Mon Amour

Антон встречает его в Париже. Он ведет себя так, словно этот город принадлежит ему, словно Париж — место, где он потерял старого себя, обрел нового и похоронил свое сердце. В его глазах плещется не скрытый интерес, а на губах мелькает едва заметная ухмылка — он чувствует уверенность и преобладание над Антоном, обычным туристом, который приехал сюда «всего лишь по работе», но на деле же… лишь для перерыва, который был ему нужен, нужен так сильно, что убежать от всех проблем под предлогом работы — лучшее дело, им совершенное. Его зовут Арсений. Он пишет небольшие рассказы и работает в кофейне на углу улицы — как раз напротив гостиницы Антона. Арсений не скрывает своего интереса, когда видит его в первый раз. Не прячется и во второй — он загадочно прекрасный, но именно это и делает его таким… привлекательным, что Антон не опускает взгляд в первый раз. Не скрывается в толпе и во второй; и это похоже на игру. — У меня не было планов в отношениях… на ночь. Арсений смеется слишком громко и по-детски звонко, Антон зависает: он цепляет взглядом искрящиеся от веселья голубые радужки, искреннюю улыбку на тонких губах и морщинки — едва видимые — у разреза глаз. У него лоб покрывается испариной, от которой хочется избавиться, чтобы не опозориться еще больше, чем есть сейчас. Антон тянет ладонь и хватает салфетку, сразу же прикладывая ее ко лбу. Арсений тактично делает вид, что все в порядке — так и есть, — и продолжает улыбаться. — Представь, — заговорщески шепчет он, склонившись над прилавком, и подмигивает, продолжая: — Это французский роман в октябре. На улице дождь, пасмурная погода, но внутри нас — только пламя. И мы вдвоем. Антон приоткрывает рот и чувствует, как приятно щемит в груди сердце. От слов, произнесенных Арсением, хотелось остаться с ним здесь навсегда — в городе окрыленных чувств, в месте, где все хоронят свои сердца; оставляют на память любовь — страстную, пылающую и незабываемую. Ему хочется, хочется так, как никогда, поддаться этому чувству внутри, дать себе вольную действовать так, как хочет то самое внутри. А Арсений смотрит и впитывает. Он весь какой-то… слишком пленяющий. Слишком. Незабываемый. Антон поджимает колени и не может оторвать взгляда от его лица. Он похож на статую в музее — руками касаться нельзя. Арсений весь словно сделан из мрамора — такой красивый, недоступный, но при этом притягивающий, как чертов магнит. И Антон, обладающий скудным словарным запасом, думает, что этих слов и вполовину не хватит, чтобы описать то, что происходит у него внутри. Арсений говорит медленно, с еле заметным французским акцентом, красиво и чувственно, и именно это вынуждает Антона ломать голову над тем, делает ли он все правильно. Правильный ли он сам, потому что Арсений… не такой. Он — не для него. Он далекий, а Антон… такой обычный. Самый простой парень из всех возможных простых парней, с растрепанными волосами, типичной внешностью и потухшими глазами — ничего особенного, но Арсений находит в нем что-то, а что — Антон понять, увы, не в силах. Он находит себя в его рассказах, и это становится для него выстрелом в тишину, потому что сердце, ранее падающее глубоко-глубоко под ребра, вдруг чувствует ту самую французскую окрыленность, и Антон не знает, правильное ли он подбирает слово — окрыленность, — когда с дрожащими пальцами перебирает исчерканные аккуратным и мелким почерком листы. Когда Арсений сидит под боком и исподлобья наблюдает за ним. — Париж действует, как магия, — начинает говорить Арсений, когда Антон сидит рядом с ним темной парижской ночью в парке. Он не понимает, что чувствует, но «правильно» — это то, где он сейчас. — Ты никогда не знаешь, куда тебя занесет. Год назад, когда мне было двадцать семь, я проводил ночи в борделях и целовал незнакомок, думал, что это — то, что мне нужно. Я не думал, что окажусь в совершенно другом месте, с другими людьми. Я жил под заклинанием, — Арсений замолкает и упирает свой взгляд в Эйфелеву башню, видневшуюся где-то впереди. Антон снова не может оторвать глаз от его лица. — Но сейчас… я словно там, где должен быть. Понимаешь меня? Антон не понимает. Он в таком замешательстве. Его так сильно тянет к этому человеку, словно он действительно заколдован, словно все это — сон, потому что не может происходить с ним такое в реальности. Потому что там, в реальном мире, его окружает настолько серая и одинаковая жизнь, что даже прогулка по городу в ночное время суток покажется невероятным развлечением. Потому что там — любовь всей его жизни. Так он привык