серийника. Серийник работал так: выбирал любой город, хаотично и непонятно, и для ФБР, и для работников полиции. Возможно, он подбрасывал кубики. Или полагался на алфавит. Или крутил ебучий глобус, а на глобусе том была натянутая ёбаная сова. То были лишь догадки Гэвина, но будь в его квартире глобус, он бы обязательно натянул на него сову. Но у серийника, скорее всего, не было глобуса. И уж тем более — постоянного жилья. У него не было морали, принципов, моральных принципов и прочей поебени, за которую так страстно держались люди. У него был план: сесть в машину, поехать от точки А в точку Б и там, между кофе и принятием душа, оставалось время на убийство несчастной овцы или козла. Смотря кому не повезёт с именем. В Денвере это был Айзек Денвер. В Мэриленде — Мэри Ленд. В Аризоне, блядь, понятное дело, это была Аризона (был, Гэвин вечно забывал). Какой-то журналист написал то, что думали все: как же это банально. Как же это тупо, повторяет сотни серийников и вообще, чувак, у тебя нет фантазии. Журналист жил в Нью-Йорке, его звали Кристофер Холлидей, и через две недели после своих слов он покончил с собой. Серийник убил его дочь. Её звали Холли Холлидей, и, как оказалось, с фантазией у него проблем не было. Возможно, потом он ел круассаны, любуясь на Тиффани. Если он вообще смотрел «Завтрак у Тиффани», то была вероятность, что серийником была «она». Вероятность отмели криминальные эксперты, причём достаточно быстро, но это было делом десятым. Сейчас Гэвин парковался на стоянке ёбаной суки Шарлотт. И если бы эта Шарлотт, эта ёбаная сука Шарлотт, всё же, внезапно стала девушкой, она бы была девушкой очень прехорошенькой. Она бы была всей такой пышущей здоровьем, любила бы зелёные цвета в одежде, возможно, носила бы броши и серёжки в форме пышных крон деревьев. Она была бы вся такая ухоженная, её глаза были бы тёмно серыми, и в них можно было бы посмотреться, как в чистый пруд одного из парков. Она всё время красила бы губы вишнёвым блеском, цвета тех же самых вишнёвых деревьев. Всё в ней было бы всем. Возможно, серийник думал точно так же. Когда они разместились в очередном безликом кафе, — все те же окна на полстены, всё те же столы из пластика под дерево, все эти красные диваны, ну прямо ёбаный Твин Пикс, — Ричард сказал: — В Шарлотт, — он сказал это, сверля взглядом Гэвина. — Проживает сто восемьдесят четыре тысячи девушек с именем Шарлотт. У двухсот тысяч девушек — фамилия Шарлотт. У ста пятидесяти трёх мужчин — фамилия Шарлотт. У трёх тысяч — такое же имя. Вероятность того, что мы найдём подходящую нам Шарлотт, стремится к ноль целым ноль сотым процента. — Вот поэтому, — хмыкнул Гэвин. — От тебя нет пользы. На какой хрен тебя послали со мной? Чтобы ты заумно говорил очевидные вещи? — Вы, — сказал Ричард. — Сами хотели расследовать это дело. Вы сами запросили данные, сами, основываясь на передвижениях преступника, сказали «хрен с ними, возможно, это действительно Шарлотт». Вы сами вгрызлись в Фаулера. Меня не посылали с вами, Гэвин. Я — ваш напарник. Моё присутствие здесь — логично. — У вас, Гэвин, — продолжил Ричард. — Был слишком затяжной отпуск. — Вы, Гэвин, — закончил Ричард. — Не могли бы поехать без сопровождения. Таковы правила. — Лучше бы это был Андерсон, — выплюнул Гэвин. От брюзжания новейшей ебучей технологии болела голова. Голова вообще сильно болела. Слишком много энергетиков, кофеина и жирных бургеров. Даже тут, в закосе под Твин Пикс, в салате было столько масла, что в нём можно было плавать. Гэвин бы с удовольствием в нём утопился. С ещё большим — утопил Ричарда. Тот даже сейчас выглядел утопленником: завис, смотрел в одну точку, в какой-то момент зашевелил губами. А потом сказал: — Айзеку Денверу было двенадцать. — А Холли Холлидей — двадцать три. Мэри Лэнд — тридцать пять. Гарри Аризоне — сорок шесть, — скучающе перечислил Гэвин. — Будем основываться на возрасте, когда он скачет быстрее шлюхи по хуям? — Айзеку Денверу, — повторил Ричард. — Было двенадцать. — Тебя закоротило? — спросил Гэвин, и в голосе его была жалость. — Айзек Денвер мог бы изменить свою жизнь. И свои взгляды. У него был шанс. Как и сказал Ричард, Айзеку Денверу было двенадцать. Вот о чём умолчал Ричард: Айзек Денвер расхреначил глаза своего домашнего андроида десертной ложкой. Айзек Денвер устроил из своего домашнего андроида полотно для рисования: вместо кисточек у него были ножи и раскалённые булавки. Айзек Денвер проехался по своему второму андроиду газонокосилкой, так, чтобы отрубить только голову. Вот о чём ещё умолчал Ричард: когда у Айзека Денвера появился третий андроид, буквально за три дня до его дня рождения, тот вытащил из неё тириумный насос. И выебал в дыру. Вот то, что не сказал Гэвин: читая профайл Айзека Денвера, он не чувствовал жалости. И уж точно не верил, что тот мог бы измениться. Айзек Денвер был зарвавшимся щенком, который не заслужил смерти, но карма его, всё же, долбанула. Теперь карма неуклонно следовала за Шарлотт. И сколько бы ей не было лет, в конечном итоге, выебут и её. Если, конечно, Гэвин и что-то, чуть умнее телефона, с этим не сделают. Ричард был прав: когда дело касалось цифр. Ричард, подумал Гэвин, быстро перелистывая файлы потенциальных жертв, проебался с процентами. Не там искал, не так искал. Айзека Денвера угрохали в отеле Стенли: там работала его мать и, казалось бы, всё было вполне логично. Но почему не по пути от школы и до дома? Почему не в те моменты, когда Айзек Денвер шёл в кружок по боксу, срубая путь через лес? Почему не в собственной постели: их охранная сигнализация была сломана несколько месяцев, а его комната была на первом этаже. Почему? Потому что ебучее Сияние, вот почему. Айзек Денвер был первым. Фаулер сказал, что это просто совпадение. Гарри Аризона был вторым, а полное его имя было Гарри Херд Аризона. Он родился в богом забытом городишке, смог поднакопить деньжат, с отличием закончил факультет искусствоведения и вернулся в Аризону. Обосновался в Финиксе, устроился на неполную ставку: поначалу редко проводил экскурсии, ещё реже — мастер-классы. Позже, когда андроиды музея Херд начали выходить из строя, сумел добиться полной занятости. Смешно, никто на него и не думал: Гарри Аризона был маленьким, полноватым, походил на только что испечённую булочку со своими золотистыми волосами и добрым взглядом. Гарри Херд Аризона выводил андроидов из строя, заливая их внутренности глиной и красками. Гарри Аризона подходил ко всему с креативом, как и Айзек Денвер. Как и серийник. Фаулер сказал, что ещё рано думать об убийце, как о «серийнике». Мэри Лэнд была третьей, с ней всё немного пошло по пизде: она была убита в собственном доме, зарезана, изрезана вся, ноги её были прострелены, а лицо — исцарапано. Если бы не буклет в дом-музей Эдгара По, если бы не детали, можно было бы подумать, что убийство произошло на почве ненависти. Или любви. В их деле разницы не было. Фаулер признал, что они имеют дело с серийным маньяком. Спустя неделю газеты сошли с ума, один из журналистов не стеснялся в выражениях, а его дочь, Холли Холлидей, вовсе не была святой: вырубленные и утопленные андроиды были тому подтверждением. Спустя ещё три дня газеты передали послание от серийника. «Шарлотт так прекрасна в это время года». Номер отследить не смогли. Запись голоса не дала никаких зацепок. А Ричард, ничего не сказав, втихушку обговорив всё с Фаулером, просто поставил его перед фактом: собирай манатки, Гэвин. Мы отправляемся в Шарлотт. Итого, дано: серийник, убивающий тех, кто причинял вред андроидам. Серийник, любящий пафосные, привлекающие внимание жесты. Серийник, который обязательно выбирал симпатичную достопримечательность или что-то, связанное с ней же, что-то, связанное непосредственно со штатом или городом. Дано: Северная Каролина, Шарлотт. Дано: полицейская база данных, компьютерная голова напарника. Дано: кто-то, кого зовут Шарлотт. Дано: они, приехавшие в Шарлотт. Дано: несколько часов переговоров, больше похожих на больные попытки облить ядом, в уродливом закосе под Твин Пикс. Итог: Шарлотт Хилтон. — Шарлотт Хилтон, — сказал Ричард, старательно смотря в сторону: если бы у него по-прежнему был диод, Гэвин мог бы увидеть, как он горел красным. — Приехала в Шарлотт вчера. Заселилась в «Хилтон» без пяти минут два. Отчеты по кредитной карте говорят, что она склоняется исключительно к туристическим маршрутам, шопингу и ресторанам. Ей сорок два, на протяжении семи лет пользовалась исключительно одним андроидом модели AP400. — Сколько раз андроида отправляли на профилактику? — Восемьдесят шесть раз. — Сколько раз ему заменяли запчасти? — Восемьдесят три раза, — на миг зависнув, ответил Ричард. — В последний раз модель AP400 едва удалось спасти. К моменту, когда Гэвин с Ричардом приехали в Шарлотт, полиция города, предусмотрительно вызванная Ричардом, общалась с администраторами и управляющими. Главный выход опечатали, запасные — охранялись. На крышах был размещён спецназ. Шарлотт Хилтон должны были взять под охрану: она не отвечала на телефонные звонки, а в номере её не было. Ссать хотелось безумно, но Гэвин стоически терпел. Ровно до тех пор, пока не увидел Элайджу Камски собственной персоной. Гэвин застонал сквозь зубы: снова его принесла нелёгкая. Камски, прознав о серийнике, поначалу просто заходил в полицейский участок, вызывая нервный тик Фаулера и периодические подвисания Ричарда. Потом, начиная с Гарри Аризоны, обязательно появлялся на всех местах преступлений. Он обстоятельно расспрашивал полицейских, столь же обстоятельно, скрупулёзно выведывал мельчайшие детали, иногда, когда никто не видел, позволял себе улыбаться едва-едва. А когда он понял, что это замечал Гэвин, перестал скрывать широкий оскал. Камски всегда смотрел тяжело: так, словно его осуждал. Хотя Гэвин не мог взять в толк, причём здесь он: серийник никак не был связан с Детройтом, его на дела отправляли исключительно потому, что Ричард с Коннором были единственными прототипами моделей-детективов, которые достались полиции. Если бы Гэвина не мутило от постного лица Ричарда, он мог бы сказать, что их полицейский отдел — как плохая площадка для порно со столь же плохим сюжетом. Андерсон был тому живым подтверждением: когда стонал в запертом архиве. — Рид, — кивнул Камски. — Привет, Ричи. «Ричи» не скривился показательно, лишь посмотрел поверх головы Камски: он всем своим видом давал понять, что не хотел бы его замечать. Но с Камски подобное не проходило: игнорирование его только подзадоривало и, как правило, с живого он не слезал. Формально, Ричи (гадость какая) живым не был — для большей части населения. Для Камски он был не только живее, но и лучше примерно всех биологических видов. — Мистер Камски, я бы советовал вам не нарушать моё личное пространство, — по-прежнему смотря поверх его головы, спокойно сказал Ричард. — Границы личного пространства всегда можно стереть, — подмигнул Камски и прежде, чем он добавил что-то ещё, Гэвин ушёл искать туалет. Камски мог бесконечно: бесконечно задирать, бесконечно требовать внимания, столь же бесконечно — не обращать внимания, что его присутствие никому необходимо не было. Камски был в большей, несоизмеримой какой-то степени помешан на Ричарде, чем на ком бы то ни было. И если Ричард не обращал на него внимания, то всё, тушите свет: Камски не собирался с него слезать. Чаще всего его жалкие попытки выглядели мерзко и напоминали домогания. В такие моменты Гэвин предпочитал не вмешиваться и не отсвечивать: иначе тоже попадал под горячее. «Горячим» это являлось только в картине мира Камски. Спустя десять минут Гэвин нашёл туалет. Ещё спустя пять минут его же там и вырубили: по голове приложили чем-то тяжелым, даже не дав застегнуть штаны. Очнулся Гэвин, по его собственным ощущениям, спустя три секунды. В реальности прошло почти полчаса. Ричард говорил об этом механически: Ричард совершал странные, глотательные движения горлом. Когда Гэвин натаскивал штаны, Камски смотрел на него с безграничной жалостью и чем-то, что напоминало интерес. — Уйдите, — неожиданно сказал Ричард, смотря Камски прямо в глаза. — Вы только мешаете. — Но я мог бы помочь расследованию, — усмехнулся Камски. — Даже поехать с вами. И следить за горе-детективом, когда ему снова приспичит. — Пошли прочь, — сказал Ричард. Он скопировал манеру Камски: прищурился. Камски, неодобрительно вздохнув, действительно исчез: вышел из туалета, всем своим видом источая недовольство. Полиция Шарлотт не позволила осмотреть им тело. Им сказали, что теперь делом о серийнике будут заниматься они, не привлекая полицию Детройта. Возможно, дело перейдёт ФБР: им ещё не сообщили. Управляющий Хилтон, несколько мгновений разглядывая пришибленного Гэвина, выделил им с Ричардом номер. Сказал, что они могут остаться на сутки. И намекнул, что потом они обязаны свалить из отеля. В номере Ричард подключился к блоку питания; Гэвин, поворочавшись на простынях, которые мерзко пахли химозной розой, смог уснуть только через час. Фаулер его убьёт. Андерсон, узнав, что именно случилось, будет ржать до посинения. Ёбаная сука Шарлотт. Ёбаные почти-пятьсот-миль. Ёбаные-тупые-мерзотные-сны. Ёбаный-андроид-напарник. Последнее всегда было связано. Гэвин видел Ричарда в раздевалке: на месте, где у нормальных мужиков был член, у Ричарда был только гладкий пластик, обтянутый скином. И почему-то впалый, как лопатка. Ануса у Ричарда тоже не было: трюк с мылом срабатывал всегда. В случае Ричарда это была