Сумерки сгущались над оживленным городком Италии, его жители разбрелись по домам, оставляя больше места влюбленным парочкам, которых всем сердцем ненавидел Антонио. По своему обыкновению он стоял у окна, заправив руки за спину. Черный фрак сочетался вместе с волосами цвета смоли, которую только что выварил кузнец. Темные цвета всегда подчеркивали медово-золотистые глаза Сальери и общие черты его худощавого лица, выделяя густые черные брови и аккуратную бородку.
Под окном домика вновь раздался хохот очередной девушки, и мужчина нахмурился, презрительно фыркнув вслед за омерзительным, как казалось ему, звуком. Он всегда был угрюм и старался свободное время вкладывать исключительно в новую пьесу. Но сейчас ни вдохновения, ни простого желания закончить произведение не было, и Антонио без дела стоял около открытого окна, вглядываясь в потемневшие силуэты таверн, кузнец и мастерских, в горизонт, где еще поблескивало заходящее солнце.
Сальери вздохнул, на улице стало заметно прохладнее, и он поежился от подувшего в окно ветра, черный фрак в последнее время его совершенно не грел. Мужчина последний раз бросил тяжелый взгляд на пурпурно-розовое небо, перистые облачка над оливковыми рощицами, и закрыл окно. В комнате стало заметно тише, не было слышно пустых разговоров о любви, серенад под окнами городских красавиц и просто шума, создаваемого жителями. Но от такой тишины становилось не по себе, и Антонио хотелось подавить назойливый звон в ушах разговором с кем-нибудь в этом доме. Пусть, даже, это будет прислуга или юнец, совсем мальчишка, по имени Вольфганг. Сердце болезненно сжалось при упоминании этого юнца, избалованного и еще не доросшего до настоящего композитора, сдержанного и понимающего публику. Возможно, именно поэтому у Сальери пьесы были более популярны, чем у молодого соперника.
Подумав еще раз о том, хочет ли он беседовать, Антонио размеренным шагом пересек комнату и вышел, заперев за собой дверь. Звуков надоедливой мелодии в исполнении Моцарта не было слышно, значит, он уже закончил какую-нибудь из своих неудачных пьес. Что ж, упрекать его в том, что так быстро настоящие произведения не появляются на свет, он не будет, да и это явно бесполезно, Амадей его все равно не послушает. Мужчина как никто другой знал характер Вольфганга и, соответственно, знал, что закончив любое свое произведение, он прибежит к нему и будет хвастаться своей быстротой написания. Это единственное, что раздражало Антонио в поведении юноши, но они были друзьями, жили в одном доме, и ему ничего не оставалось, кроме как терпеть молодые порывы Амадея.
Посвист какой-то навящиво-слащавой мелодии заставил черноволосого остановиться посередине коридора, чуть насупиться и развернуться обратно, к своей комнате, но лишь бы этот чудак, свалившийся на его голову, не заметил Сальери бродящим по коридору. Конечно же, Моцарт мог услышать шаги, нагнать его, но сам Антонио всегда старался не задумывать об этом. Он не раз убеждался, что юноша редко может узнать его по походке и часто пугался неожиданного появления своего друга у себя в комнате. Амадей был ветреный человек, что сказать, так нечего.
— Антонио! – звонко произнес блондин, вбегая по лестнице на этаж, где располагался названный друг. Улыбка тут же озарила лицо молодого композитора при виде мужчины.
Сальери уже был у двери своей комнаты, когда несносный мальчишка все-таки нагнал его и с криками бросился в его сторону. Антонио лишь вздохнул, наблюдая за жестами своего приятеля, который буквально лез обниматься и целоваться.
— Вечера-вечера, - пробормотал черноволосый и взглянул на юношу, который никогда не скрывал своих чувств и даже сейчас искренне и по-детски наивно улыбался. Почему-то, эта улыбка вызывала странный трепет, и понять этого не мог даже опытный Сальери, - Если бы ты был хоть капельку внимательнее, Амадей, то замечал бы, что я всегда серьезен.
В глубине медово-золотистых глаз всегда можно было утонуть, но не тогда, когда они отливались свинцом. Это означало лишь то, что-либо мужчина был чем-то недоволен, либо злился. Конечно, злился он всегда открыто, также, как и не скрывал своего недовольства, значит, это были новые эмоции, не известные ранее Моцарту. Но делиться ими Антонио даже и не собирался, этот мальчишка вряд ли его поймет.