считать до того, как не столкнулся глазами с Арсением. Так он привык думать до того, как не понял, что сердце обретает крылья, когда он видит его. Так он привык убеждать себя до того, как понял, что Париж околдовал его полностью. Антон действительно не понимает, но почему-то целует Арсения в эту ночь. Антон не имеет и малейшего понятия, но руки его за крепкой спиной, а губы — на чужих, приоткрытых и отдающих сладким привкусом вина. Он не соображает, его разум затуманен, и завтра он очень сильно пожалеет, но сейчас, когда на небе звезды сплетаются воедино, в груди — учащенное сердцебиение, а в его руках — сотканный из загадок Арсений, его ничего не волнует. Если бы Арсений попросил Антона прыгнуть за ним, он бы незамедлительно сделал это. Ему не нужно произносить те самые слова — все и так понятно. Если бы Арсений поцеловал его в первую минуту, Антон бы ответил. Ему не нужно быть писателем, чтобы Антон почувствовал себя бессмертным в его руках. Они врываются в квартиру Арсения, и Антон, снова целуя, снова прижимаясь к желанным губам, думает, что правильно — это касаться того самого человека, правильно — прижимать к себе любовь твоего сердца, а не жизни, правильно — чувствовать его дыхание на своих губах и понимать: ты должен был оказаться здесь раньше, тогда, когда жизнь вдруг стала одной серой картиной. Арсений притягивает его к себе снова и снова, скользит руками по влажным ладоням, задевая многочисленные браслеты, и отрывается от чужого лица. Вглядывается в зеленые — не блеклые, горящие — глаза в темноте. — Я сниму их, — говорит, и Антон тонет. Ему кажется, что найти его, Арсения, — это что-то нереальное, но вся ирония в том, что он… даже не искал. Оно само пришло — тогда, когда опустились руки, а желание бросить все затопило голову. И сейчас, чувствуя, как Арсений аккуратно цепляет каждый его браслет и стаскивает с запястья, Антон задыхается, тонет и снова задыхается от нахлынувших чувств. Его зовут Арсений, и его прикосновения — это особый вид искусства. Антон не рассматривает интерьер типичной французской квартирки с небольшим балконом из гостиной, он только ловит каждый чужой выдох своими губами, он только теряется в этом человеке, забывая о том, что существует что-то, кроме этих поцелуев, этих касаний, этих голубых глаз и особенной атмосферы этой ночью, когда даже сухие цветы на окне кажутся чем-то особенно романтичным. Браслеты теряются на полу прихожей. Антон не пытается вырваться, он только подчиняется французской магии — так ведь сказал Арсений, когда они были вдвоем в парке? Он ничего не делает, он не добивается и не старается менять линию событий, потому что за него все делает Париж — город, где он уже оставил свое сердце. Арсений целует его плечо и слишком медленно тянется рукой к его ладони, прикасаясь к ней, но не делая ничего больше. В полумраке комнаты замирает над ним, склонившись к лицу, к губам. И Антон понимает: он ждет второго шага, потому что одно дело — поцеловать от нахлынувших эмоций, а другое — отдаться человеку без остатка. Ему кажется, что время теряет свой привычный ритм и превращается в лед — стрелки застывают, а минуты растягиваются, образовывая между друг другом нескончаемую ночь. Антон задает себе вопрос: «Правильно ли сейчас сделать то, что, кажется, я хочу?» — и в голове тишина. Он принимает это за согласие, потому что он бы даже «нет, ты должен остановиться» воспринял как «да», потому что ему, на самом-то деле, нет дела до здравого смысла, когда рядом Арсений, когда за окном — долгая парижская ночь, укрывающая их от всех предрассудков и мыслей. — У меня есть любовь в… Москве, — вырывается так быстро, что Антон не успевает остановить себя. Арсений, на удивление, лишь улыбается и мягко трется носом о щеку Антона. — Мы договорились, — тихо говорит он, проводя пальцем по внутренней стороне ладони Антона; тот невольно ежится от мурашек, — это только одна ночь. Ничего больше. Ты забудешь меня, когда сядешь в самолет. Антон не понимает его слов, теряется в чувствах, но снова делает это — рывком втягивает Арсения в долгий и обжигающий легкие поцелуй, переплетая их пальцы. Он старается не думать хотя бы сейчас, когда его так крепко прижимают к себе, о том, что будет после, потому что есть только настоящее — эта ночь, когда Арсений говорит не волноваться, и Антон впервые понимает каждое слово правильно. Так, как должен был с самого начала. Слова теряются, как Антон в Арсении, а чувства приобретают новую силу — яркую, окрыляющую, нужную, как глоток свежего воздуха после заточения в душной