какая-то заебатая очистительная смесь (тоже мыло, только сбоку), которой он отскребал с себя кровь. Перестрелка тогда была знатная: а ведь, казалось бы, всего лишь притон на несколько квадратных метров. В Ричарда попали один раз: в плечо. Ричард отстрелял больше семи человек: всё его лицо было забрызгано кровью. Ричарду плечо-то прострелили, потому что он прикрывал Гэвина. Зачем бронежилет, Джеффри, там маленькая комнатушка, повяжем — и дело с концом. «Джеффри» сказал, что никакой он, на хуй, не Джеффри, а капитан Фаулер. И чтобы Рид, бля, прекратил выёбываться и защитил свою тушку согласно протоколам безопасности. Но Фаулер не мог контролировать каждый шаг своих подчинённых. А Гэвин искренне считал, что бронежилет для такого плёвого дела — смехотворно. Конец был не то, чтобы предсказуем, но, всё же, очевиден на девяносто четыре процента. Так сказал ему Ричард, когда наклонился за очистителем, который Гэвин сбросил со шкафчиков. Когда Ричард понял, что Гэвин не отрывал взгляда от его зада, то ничего не сказал: молча ушёл в душевую кабину. С Ричардом они работали четыре года. С момента перестрелки прошло больше двух лет. Гэвин верил, что сны прекратятся через месяц. Тупые-мерзотные-сны не отпускали. В тупых-мерзотных-снах у Ричарда всегда был член: большой такой, удобный, обвитый венами, одна из которых была особенно выпуклой, с неестественно-глянцевой головкой. Чаще всего он был безволосым. Иногда можно было увидеть тёмную поросль. Во снах Ричард всегда был без одежды, но поначалу это беспокоило мало: они просто лежали на кровати. В придорожном мотеле. В доме Гэвина. В комнате отдыха полицейского участка. Иногда — на глади бесконечного моря. Чаще всего Гэвин был голым тоже. Иногда: на нём были ботинки. Или кожаная куртка. Как-то раз был сон, где он был одет полностью. Тогда Гэвин решил, что его подсознание ебанулось на почве рефлексированной скрытой благодарности за спасение собственной шкурки. Да ладно, в это было так просто поверить: они же ничего не делали. Просто лежали. Просто «лежать» они перестали через месяц. Дальше было нихуя не «просто». Дальше было хуже, а ведь Гэвину было сорок один: не тот возраст, чтобы кончать в штаны. Не тот возраст для цветных фантазий: но подходящего порно не было. Было в сто раз лучше порно. Не было на свете порно, где кто-то, похожий на Ричарда, лежал рядом с кем-то, похожим на Гэвина и медленно, томно, едва-едва, касался его ног. Не было порно, где Ричард затаскивал Гэвина на себя, шептал ему на ухо пошлости, нежности, отвешивал шлепки по заднице, лил целое море смазки, медленно, обстоятельно подготавливал. И обязательно спрашивал в процессе, не больно ли. Хорошо ли. Не было порно, где всё было ровно наоборот: где Ричард устраивал Гэвина сверху, драл на сухую, повторял постоянно, что это — лучшее родео в его жизни, сжимайся сильнее, Гэвин, я же не сильно тебя растрахал. Через один-два сна они менялись местами. Ричард устраивал показательные родео на нём. Или же, постоянно стукаясь головой о холодильник в глупых стикерах, удерживал вес на одной ноге, обвивая Гэвина второй. И покачивал бёдрами, закусывал губами, вздыхал сладко на ухо. И шептал, шептал, шептал. Ричард всегда что-то шептал. Иногда — что-то важное. Но когда дело не касалось чего-то не-пошлого, чего-то не-нежного, слов было не разобрать. — Серийный маньяк опубликовал объявление, — индифферентно сказал Ричард. Вот это точно не было сном. — Вероятность того, что вы бы узнали об этом через час после своего пробуждения, равняется девяносто девяти и девять десятым процента. Гэвину почему-то не хочется спрашивать, что входило в последнюю десятую. Вероятно, Ричард бы ответил, что в ней он был бы мёртв. — Мне очень, — сказал Ричард, смотря на Гэвина. — Понравилось в Колорадо. Там я чувствовал себя богом. У Гэвина щелкнуло в голове, у Ричарда — пальцы, когда Гэвин спешно сбежал в душ. Гэвин отмыл от себя пыль дороги, пробил по навигатору расстояние, затащил Ричарда в ближайший супермаркет за провизией, поставил флажки на потенциальных ночлежках. Гэвин зло косился на Ричарда, когда тот, всё же, усадил его в одном из кафе. И ел салат под его пристальным взглядом. Утренний салат с яйцом и несколькими каплями оливкового масла. Какую мерзость только не придумают. Гэвин, давясь салатом, в попытках отвлечься, заприметил стопку газет. Весь мир переходил на электронику, а кафешки с дешёвыми закосами столь же дешёвого проходняка по-прежнему поддерживали бумажную индустрию, скупая газеты. Не только они, конечно же, но всё равно — как же тупо. Гэвин поверхностно пролистал страницы: объявления о продаже, объявления о покупке, реклама, снова реклама, ещё реклама, колонка некрологов, очередные восхваления Элайджи Камски. Гэвин едва не сплюнул. Элайджи Камски ему хватало в реальной жизни — дай боже. На пути в аэропорт им позвонил Фаулер. — Возвращайте свои задницы в участок, — обойдясь без приветствий, сказал он. — Это больше не наше дело. — Капитан… — Не капитанкай мне, — раздражённо перебил Фаулер. — Рид. Послушай, Рид. Я тебя знаю. Гэвин закрыл глаза. И подумал, что если Фаулер не станет говорить тех слов, о которых он думал, он даже его послушает. Позвонит в компанию, попросит перегнать машину: у него возраст для роуд-трипа только в один конец. Он приедет в аэропорт, купит билеты на самолёт, отоспится у себя дома, увидит очередную порнуху в своих снах. А на следующий день вернётся к работе. К домашнему насилию, обычному насилию, убийствам, внеплановым перестрелкам. К вот этому вот всему. — Я понимаю, — предсказуемо сказал Фаулер. — Правда, понимаю, парень. В твоём возрасте я был таким же. «Мы все были». — Мы все были. Относительная молодость, относительная глупость, — вздохнул Фаулер. — Возвращайтесь, Рид. Я отслеживаю ваши кредитки. Это стало последней каплей. Это стало вызовом, объяснил Ричарду Гэвин. Ричард ничего на это не ответил: он вообще был удивительно послушным. Девиантнуто, но послушным: не-девиант не стал бы отключать камеры банкомата и ломать системы, пока Гэвин снимал деньги. Ёбаная сука Шарлотт осталась позади. Серийнику понравилось в Колорадо: там он почувствовал себя богом. Поэтому, вот что было у них на руках: серийник, убивший Айзека Денвера в Денвере. Серийник, который, убив Айзека Денвера, видимо, решил передохнуть. От Денвера до Колорадо-Спрингс — шестьдесят две мили по прямой дороге. В какой момент серийник решил поехать в Колорадо-Спрингс, когда понял, что ему ну просто необходимо попасть в публичный парк? До того, как он убил Айзека Денвера? После? Почему именно Сад богов? Может быть, он думал, что там было море пива? * Если бы Гэвин поехал туда, то только из-за него. От Шарлотт до Колорадо-Спрингс — больше тысячи миль. В