Случайная месть

- Что, готовы к встрече с врагами, юноша? Не дожидаясь ответа, задавший вопрос мужчина, рослый и крепко сложенный гигант лет под тридцать, хлопнул собеседника ладонью между лопаток. Этот выпад, который, вероятно, должен был приободрить младшего товарища, чуть не сбил молодого человека с ног. Он, однако, тут же оправился и, весь вспыхув, не зная, правда, еще, как наиболее остроумным способом отреагировать на такое проявление дружеского расположения, хотел ответить дерзко и с достоинством, но вместо этого пролепетал что-то жалкое и неразборчивое: - Отнюдь... Как можно... Ничуть не... Как можете заметить... - Бросьте! Никто не смеет ставить вашу доблесть под сомнение. Но небольшая баталия, которая нам наверняка сейчас предстоит, - дело не такое приятное, как урок в фехтовальном зале. Тут уж нужны и собранность, и присутствие духа. А вы, как я погляжу, что-то совсем ударились в меланхолию. Видимо, эти печальные пустыри ностальгически напомнили Вам отмели родной Нормандии. Веселей, друг мой! Гигант, усмехнувшись, хотел было повторить свое недавнее упражнение, но третий товарищ с раздражением отвел его руку от спины юноши: - Оставьте его, сударь. Смею вас уверить, что серьезность нашего юного друга в такую минуту вполне уместна. Этот третий и сам теперь был не очень расположен ни к дружеским шуткам, ни к ироническим подтруниваниям над неопытностью сослуживца. Статный красавец лет двадцати пяти или шести с мужественным лицом, которое нисколько не портил шрам на левой щеке, всегда отличался серьезностью и молчаливостью, но сейчас был по-настоящему угрюм. Предстоящая стычка была для него чем-то большим, чем одним из многочисленных сражений, в которых ему доводилось участвовать по долгу службы. Была задета его гордость, а шутить с этим не следовало. Нисколько не обидевшись на товарища, с которым его связывали долгие годы дружбы, гигант продолжал: - Еще бы! Нашему молодому орленку, пожалуй, еще рановато скрестить... эээ... когти с этими грозными львами. Тьфу ты! Впрочем, к черту эти распроклятые сравнения. Я лишь хочу заметить, если сравнивать... - Не надо больше сравнений. Вы, как известно, не сильны в риторике. - Что верно, то верно. Но зато я силен в... эээ.. Зато я уж просто силен, да и нашему молодняку палец в рот не клади, - тут гигант кивнул головой в сторону уже знакомого нам юноши и еще одного товарища, стоявшего чуть поодаль и высматривавшего что-то из-за угла монастырской стены, - да и наш господин командир тоже орел орлом, если не какая другая птица, - добавил гигагнт вполголоса и усмехнулся. Командир, пятое и последнее лицо этой сцены, стоял чуть поодаль от основной группы и, надо полагать, не слышал бесхитростной похвалы своего подчиненного. Гигант продолжал: - Вот я и говорю, что... Серьезность и собранность - это сейчас весьма кстати, но уж уныние... Эх, черт возьми! Не обижайтесь, мой друг, а этого добра нам не надо. Марс и Арес, или как их там, на нашей стороне. Три молодца, таких-растаких... - Их четверо, - перебил гвардеец со шрамом. - Ну, четверо. Три молодца и какой-то шалопай, который убежит, как только мы выйдем из-за угла, - это для нас не противники! Через пару минут, вот увидишь, мы поведем их в каземат, если не оправим ко всем чертям, где им, право слово, самое место. Да я и один готов их разделать, дайте приказ! Ну, так уж и быть, подарю вам, мой милый, этого проклятого... Но монолог гиганта был внезапно прерван. Второй юноша, наблюдавший за чем-то из-за выступа, подбежал к командиру, и доложил: - Они достали шпаги, господин бригадир! - Отлично! Теперь они не отвертятся! - потирая руки, проговорил де Жюссак и скомандовал: - Гвардейцы, в строй! Угрюмый Каюзак, рослый Бикара и два молодых гвардейца, фамилии которых не сохранили исторические архивы, вслед за бравым бригадиром строем вышли из-за полуразрушенной стены. Для юноши, к которому Бикара обращался в начале нашего короткого рассказа, предстоящая стычка была едва ли не первым по-настоящему опасным испытанием силы и мужества. Франсуа Ксавье Гиацинт (раз уж мы не можем назвать его фамилию, то хотя бы назовем имена, данные ему при крещении) родился за двадцать с небольшим лет до описываемых нами событий в небольшом замке, принадлежащем древнему, но впавшему в бедность баронскому роду. Как младшего сына, отец поначалу готовил его к церковной карьере, благо брат жены, влиятельный аббат, мог предоставить ему весьма надежную протекцию. Однако, поскольку юный отпрыск знатной фамилии не проявил особых успехов в учении, отцу пришлось пересмотреть свои планы. Впрочем, хитроумный родитель не стал отказываться от поддержки родственника духовного звания, и с помощью влиятельного аббата добился зачисления Гиацинта в кардинальскую гвардию. Чем не замечательное начало карьеры для молодого человека! Так наш герой месяца три-четыре назад оказался в Париже. Среди гвардейцев кардинала его, надо сказать, ждал ни теплый, ни холодный