комнате. Дышать с каждой застывшей на часах секундой все тяжелее, но Антон и не думает говорить всему «стоп», потому что этот предупреждающий знак сломался еще тогда, когда Антон, пересилив себя, шагнул навстречу неизвестному и загадочному незнакомцу в кофейне. Когда он, читая записки о себе, задыхался, не имея понятия, что следует сказать, когда он закончит. И начнет перечитывать, глотать каждое слово снова и снова. Снова и снова. — Говорят: «Увидеть Париж — и умереть!» — и это то чувство, которое я испытывал, когда впервые оказался здесь. Когда решение остаться здесь стало первым правильным решением в моей жизни, — вполголоса произносит Арсений поздней ночью, когда за окном стихают машины и между улочками повисает особенная тишина. Антон замечает, что взгляд Арсения печален, но решает, что лезть в его чувства, если он сам ничего не расскажет, — это, как минимум, бестактно. — А есть второй раз? Арсений усмехается чему-то своему, и тут же его лицо приобретает серьезное, задумчивое выражение. Он копошится в одеяле, задевая при этом Антона, и искренне делится: — Да, есть, — улыбка появляется на его губах, — это ты. Антон никогда не понимал, когда в книгах или фильмах появлялась фраза «сердце замерло», но сейчас, слушая тихий и по-своему убаюкивающий голос Арсения, он ощущает это на себе. У него лоб — как в первый раз — покрывается испариной, но салфетки рядом нет, а пальцы, скрепленные с чужими, сжимаются чуть крепче от окутывающего состояния счастья — неуловимого, но настоящего. Редкого, но от этого — более ценного. — Не бери в голову, mon amour, — вдруг произносит Арсений и переворачивается набок. Антон думает недолго: перелезает через Арсения и оказывается лицом к нему. Тот глазами бегает по лицу во мраке и пытается понять: правильно ли он все сказал, правильно ли было выдавать это. Антон касается его лба и ведет кончиком пальца по скрытому в темноте лицу, касаясь родинок, дотрагиваясь до острого кончика носа и соскальзывая к приоткрытым губам. Он прикрывает глаза, и Антон понимает то, чего до сих пор не может признать Арсений: он влюбляется под воздействием магической атмосферы Парижа, но осознать это — боится. Потому что думал, долгое время думал, что сердце его — в недрах, в глубоких катакомбах Парижа зарыто, спрятано от глаз. И Антону страшно касаться его губ первым в третий раз, потому что он понимает — когда он только перешагнет порог салона самолета, он действительно потеряет Арсения в своей голове, тот останется лишь картинкой и выдуманной историей на исписанных бумажках из старого блокнота. Арсений останется писателем, истории которого бессмертны, но любовь, ожившая в них, — нет. — Я прощу тебя, если ты исчезнешь завтра утром, — шепчет Арсений, двигаясь ближе к Антону. Тот поджимает губы и понимает: да, он исчезнет, эта правда чертовски тяжела для осознания, но на то она и правда — принимать сложно, но нужно, потому что это лучше, чем ложь. — Только разбуди меня. Скажи, что уходишь. Антон кивает и делает четвертый шаг — в самые губы он говорит: — Ты — это лучшее, что случилось с моим сердцем, — и целует. Отчаянно, цепляясь за плечи, чувствуя, как внутри все замирает, а Арсений — когда-то далекий — тонет в нем, не боясь умереть. Не боясь прыгнуть. Утром Антон просыпается, когда Арсения рядом уже нет, а на подушке, где еще ночью была его голова, лежит бумажка с аккуратным и мелким почерком. Он, не читая, пихает ее в карман и исчезает из квартиры. Браслеты он оставляет в коридоре — как напоминание, чтобы Арсений не терял его, чтобы помнил — даже если он сотрется из памяти, в сердце он останется навечно, его образ сохранится в застывших минутах и растворится в тихой парижской ночи.

Ты просил разбудить, но ушел сам. Ты думал, что любовь — это последнее, что ты найдешь и потеряешь здесь. Ты так наивно предполагал, что я останусь. Но я, увы, не в силах. В Москве у меня любовь. А в Париже я оставил свое сердце.

«Я не хотел искать любовь, но здесь, с тобой, я нашел что-то большее. У тебя всегда будет мое сердце», — пишет Арсений торопливо и немного нервно, это видно по скачущим буквам, и Антон, прочитав то самое, спрятанное, проводит пальцем по уголку, расправляя его; там нарисована небольшая звездочка — заковыристая, едва заметная, словно ручку расписывали, но Арсений, Антон уверен, не просто расписывал ручку. Он делал все намеренно. Кроме того, что сделал в последний момент — он полюбил, и Антон, улетая из Парижа, понимал: здесь Арсений просто-напросто оказался жертвой, так легко попавшей в этот капкан.