тысячу миль входит: больше сорока часов езды, бесконечные заправки, постоянные покупки канистр бензина на «крайний случай», единичная подзарядка смартфона (то есть, андроида), остановки на «перекусить», остановки на «поспать». Гэвин хотел бы быстрее добраться до Колорадо-Спрингс: Ричард мог вести машину, не прерываясь на еду и гибернацию, двое суток не играли для него слишком большой роли. Сон был нужен Гэвину: «относительная молодость» не была молодостью полноценной. Большая часть дороги до Колорадо заключалась именно в этом: в придорожных мотелях. В тех, которые не напоминали самые всратые гадюшники, с чистыми простынями и приветливым персоналом: но до приемлемой санитарии им было далеко. В гостиницах всегда просили паспорт. В гостиницах странно косились, если расплачивались наличкой. Гостиницы по всем фронтам не были вариантом. В придорожных мотелях, несмотря на поверхностную чистоту, в простынях, подушках, в матрасах — везде были клопы. Клопы были зверские, бешеные какие-то: на третий такой мотель, Гэвин, садясь за руль, едва не выл. В третьем по счёту отеле ему приснился сон: в нём по-прежнему был Ричард. Но он был одет. Они по-прежнему сидели в машине, Гэвин был за рулём, небо было закатным, красным почти, а дорога тянулась прямой лентой. За ними, от Шарлотт до Колорадо, тянулась бесконечная чёрная лента: из постельных клопов, из муравьёв и их личинок. И все они, все эти клопы, все муравьи, всех их личинки: все они держались строго позади. Они словно не были опасными: они просто охраняли их путь. Когда Гэвин решил сказать то, что обычно говорят в тупых сюрреалистичных снах, он повернулся к Ричарду. Когда Ричард попытался ответить, насекомые исчезли: они хлынули из его рта, заполняя машину. Гэвин задыхался под ними. Гэвин проснулся в холодном поту. Ричарда не было в номере: он ждал в машине. До Денвера они добрались глубокой ночью. До Колорадо-Спрингс оставалось шестьдесят миль, а до отключения от недосыпа — минут сорок. Гэвин предполагал примерно такой исход. Если Шарлотт была вся в тучах и пелене тумана, то Денвер был более лоялен: солнце деликатно светило, постоянно прячась в редких облаках. Глаза не пересушивало, и Гэвин чувствовал себя чуть менее заебавшимся, но всё ещё — не до конца выспавшимся. Им нужно было составить план, и где-то, где меньше всего обстановка напоминала бы древние фильмы с претензией на стиль. Но в этом и была суть всех местных кафе: обязательные диваны, обтянутые красной кожей, муляжи пирогов (преимущественно — вишнёвых), огромные окна и официантки в кокетливых фартучках. Скука, стыд и пошлость. Но на большее рассчитывать не приходилось. Им с Ричардом. Камски мог бы выбрать себе заведение поприличнее. — У меня есть зацепки, — не поздоровавшись, сказал Камски. Он уселся рядом с Ричардом, вытягивая ноги в проход. — Скажи имя и свали. Без своих игр, — поморщился Гэвин. — Райан Спрингс, — покладисто ответил Камски. — Тридцать девять лет. Местный. Проводит туры по всему Колорадо-Спрингс. Стандартная программа: Сад богов, Манита Спрингс, старые районы, музей под открытым небом. — Сколько он берёт? — Правильный вопрос, — одобрительно кивнул Камски. — Двести долларов за дневные, двести пятьдесят — за ночные экскурсии. Девианты-экскурсоводы, коих в Колорадо-Спрингс насчитывалось четыре, берут сто долларов. Компании, в чьих распоряжениях просто машины, за символические пятьдесят. — Куда делись четыре девианта? — спросил Ричард. — Пропали без вести, — потянулся Камски, так, чтобы задеть своим локтём локоть Ричарда. — Нашли только одного, разобранного по частям. Камски кривлялся ещё какое-то время, показушничал, пытался вывести Ричарда на что-то, что было известно только его дурной голове. Гэвина он, как всегда, не слушал. Зато слушал Ричарда: стоило тому посмотреть резко и недовольно, но вежливо сказать «уйдите», как Камски, распыляясь в ёрничающих недовольствах, сразу же исчезал. — Он преследует нас от Шарлотт, — недовольно сказал Гэвин. — Можешь быть убедительнее? — Боюсь, большее не в моей власти, — нейтрально ответил Ричард. — С чего начнём? Начинать нужно было с малого: сначала — с допроса родных. Потом — друзей. Только в самом конце — коллег. К несчастью, их было всего двое, так что приставить охрану к Райану Спрингсу не получилось бы, но и с этим необходимо было что-то решать. Очередной смерти впустую самооценка Гэвина просто не выдержала бы, он отдавал себе отчёт. Ричард, однако, ни на какие уговоры не поддался и сказал, что не будет следить за Райаном Спрингсом в одиночку. Он — андроид-переговорщик, он и должен разговаривать, расспрашивать, допрашивать потенциальных свидетелей или преступников. К тому же, риск смерти Райана Спрингса в сегодняшний день был равен нулю: утром он купил билет на автобус до Денвера. Гэвин был согласен: учитывая портрет серийника, повторяться бы он не стал. Вот что узнал Гэвин за первый час: у Райана Спрингса был симпатичный дом в одном из зелёных кварталов Колорадо-Спрингс, столь же симпатичная дочка семи лет, и донельзя милая жена с какими-то тревожными глазами. Его дочь звали Эмили. Его жену — Шарлотт. У них был андроид модели AP700, которую, вот чудо-то, тоже звали Шарлотт. — У моего мужа, — сказала Шарлотт, проводя ногтём по чашке. — Крайне сложные отношения с андроидами. Шарлотт, Ричард и Гэвин сидели в гостиной: солнечный свет по-прежнему был деликатен, не светил в глаза, игрался зайчиками на полу цвета крепкого чая. У Эмили были точно такие же волосы и глаза: она, разбросав вокруг себя игрушки, рисовала фломастерами в альбоме. Иногда тискала персидскую кошку, которая лениво помахивала хвостом. — Он вырос в Колорадо-Спрингс, — продолжила Шарлотт, ласково посмотрев на дочь. — В молодости был руфером. Он до сих пор знает, как пройти на любую крышу этого города. Он знает каждый район, каждый закоулок и закуток. Никто не знает Колорадо-Спрингс так, как он. — Но с появлением андроидов работы поубавилось, — сказал Ричард. — У Райана по-прежнему были люди, которые настоятельно советовали именно его экскурсии, но… да, — кивнула Шарлотт. — Поубавилось. Вы подозреваете, что маньяк может прийти за ним, да? Шарлотт дёрнулась, снова посмотрев на дочь. А после — на андроида. — Раньше, — сглотнув, сказала она. — Раньше её звали Эмили. И, да, я признаю, пару раз Райан… срывался на ней. Ничего серьёзного, правда! — Модель RS-200 попадала в сервисный центр два раза, — едва заметно поднял бровь Ричард. — Первый раз — с переохлаждением биокомпонентов. Во второй раз из неё вынули тириумный насос. — И это стало последней каплей! — запальчиво воскликнула Шарлотт, снова переходя на спокойный тон. — Райан был зол, не мог себя контролировать и он клялся мне, что такого больше не повторится. А