— Ты что-то хотел? - наконец-то выпалил композитор, искривив лицо в укоризненной гримасе, а в глазах вспыхнул привычный огонек дьявольщинки.
— Я хотел бы с тобой по-дружески поговорить, - резво выдохнул Вольфганг, выпрямляя спину под тяжелым взглядом Антонио, что сделать было крайне сложно.
Смолистые волосы блестели в лёгком свете свечей, оттеняя и без того угнетающий взгляд Антонио. Губы мужчины были сжаты в тонкую полоску, но тем не менее он дернул ручку двери, приглашая Амадея пройти внутрь своей комнаты.
Помещение было освещено более скудно, нежели коридоры дома, но объяснялось это довольно просто — Сальери любил полумрак, и сам говорил, что при приглушенном свете творить всегда легче. Около окна расположился дорогой письменный стол, стопочками на нем стояли законченные пьесы, а с другой стороны расположились произведения, находящиеся в процессе или требующие доработок автора, чернильница с воткнутым в неё белоснежным гусиным пером, отмечавшая недавнюю работу Сальери.
В другой стороне, как и всегда, стоял потертый старенький рояль, главная отличительная черта в комнате мужчины. Он очень любил этот инструмент, часто дождливыми вечерами наигрывал мелодии, приходившие в голову из недавних пьес, подходящие под обстановку.
Остальной интерьер не особо бросался в глаза — аккуратно застеленная одноместная кровать, камин, на случай, если владелец комнаты замерзнет, шкаф с нарядами для различных мероприятий, но все знали, что сам Антонио мало что надевал из них. Чёрный костюм или фрак, жилетка и белая рубашка — все, что использовал мужчина для светских выездов. Да и сейчас он был в том своем излюбленном одеянии.
— Я слышал, что ты сочинил новую пьесу. Не боишься, что она вновь будет неуспешной? - вздохнул Сальери, он все же решил попытаться вразумить юнца.
Моцарт вновь удивился такому порядку в комнате мужчины, ведь тот никогда сюда не пускал прислугу и даже ругался по этому поводу. Глаза не сразу привыкли к мрачной обстановке после светлого коридора, но основные образы блондин смог различить. Камин тихонько потрескивал в тишине, пока Амадей привыкал к новому освещению и подбирал слова.
— Я еще хочу подумать над ее окончанием, - просто ответил он, — Я тоже слышал, что ты практически закончил свое новое произведение.. Ай!
Вольфганг спокойно ходил по комнате, пока не споткнулся о стоящее посередине кресло. Антонио вовремя подоспел к приятелю, услышав выкрик и грохот, — блондин упал на сильные руки мужчины, которые также ловко и быстро поставили юношу на ноги, как и подхватили в воздухе. Сердце Моцарта бешено колотилось, когда он стремительно полетел вниз, но уткнулся в грудь Антонио, который не дал ему упасть и разбить нос. Запах лаванды вперемешку с яблоневым цветом, которым были пропитана кожа и одежда черноволосого, щекотал ноздри до сих пор. Амадей не знал, почему щеки вдруг резко полыхнули жарким пламенем, но говорить об этом своему спасителю он не стал.
Убедившись, что Моцарт хорошо стоит на ногах, Сальери подошёл к небольшому столику рядом с камином, на нём стояла бутылка дорогого вина, которое он предпочитал любому другому за отменный терпковатый вкус и приятный аромат. Мужчина легко поднял бутылку, в ней оставалось не больше бокала любимого напитка, но это ни капельки не смутило черноволосого, и он с удовольствием плесканул в прозрачный фужер ярко-красной жидкости.
— Я удивлён, что ты решил поработать над чем-то больше, чем один день, - вслед за словами последовал смешок, - Я практически закончил, но она все ещё несовершенна. Могу наиграть несколько мотивов, если хочешь.
Сальери поднял бокал со столика и поднес к губам, приятный аромат наполнил лёгкие мужчины, и он судорожно вдыхал его, втягивая запах как можно глубже. Мужчина сделал глоток, украдкой наблюдая за ошеломленным Амадеем, который так и остался стоять на том месте, где чуть не расквасил себе нос. Но, немного отойдя от шока, юнец вновь заулыбался и кивнул на предложение мужчины.