прием, однако вскоре и он обзавелся несколькими приятелями. Одним из них был и Бикара. Нельзя сказать, чтобы их связала особо тесная дружба, однако добродушный гигант неизменно оказывал покровительство юному гвардейцу. Опытный служака помог наивному провинциалу устроиться в Париже, не раз приходил ему на помощь по службе объясняя ему разные обязанности честного гвардейца, а иногда и натаскивая юношу в искусстве фехтования. В целом Бикара был доволен своим учеником, но иногда, выбив шпагу из рук Гиацинта, по своему обыкновению грязно выругивался, и строго отчитывал молодого товарища: - Ну какой дурак так делает? А если вместо меня вы бы дрались с каким-нибудь мятежником или, еще того хуже, с мушкетером? Эх вы, усатая Венера! Бикара очень гордился тем, что наградил таким прозвищем молодого приятеля. Оно и правдо было в чем-то верно: голубоглазый и белокурый нормандец и впрямь был очень красив и, если бы не жиденькие усики над верхней губой, которые, надо сказать, не придавали его облику никакой солидности, вполне мог сойти за живое воплощение богини красоты. Поэтому не было ничего удивительного в том, что прелестный гвардеец по обычаю многих молодых людей уже успел обзавестись в Париже любовницей. Очарованная его красотой, проказница сама передавала ему записки и сама привела его однажды ночью в свой домик на какой-то улочке... Не о ней ли мечтательно задумался юноша, когда Бикара хлопнул его по спине? Впрочем, это была не знатная дама, о покровительстве которой в тайне мечтал молодой честолюбец, а, как он поведал другу, "всего лишь какая-то белошвейка"... Вскоре гвардейцы и мушкетеры встретились. Де Жюссак начал переговоры с мушкетерами, они стали спорить. Стало ясно, что без боя молодые люди не разойдутся. Тем временем Каюзак объяснялся с товарищами: - С Атосом буду драться я, - говорил он, указывая на самого старшего мушкетера. Бикара понимающе кивнул. - Вам, Бикара, пожалуй, достанется тот расфранченный бычок... - Уж я-то сотру с его рожи самодовольную ухмылку! - Молодежь выйдет против того слащавого фата... - Как? Не лучше ли им взять на себя того мальчишку... Они бы его живо отметелили... - Как бы ни так, Бикара! Наш бравый начальник, полагаю, выберет себе самого грозного противника, - с презрением процедил Каюзак. - Ничего не поделаешь! - Вдвоем наша молодежь сможет хорошенько потрепать этого хлыща. Только смотри, Бикара, помоги им, когда уложишь своего... Внезапный возглас "Тысяча чертей!" положил начало драке... Гиацинт хорошо фехтовал, но ему с товарищем достался опасный противник. Красивый молодой мужчина, изящный и утонченный, был гораздо опытнее новобранцев кардинальской гвардии. Впрочем, и ему было нелегко сражаться сразу с двумя фехтовальщиками. Между тем он выказывал полное спокойствие, чего нельзя было сказать о Гиацинте и его помощнике. Черт возьми, он и правда, как предупреждал Бикара, теперь не мог сосредоточиться! Перед его глазами вдруг проносились какие-то странные, неясные видения, никоим образом не связанные с опасным поединком. Неужели так и бывает во время битвы? Вот родной дом, вот мать, которая целует и крестит его, не сдерживая слезы... И тут же вдруг домик прекрасной белошвейки, этот неизведанный и порочный мир... Вот уж правда, вся жизнь перед глазами! Но разве сейчас время разбираться в себе? Гиацинт не хотел убивать мушкетера, у него даже не было никаких причин ненавидеть своего противника, но при всем этом он не мог не испытывать к нему какого-то отвращения. Что же тут было? Ответ на то презрение, которое тот выказывал кардиналистам. Но не только это. Не зная как, Гиацинт почувствовал, что этот молодой мушкетер хочет убить его и почему-то только его, а не второго гвардейца. Но почему? И тут он вспомнил это лицо. Это было словно внезапное озарение: Гиацинт видел этого человека, точно видел его! Но это был не дворянин, а какой-то посыльный, с которым он столкнулся, выходя из домика своей белошвейки... Арамис выбил шпагу из рук Гиацинта и, уколов в бедро, повалил на землю. Второго противника он, изловчившись, далеко оттолкнул от себя. Положение молодого нормандца теперь было хуже некуда. Неужели это конец? Не может быть! Благородный дворянин, пусть даже и мушкетер, не станет убивать безоружного! Однако Арамис, бросив второго противника, подбежал к Гиацинту и хладнокровно пронзил грудь юного гвардейца. - Судьба свела Марса и Адониса! - проронил несостоявшийся аббат над телом убитого противника. - Мой юный друг, за ночи, проведенные с Венерой платят дорого, даже если она будет не в обличии герцогини!

***

Конец этой истории хорошо известен читателю. Сообщим лишь об одной мелочи, которая, на наш взгляд, не должна повредить чести знаменитого гвардейца кардинала. Говорят, когда обитатели монастыря обнаружили на крыльце Бикара с поверженными товарищами (бригадир, второй и третий гвадеец были ранены, четвертый был убит), на глазах у этого железного человека блестели слезы.