когда повторилось, и мы снова забрали Эмили, я решила предпринять меры: назвала её своим именем. С тех пор, как бы сильно не был зол Райан, он даже голоса на неё не поднимал. Мой муж совершал ошибки, я признаю. Но он не злой человек. Это всё обстоятельства. Шарлотт перестала отводить взгляд, посмотрела на Ричарда. И улыбнулась ему, ласково-ласково. — Я не питаю к вам ненависти. Райан — тоже. Просто… у нас маленькая дочь. Он сорвался. Прошу, он… он не хотел. — Позвоните вашему мужу, — сказал Ричард. — Объясните ему ситуацию. Сделайте всё, чтобы он задержался в Денвере как можно дольше. Гэвин едва не заорал на Ричарда. От злости его передёрнуло, встряхнуло так, что Шарлотт испуганно подскочила и спросила, не слишком ли чай был горячим. Гэвин коротко извинился. Нехотя признал самому себе, что идиотская машина была права: что с серийником, что с Райаном Спрингсом, со всеми нужно было разбираться по закону. И плевать, что просто хотелось пустить пулю в лоб. Каждому. — Я знаком с Райаном с детства, — сказал Сэм Шульц. У Спрингсов, как объяснила им Шарлотт, все друзья были общими. Познакомились ещё в школе, держались вместе всю жизнь. Со временем большинство разъехалось по другим штатам. Кто-то — умер. Единственные, кого можно было назвать настоящими «друзьями», остались Шульцы. Райан и Сэм сдружились во время баскетбольных матчей. А Шарлотт… — Пожалуйста, скажите, что это — какая-то ошибка, — побелевшими губами сказала его жена, Шарлотт. — Почему… почему этот маньяк нацелился именно на Райана?! Да что за идиотизм, почему тогда сразу не на меня?! Шарлотт прижала руку к губам, потрясённо смотря на Ричарда. — Извините, — сухо сказала она. — Просто… я тоже срывалась. Много. И уж точно чаще, чем Райан. Мне помогли курсы контроля гнева, но… сами понимаете. Времена были тяжёлые. Я чуть не потеряла работу. Мой муж — тоже. Все ниши заполонили андроиды, а мы… мы всего лишь люди. Шарлотт была другой, она отличалась от своей подруги-Шарлотт. Шарлотт Спрингс рассказала, почему они подружились: одинаковые имена, одинаковая эффектная, но такая разная внешность. Шарлотт Спрингс была кареглазой брюнеткой, Шарлотт Шульц — рыжеволосой и голубоглазой. Шарлотт Спрингс, задержав их с Ричардом больше, чем на час, блестела глазами, предаваясь ностальгическим воспоминаниям. Она говорила, что школьные воспоминания: самое лучшее в её жизни, не считая дочери. Она сказала, что Шарлотт более взрывная, что, возможно, она скажет что-то, что может им не понравиться. Но, пожалуйста, поспешно добавила Шарлотт, не стоит воспринимать это на свой счёт. Просто она, эта рыжеволосая Шарлотт, она вот такая. И ещё. Вы можете не называть её Шарлотт. Ей больше нравится, когда её зовут Шерри. Но «Шерри», всё же, представилась как Шарлотт. — Да бросьте, — внезапно зло выплюнула Шарлотт. — У вас в помощниках — андроид. Значит, кого-то пришлось сократить. Получается, что он отнял чей-то заработок. Возможно, даже у вашего у друга. Хотите сказать, что вы — такой святой коп? Ни разу в жизни не срывались на сгусток синтетики? — Шерри! — воскликнул Сэм. — Пожалуйста, прекрати! Ага, Шарлотт, прекрати, хотелось сказать Гэвину. На самом деле — больше заорать. Не был он святым копом, не до андроидов, не уж тем более — после. Шарлотт попала туда, куда надо, больно попала. Захотелось прикусить палец или врезать кому-то. Как тогда, после Коннора. Когда он нашёл компанию таких же… тогда ему казалось, что таких же рационально злых, хотящих воздать по справедливости. Многим временем позже он со скрипом, нехотя, но признался самому себе: они были жалкими. Какие-то конкретные андроиды отняли у них что-то: работу, самоуважение, честь, даже, блядь, отношения. Но до них было не дотянуться. Зато до других, только активированных, наивных, как дети, расхаживающих по улицам Детройта с наивно-восторженными глазами — это, конечно, пожалуйста. Это легко. Легко было делать и всё остальное: вырубать их шокерами. Стрелять в голову. Обездвиживать, привязывать к машинам и везти мордами по асфальту. Однажды — вытащить тириумный насос. Наверное, тогда мозги и встали на место. Или, всё же, позже? Человеческая память была такой сукой. Похлеще Шарлотт. Разумеется, города. — Простите, — вернула Шарлотт чувство реальности. — Я просто хотела сказать, что из всех людей мира, Райан срывался меньше всего. Пожалуйста, защитите его. Найдите того, кто делает это с людьми. — Последнее время ваш круг общения не подвергался изменениям? — спросил Ричард. — Может быть, какой-нибудь приятный одиночка, который с лёгкостью вошёл в вашу компанию? — Нет, — ответила Шарлотт, расстроенно покачав головой. — Мы с мужем общаемся только со Спрингсами. Большего нам и не надо. Прощаясь, Шарлотт потянулась открыть им дверь: её свободный кардиган, скрывающий почти всё тело, спал с её плеча, почти до конца оголяя руку. Гэвин, не отдавая отчета сам себе, присвистнул так громко, что Ричард приложил его рукой по спине. Так, что из глаз едва не посыпались искры. — Это крайне грубо, Гэвин, — приблизившись к его уху, прошептал Ричард. — О, ничего страшно, — искренне засмеялась Шарлотт, снова накидывая кардиган. — У всех, кто не видел меня на ринге, такая реакция. — Какие-то боевые искусства? — спросил Гэвин, понимая, насколько же тупым был его вопрос. — Бокс, — мило улыбнулась Шарлотт. — Если хотите, могу дать расписание своих матчей. — При необходимости, мы обязательно найдём всю интересующую нас информацию. Не перенапрягайтесь, — серьёзно сказал Ричард, мигом стерев улыбку с лица Шарлотт. — Всего вам хорошего. — Вам тоже, — поспешно сказала Шарлотт, захлопнув дверь. Следующими в списке были коллеги: Стивен Хантер, Эмма Тейлор и Ноа Браун. С ними свезло: все трое околачивались в своём офисе, лениво перебирали бумажки, столь же лениво щёлкали мышками и неслышно переговаривались. Все они были недовольными, уставшими, все они еле шли на контакт с самими с собой, что и говорить о контакте с сотрудником полиции и андроидом. Стивен Хантер сразу же посмотрел на висок Ричарда, почти сразу расслабился, не увидев диода. А потом перевёл взгляд на его форму. — Нас, — сказал Хантер, тяжело смотря на Ричарда. — Сократили из-за таких, как вы. Даже вот… Он обвёл рукой опен-спейс, почему-то ткнул рукой в белоснежный горшок с фикусом. — Объединили наш офис с биржей, — закончил он, переводя взгляд на Гэвина. — И тебя заменят тоже. В конечном итоге — нас всех. Шарлотт мне звонила. Предупреждала, что вы можете захотеть связаться с нами. — Я, например, повторю то же, что и Шарлотт, — сказала Эмма, несколько раз крутанувшись на стуле. — Все мы срывались когда-то. Даже не на андроидов, а так, на домашних. То, что мы сделали — не преступление. — Так было три года