Вино приятно обжигало горло, заполняло каждую клеточку тела. В последнее время Антонио мерз даже перед зажженным камином, и только алкоголь поддерживал внутреннее тепло. Он вновь вздрогнул, когда мурашки пробежались от затылка до самой поясницы, и тут же залпом выпил оставшееся содержимое бокала, а потом вернул его на положенное место, рядом с опустошенной бутылкой, в которой осталось чуть меньше двух глотков согревающей жидкости.
Ответ Амадея был утвердительным, и Сальери размеренным шагом устремился в сторону рояля в конце комнаты. Усевшись на пуфик, обтянутый красным бархатом с позолотой, он начал выбирать, что следует сыграть, чтобы и подчеркнуть свой талант, и одновременно воодушевить молодого композитора на завершение своей пьесы. Ничего лучше, чем отрывок из его знаменитой оперы в его собственном исполнении, Антонио не мог придумать. Бледные пальцы опустились на клавиши, уже в этот момент создавая образ главного героя произведения чередованием громких и тихих звучаний. Музыка переливалась тонким ручейком по комнате, ласкала слух. Все-таки мужчина был гениальным пианистом и исполнял свои произведения даже лучше, чем это делалось целым оркестром.
Моцарт несколько секунд стоял в недоумении, пытался уловить истинные мотивы музыки, но, в отличии от его композиций, над арией Антонио нужно было поразмыслить. Он и правда наслаждался гениальным произведением, хотя не раз слышал его исполнение на сцене местного театра. Но все же здесь оно звучало по-другому, по-особенному. Амадей, завороженный игрой Сальери, медленно поплелся в сторону, откуда доносились чарующие звуки. По мере приближения он все больше затаивал дыхание, когда высокие ноты переплетались с низкими и тяжелыми в неповторимом звучании.
Пальцы ловко перескакивали с клавиши на клавишу, Антонио был увлечен игрой звуков, не сразу заметив Вольфганга, склонившегося над ним и следящего за каждым движением руки. Он протянул руку вперед, касаясь пальцев черноволосого мужчины, от чего тот прекратил играть и сразу вернулся в реальность. Посветлевшее ранее лицо вновь стало угрюмым, а волосы цвета смоли казались еще темнее в полумраке.
— Амадей, - выдохнул имя блондина Сальери, ощущая, чья это была рука. Взгляд мрачного композитора устремился на лицо юнца, отыскивая ответы среди разнообразных чувств и эмоций, которые испытывал тогда его друг. Но кроме привычной улыбки и позитива он не мог ничего разглядеть, разве что у того на щеках появился легкий румянец. Ранее Антонио уже замечал такие проявления эмоций со стороны Моцарта, но связать их с собой никак не мог.
Мужчина провел другой рукой по костяшкам пальцев нежной руки приятеля и впервые за долгое время улыбнулся, без фальши и наигранности, без зависти, испытываемой к Вольфгангу, который пользовался женским вниманием в отличии от него самого.
Антонио привстал с пуфика, поднимая за собой руку Моцарта. Конечно, мужчина был чуть выше светловолосого, но тем не менее, это не мешало заглянуть в глаза молодого композитора прямо, не свысока.
— Надеюсь, мы всегда с тобой будет дружны, хоть и являемся соперниками друг другу, - тягучий баритон ласкал слух, особенно если мужчина специально протягивал каждое слово. Ему нравилось смущать Амадея, ведь в такие моменты он выглядел беспомощным, и этого хватало, чтобы ощутить свое превосходство над ним. На лице Сальери появилась уже хитрая улыбка, а в медово-золотистых глазах заиграли бесята, от чего взгляд стал более легким и живым.
Сальери долго рассматривал молодые черты Моцарта, как будто пытался что-то понять, найти что-то для себя в этом юношеском лице. Тонкие розовые губы, расплывшиеся в приятной дружелюбной улыбке, яркие глаза, выделяющиеся в темноте при свете огня в камине и поблескивающие от игры пламени. Все это заставляло задуматься — почему именно он стал его соперником? Почему сначала другом, достаточно близким, чтобы соревноваться с ним за внимание публики? Но, как известно, человеческое общество выбирает своих кумиров, основываясь на устоявшихся обычаях. У Моцарта же был неординарный стиль, и именно из-за этого все его пьесы с крахом падали в небытие, растаптывались народом. Антонио было искренне жаль паренька за такую судьбу талантливого, но непризнанного композитора.