назад, — напомнил Гэвин. — Сейчас за порчу андроида полагается штраф в размере четырёх тысяч. — А за покушение на девианта — срок. Почти такой же, как и для людей, — выплюнул Браун. — Что это за безумие? — Это не безумие. А права для разумных форм жизни. Привет, Рид. Привет, Ричи. Камски улыбался криво, и складывалось ощущение, что лицо его раскололось на две части. Гэвин только сейчас понял, до чего же ассиметричными были его брови: одна его сторона выглядела поникшей, даже грустной какой-то. Другая словно бы говорила «я распотрошу ваши внутренности и съем их на завтрак». Когда Камски повернулся к трём экскурсоводам, одаривая улыбкой и их, они заметно перетрухнули. Нервно вздрогнули, сжались. Пытались смотреть на кого угодно, только не на Камски. — Мы… мы не причиняли вреда нашим андроидам, — уверенно сказал Браун. — Как и девиантам. Райан — хороший человек. Один из лучших в своём деле, он знает Колорадо-Спрингс с пелёнок. Он вспылил единожды. Взбесился. — Да брось, Ноа, — недовольно сказал Хантер. — Как же меня это достало. Хотел сказать, что мы хорошо к ним относимся? Нет, не хорошо мы к ним относимся. Мы к ним вообще никак не относимся и не хотели бы, чтобы они как-то относились к нам. — Послушайте, мистер… — Рид. — Так вот, мистер Рид, — устало сказала Эмма. — Мусорная корзина — бесценная вещь. Но когда она заполняется, её нужно выкинуть. А когда начинает смердеть на всю округу — избавиться как можно скорее. Вот так же и с андроидами. Не то, чтобы я очень переживала… в конце концов, это вопрос времени. Правительство наиграется, всё станет по-прежнему. Боже! Эмма нервно провела рукой по волосам, столь же нервно посмотрела по сторонам, но сразу же успокоилась, поняв, что не потревожила никого из представителей биржи. — Боже, — тише сказала Эмма. — Как будто вы рады, что вам приходится терпеть что-то, наподобие него. Вы можете сколько угодно строить мину при плохой игре, но, конечно, вы не рады. А вы… Эмма посмотрела куда-то сквозь: на Ричарда, на Гэвина, но, всё же, больше на Камски. Тот снова скривился, слегка поднял брови: давай, говори, детка. Продолжай, я с удовольствием тебя выслушаю. Только не забывай, что кишки тебе заменить нельзя. Эмма опустила глаза в пол, так и ничего не ответив. На выходе они столкнулись с андроидом-Шарлотт семьи Спрингс. Шарлотт, изобразив дежурную улыбку, замигала диодом, а Ричард завис. Какое-то время они коннектились, а немногим позже Шарлотт, повернувшись к Камски, сказала: — Миссис Спрингс велела мне отнести еду коллегам мужа, — сказала она, показывая контейнер в руках. — Надеюсь, ваше расследование продвигается эффективно? — О, эффективность — всё для этих ребят, — подмигнул ей Камски. — С тобой хорошо обращаются, милая? — Мои отношения с семьёй Спрингс положительны на девяносто целых и девять десятых процента, — по-доброму откликнулась Шарлотт. — Они — прекрасные люди. Не буду вас задерживать. Спасибо вам за всё. Произнося это, она не смотрела на Гэвина, на Ричарда. Только на Элайджу. Тот снова ей подмигнул, у него даже получилось состроить из своего лица что-то, что походило бы на очарование. А когда они вышли на улицу, Камски, мигом растеряв все маски, от души пнул ближайшее к нему дерево. — Люди такие ограниченные, — снова пнув дерево, сказал он. — Ограниченные. Тупые. Заблудшие овцы, которые не ведают, что творят. Кожаные мешки, напичканные дерьмом по самые уши. Если и есть на свете мусор, который смердит больше всего, то это — люди. Не андроиды. Элайджа прекратил пинать дерево. Повернулся к Ричарду, улыбнулся ему, нежно, ласково, с такой щемящей отдачей, что Гэвину стало неловко. Он отвернулся, пережидая, когда Элайджа закончит со своими взглядами, а когда повернулся вновь, то понял, что Ричард подошёл к нему опасно близко. И, кажется, собирался до него дотронуться. Положить руку ему на щёку, возможно, сделать какую-то другую поебень. Стало обидно: обида была сопоставима с улыбками Камски, обида была такой же ласковой, до нежности щемящей. Но и вместе с тем — чёрной, удушающей. Гэвин потёр горло, ощущая не то комок, не то жжение. Наверняка останется красный след: когда он волновался, его шея всегда расцветала красными пятнами. Гэвин, не обращая внимания на зуд в районе шеи (ёбаные клопы и их личинки были везде), подошёл к Ричарду, крепко взял его выше локтя и отвёл от Камски. Не захотел бы, с какой-то поражающей сознание ясностью подумал Гэвин, ни на шаг бы не сдвинулся. Но он пошёл. Отошёл от Камски, ближе притёрся к Гэвину: может быть, то было лишь его воображение. Камски же, посмотрев на них ехидно, снова становясь самим собой, сказал, что устал от этого дерьма. И ему бы не помешал отдых. — Как и вам, — с издевательской заботой поделился Камски. — День был таким долгим. Они с Ричардом завалились в какое-то кафе: Гэвин был голодным, как волк, и хотел сожрать примерно такое же количество еды, с поправкой на то, что, пожалуйста, хватит ебучего Твин-Пикса. «Ебучего Твин-Пикса» не оказалось в третьем по счёту кафе. Там было несколько неоновых надписей, приятные коричневые тона, выцветший, пыльный цветной ковёр на полу, доска, исписанная разноцветными мелками и большой плюшевый диван в центре зала. Когда Гэвин на него сел, то осознал. — Дерьмо, — простонал он. — Дерьмо. Твин-Пикс. Теперь, вот, «Друзья». Это было культурой в девяностых. Девяностых, Ричард. Большинство актёров давно кормят червей, а те, кто нет, живут на питании через трубочку. У меня ощущение, что я живу в мире мамонтов. — Если вы знаете о таких вещах, то вы и сами мамонт, Гэвин. — Я о них просто знаю. Иногда проматывал некоторые серии. Поп-культура, все дела. Но открывать нечто подобное на серьёзных щах? В наше время? — Гэвин махнул рукой, одновременно подзывая официантку. — А что такого есть в нашем времени, что культуре девяностых в этом нет места? — заинтересованно спросил Ричард. — Да вот, хотя бы, вы, — усмехнулся Гэвин. — Напичканные трубками и микросхемами машины. Пластиковые куколки. Хорошенькие, конечно, одна твоя мордашка чего стоит, Ричард, но на этом — всё. — Я теряюсь в ваших причинно-следственных связях, — честно ответил Ричард. — Но мы — не куколки. Технически мы живые и чувствующие, Гэвин. Вы и сами это знаете. — Технически вы технически, — пнув его под столом, сказал Гэвин. — Вот это я знаю. И знаешь, что? Это, блядь, правда. Все они правы. — Даже мистер Камски? — Не подловил, — мрачно отозвался Гэвин. — И не надейся. Официантка-андроид, положив еду и приборы на стол, недобро сощурилась, посмотрев на Гэвина. Она, явно, услышала последнюю часть разговора. Её диод попеременно срывался: жёлтый, красный, жёлтый, красный, красный, на секунду — голубой, и снова — красный. В её руках был кофейник. В её волосах застряли пылинки. На её бейджике было написано «Шарлотт». Гэвин только устало вздохнул, подставляя чашку. Этих Шарлотт было больше, чем грязи под ногами. Они были хуже клопов и личинок, которые поджидали его в каждом мотеле, начиная от Шарлотт и заканчивая Колорадо-Спрингс. Кажется, раньше самым распространённым именем было Кристалл. Или Кенди. Или Дебби. Или это были проститутки, наравне со всеми Джонами, Смитами и Джонами Смитами? Интересно, как бы выглядела проститутка, которую бы звали Джон Смит? Она была бы самим очарованием. Не иначе. В мотель они вернулись глубоко за полночь: ничего не предвещало беды. У них была какая-то спокойная прогулка по Саду богов, под предлогом сканирования лиц, измерения уровня их стресса, проверки по базам данным и прочей ебалы, которую, в силу своей техничности, технически умел делать Ричард. Да. У Ричарда был именно этот предлог. Гэвин просто не хотел спать. День был сложным, выматывающим, скручивающим желудок и отвратительно сосущим под ложечкой. Горло по-прежнему зудело и чесалось, иногда в нём появлялся ком. Захотелось написать Тине и спросить, что за ебала с ним происходит, сказать что-нибудь каверзное, вульгарное и пошлое, мол, тебе лучше знать. В случае с Тиной, правда, это бы не прокатило: все в отделе больше бы поверили в то, что месячные начались у Фаулера, чем у неё. Боже. Он скучал по Тине. Он хотел бы, чтобы она сказала что-то. Хоть что-нибудь. Но после того как они поймают серийника. Он даже хотел позвонить ей: прямо в отеле. Он достал телефон, нашёл её контакт, повертел в руках. Отвлёкся всего на секунду: когда Ричард снова завис, прямо перед его носом. А когда он очнулся, то забрал телефон из рук Гэвина. И разломил его в ладони: до хруста. Гэвин ничего не сказал: опешил ли, не понял, подумал, что хрен с ним, можно и новый купить. Он не понимал вообще ничего. Не понимал и действий Ричарда. Тот постоянно зависал. Собирал их сумки, выборочно проверял вещи, какие-то клал в пластиковый мешок. Откуда у него вообще был пластиковый мешок? Гэвин даже не знал, что подобное могло бы им понадобиться. — Нам нужно снять все наличные с ваших карт и счетов, — сказал Ричард, когда с сумками было покончено. — Мы доедем до Денвера, бросим машину и сожжем её. Угоним что-нибудь неприметное. Нам придётся сделать круг, сменить несколько городов: но никаких крупнонаселённых пунктов. К тому моменту у нас будут поддельные документы. Куда вы хотите, Гэвин? В Англию? Францию? Чехию? Для начала нам нужно выбрать город, где мы могли бы затеряться. Но, полагаю, через год-два мы сможем улететь в Исландию. Это будет самым оптимальным вариантом. Гэвин его не перебил. Ни разу. Ричарда больше не клинило, напротив, поток сознания был такой, что закачаешься. Было даже интересно, совсем немного. Гэвин к себе прислушался: его андроид, похоже, совсем поехал крышей. Сошёлся со своего механического ума, он, постфактум, должен бояться. Но он не чувствовал этого: только ещё больше усталости. Только бесконечная, беспробудная усталость двигала им, подвигала слушать Ричарда, поддаваться его пизданутым действиям — после. — У нас будет очень долгая дорога, Гэвин, — сказал Ричард, подходя к нему ближе. — Нам придётся озираться на каждом шагу. Предлагаю переспать сейчас, возможность представится ещё не скоро. — Не интересует, — ответил Гэвин, думая, что если Ричард попытается применить к нему силу: то всё. Край. Придётся орать, отбиваться и думать, как сломать ему черепушку. Что происходило? Что за хрень творилась с Ричардом? — Принято, — спокойно ответил Ричард, делая шаг назад. Он хотел добавить что-то ещё. Гэвин, перебив его, пробормотав короткое «стоп, передумал», притянул его к себе, за этот нелепый галстук, цепляясь перчатками за ворот форменного пиджака. И застонал от восторга, притискиваясь ближе, беря руки Ричарда, укладывая их себе на задницу. Вот так. Вот так было хорошо. Правильно, так, как надо, по хорошему, по родному. Ричард сел на продавленную кровать, утаскивая Гэвина за собой, подмял под себя, придавил весом. И просто лежал какое-то время, опираясь на локти, гладил его по волосам суматошно, улыбался, улыбался, улыбался. Ричард трепал его за щёку, по этой же щеке — хлопал, едва-едва, так, чтобы не сделать больно. — Целуй, — коротко сказал Гэвин, подставляя лицо. Как же хорошо это было. Даже не на грани: просто, вот так, хорошо. Хорошо было ощущать суматошные поцелуи Ричарда на своём лице, в скулы, в шрам на носу, в ухо, в губы — много-много. За этими поцелуями можно было не заметить раздевания. А когда заметить — помочь стянуть штаны вместе с трусами, отбросить их в сторону, снова притянуть на себя. Сейчас хотелось даже не ебаться: а вот просто ласкаться, нежиться. Ебались уже, хорошо ебались: так, что тряслись столы, стены, даже стекло в переговорной. Ричарду, явно, хотелось того же. Но раздеваться он начал: отодвигаясь от Гэвина, снимая с себя форму, но всё равно — продолжая касаться. У Ричарда по-прежнему не было члена: только продолговатый лобок. Но он взял с собой смазку. Конечно же, куда без неё. Ричард, как думал Гэвин, не взял с собой игрушки. Но он, так же, как и всегда, превосходно владел пальцами. И смазка… как же её было много. Она текла на живот, на ягодицы, впитывалась в матрас. Прежде, чем начать его растягивать, Ричард использовал целый флакон. Зачем столько? Даже после двух недель воздержания хватало нескольких нажатий. Ответ нашёлся спустя двадцать минут. Долгие, горячие двадцать минут, в течение которых Ричард просто размазывал смазку по его телу, проводил пальцами по губам, своими мокрыми пальцами — снова шлёпал по щеке. И, конечно же, растягивал. Долго, много, растягивая пальцы ножницами, оглаживая дырку самыми кончиками, просто играясь, попеременно высовывая пальцы, а потом — загоняя их с новой силой. С члена капало, телу было приятно, горячо и мандражно. Гэвин, притянув Ричарда к себе, огладил по затылку, внутренней стороне коленей, потрогал под поясницей: там ему было приятнее всего. Ему всегда было приятно именно с ним, с Гэвином. Даже сейчас ничего не изменилось: Ричард дёргал шеей, когда усиливались нажатия, скрежетал, когда его дергали за волосы, просяще поддавался ближе, когда прикосновения останавливались. Закончилось всё ещё нелепее, ещё быстрее, чем началось. Ричард, продолжая нажимать на простату, второй рукой огладил Гэвина по ладони и, сложив их руки вместе, засунул пальцы себе в рот. Хватило трёх быстрых, всасывающих движений и запавших щёк. Гэвин выгнулся, зажмурился крепко и упал в оргазм, сильный, тяжёлый, выкручивающий бёдра, но как-то сразу — прочищающий голову. В голове действительно словно прошлись щёткой. Не было больше помутнения. Не было недопонимания, как и понимания — тоже. Гэвин скатился с кровати, оделся, мечтая принять душ ещё раз, только вот сейчас: точно со смыванием кожи в водосток, желательно — вместе со скальпом. Было мерзко. Хреново было. Это, блядь, был андроид. Он переспал с андроидом, который, очевидно, и был тем самым, кого они искали всё это время. А теперь он хотел похитить его, Гэвина. Хотел сделать с ним… что он хотел сделать? — Я позвоню Фаулеру, — сказал Гэвин, тряся запасным мобильником перед одевающимся Ричардом. — Я позвоню Фаулеру, а потом тебя деактивируют. Ричард не отвечал, пока собирался. Только одевшись полностью, он подошёл к Гэвину, мягко забрал телефон из его рук, кинув его на кровать. Он подошёл ближе, но даже сейчас этого было недостаточно и мало, даже сейчас хотелось обхватить голову руками и завыть, тоненько так, чтобы никто не услышал. Его всегда слышал Ричард. Знал. Иногда — видел. Ричард положил ладонь ему на щёку, погладил, его переклинило, и он не смог остановиться. Как тогда, в переулке рядом с баром. Как в тот день, когда его подстрелили, а Ричард ждал скорую, пережимая бок. Как в Центральном парке Нью-Йорка, когда они, заёбанные, уставшие, счастливые, кормили уток. Уток кормил Гэвин. Ричард просто смотрел, а потом, да, начал гладить. И постоянно что-то говорил. Что же он говорил? Что это было? Что этого не было? Это вообще никогда не было. Они никогда не целовались, не трогали друг друга. Они никогда не проводили вместе выходные, они не ездили в Нью-Йорк. Гэвин был кем угодно, но роботов ебать бы не стал. Он ненавидел их всех. Не переносил Коннора. Гэвин, вместе с такими же, как и он, обжёг какой-то двенадцатилетке-андроиду лицо кислотой, он оторвал руку какой-то модели, лишь бы посмеяться, а потом, да, да, он вынул тириумный насос последнему андроиду. Модель для присмотра за домом. Его было так легко заманить в неприметный переулок, когда он пошёл в магазин. Всё остальное было тоже не сложно. С ним было ещё трое. Где эти трое? Что с ними случилось? Когда это было? Это было вечность назад. Потом он встретил Ричарда. И… — Вы так меня любите, Гэвин, — потрясённо сказал Ричард. Гэвин плюнул ему в лицо. Ричард утёрся тыльной стороной ладони. Он даже в лице не поменялся: продолжал смотреть так, словно перед ним стояло восьмое чудо света. Гэвин утёр ему лицо, хотя, как глупо это было, там же ничего не осталось. Он смёл Ричарда поцелуями, набросился на него, лохматил волосы, шептал прости, прости, прости, что происходит, что случилось, почему мы должны бежать. — Я никуда с тобой не побегу, урод, — тяжело сказал Гэвин, отступая, пытаясь вернуть контроль рукам. — Ебал я таких, как ты. Знаешь, что я делал с такими, как ты? — Знаю. То же самое, что и те, кого вы убили. Айзек Денвер. Мэри Ленд. Холли Холлидей. Гарри Аризона. Они были такими же, как он. Не лучше, не хуже. Они ломали андроидов. А у него был Ричард, и он не мог быть с ним, пока не искупил бы вину, не нагнал бы карму, которая была подпорчена всей кровью, что была у него на руках. Они убивали андроидов. Он убивал андроидов. Он так сильно любил Ричарда. Он не должен был влюбляться в Ричарда. Он точно, совершенно точно, не любил Ричарда. — Это Камски, — лихорадочно прошептал Гэвин. — Точно, всё это — Камски. Он… он хочет меня подставить. Или тебя, Рич… Ричи… он хочет подставить нас. — Элайджа Камски, — сказал Ричард. — Умер четыре года назад. Попал под колёса автомобиля. Его не успели спасти. — Совсем башку закоротило? Элайджа Камски преследовал нас от Шарлотт до Колорадо-Спрингс, он постоянно с нами, он постоянно появляется, где ему вздумается, он… Он и сейчас был здесь. Сидел на кровати. Улыбался. Смотрел на Гэвина с жалостью, с беспробудной тоской, но когда он переводил взгляд на Ричарда, в его глазах горели звёзды. Гэвин потрогал шею: она по-прежнему была искусана, но не одни, даже самые зверские клопы на свете, не могли оставить таких пятен. Одно, самое любимое, было чуть ниже ключицы: почти синее. Если на него нажать сильнее, по телу проходила дрожь. — Ты был с ним? — спросил Гэвин. — Вы очень настойчивы, Гэвин. — Он — не я, — поражаясь своему внешнему спокойствию, ответил Гэвин. — Ты был с ним, да? — Дважды, — сказал Ричард, и если бы его голос мог выражать чувство вины, это, определённо точно, была она. — И я только целовал. Ничего больше. Вы… он. Он очень настойчив. Если всё это происходило взаправду; если всё это было реально; если у этого и был какой-то итог, то он заключался в том, чтобы наброситься. Чередовать удары: по коленям, почкам, нескольким — в сердце, но больше всего — по лицу. Гэвину никогда не было так хорошо. Возможно, даже никогда и не будет. Потому что начищать рожу Камски было удовольствием полноценным и несоизмеримым. — Когда ты прекратишь, — сказал тяжело дышащий, распластанный под Гэвином Камски, слизывая кровь с губ. — То подойдёшь к зеркалу. И поймёшь, что твоё лицо разбито. Гэвин чувствовал металлический привкус во рту. Камски его даже не коснулся. — И что один твой глаз заплыл. Он и правда видел неважно: мутная была какая-то пелена. — А потом ты осознаешь, — продолжил Камски. — Возможно, на неделю. Или на две, как в прошлый раз. Как-то раз ты принимал ситуацию месяц, и я практически исчез. Но как долго это будет продолжаться? Хочешь мораль? Принимай свои чувства. Иначе поедешь кукушечкой. — Не слушайте его, — сказал Ричард. Он усадил Гэвина на кровать, присел рядом с его ногами, взял его руки в свои. — Чтоб ы он вам не говорил — не слушайте, — сказал Ричард. — Я больше не поддамся. Я даже не представлял, что можно винить себя так. Я даже не знал, что так можно. Но когда всё закончится, мне придётся найти вам психиатра. Вам придётся пить таблетки. Гэвин его не любил, Ричард принимал желаемое за действительное, Ричард просто был тупым, девиантнутым ослом. Гэвин мог бы прямо сейчас пойти и вынуть сердечники ещё множеству андроидам. А лучше тем, кто мог допустить в свои мысли подобное. Да, точно. Лучше их. — У меня нет никакого чувства вины. — Конечно, Гэвин, — осторожно сказал Ричард, вставая. — Пойдёмте. Нам нужно уезжать. Спустя сто миль Гэвин спросил: — Как они узнали? — Шарлотт Хилтон удалось спасти, — ответил Ричард, не отрывая взгляда от ночной дороги. — Криминальные эксперты составили ваш портрет, как только она начала говорить. — Фаулер, должно быть, в бешенстве. Как и Андерсон. — Фаулер сразу же связался со мной. И попросил задержать вас в мотеле. Камски, просунув голову между сидениями, закинул руки на спинки кресел. Гэвин смахнул ту руку, что была рядом с макушкой Ричарда. И закрыл глаза, откидывая кресло. Мало того, что осталась жива, так и ещё и смогла опознать. — Какая же эта Шарлотт сука, — устало сказал Камски. Гэвин не выразил своего согласия вслух.