— Я тоже надеюсь, что наша дружба перерастет соперничество за сцену, - Вольфганг нежно улыбнулся и перевернул ладонь мужчины, что-то высматривая на ней, - Я никогда не мог подумать, что твоя музыка может быть настолько прекрасна. Она открывает действительно удивительный мир, где существует не какой-то замысловатый герой пьесы, а именно ты. Это меня действительно радует, что во время игры ты открываешь себя.
Когда юноша начал вырисовывать причудливые узоры на ладони мужчины, то Сальери в догадках наклонил голову в сторону, из-за чего косая челка скрыла глаза черноволосого от любопытного взора Моцарта. Но сам Антонио все отчётливо видел: какие-то линии напоминали ему ноты, некоторые — образы зверей. Блондин восхвалял музыку мужчины, и это была своеобразная победа для композитора, который хищно улыбнулся в тот же момент, когда его приятель начал осыпать его комплиментами.
— Прибереги это для дам, мой друг, - шикнул Сальери, накрывая ладонью второй руки руку Вольфганга. Вторая рука оказалась холодной словно лёд, - Ты же знаешь, что я не терплю эти слащавые речи, особенно по отношению к себе. Блондин судорожно вздохнул, когда ледяные кончики пальцев коснулись его кожи.
— Какие у тебя, все же, холодные руки, - полушепотом пробормотал Амадей, нахмурившись. Он не раз видел, как его друг внутренне страдает, и не нравилось Моцарту именно то, что свои страдания Антонио скрывает и от него. Юноша сжал руки композитора в своих ладонях, пытаясь их согреть, но Сальери отдернул их, удаляясь в сторону. Похоже, что мальчишка не угодил мужчине и в этот раз, на что Вольфганг обиженно вздохнул. Он желал, чтобы его друг был хотя бы капельку открытым, и не хотел, чтобы черноволосый мерз даже в теплую погоду.
Антонио остановился около окна, на улице было совсем темно, и лунный свет сквозь толстое стекло еле проникал в комнату. Лицо композитора выглядело совсем истощенным в холодном отблеске, а глаза совсем неживыми, стеклянными. Амадея это испугало, и он поспешил вслед за Сальери, ведомый странным трепетом в груди, которое испытывал только в те моменты, когда по-настоящему беспокоился за мужчину.
— Мне не нужна жалость, Амадей, - прокомментировал Антонио, услышав приближение юноши, и эта фраза остановила Моцарта на пол пути.
— Иногда мне кажется, что ты ангел, которого выгнали с небес за какую-то оплошность, - еле слышно протараторил Моцарт, делая еще несколько шагов навстречу мужчине, но останавливаясь на пол пути, поняв, что Антонио не примет никакой помощи с его стороны, даже самой безобидной, — согреть несчастного в этот холодный для него вечер.
***
«Дорогой отец, пишу тебе вследствие того, что давно не отправлял тебе писем, хоть и произошло довольно много событий.
Как ты знаешь, по приезду в этот замечательный город я породнился с Антонио Сальери, и вот уже на протяжении многих дней мы с ним неразлучные друзья. По случаю того, что я давно не писал тебе, то немного расскажу то, что узнал о моем приятеле. Он всегда ходит в черном, независимо от ситуации — светское мероприятие, праздник или похороны близкого человека. Не знаю, почему, но он никогда не использует яркие наряды, и часто это меня пугает и одновременно завораживает в нем. Антонио хорошо сочиняет и часто делится своей музыкой со мной, и именно его произведения часто вдохновляют меня писать свои пьесы. Сложно поверить, что такой серьезный и угрюмый человек, как он, может сочинять и даже играть — поверь мне, отец, играет он даже лучше, чем сочиняет! — нежную или веселую музыку. У него холодные руки и часто Антонио мерзнет даже в самую жаркую погоду. Меня это пугает, отец, так же как и то, что отвергает любую помощь, будь она моя или чужая. Порою мне кажется, что он — настоящий ангел среди людского сброда, которого прогнали с небес, как падший, но все же ангел.
Если будет время, мой дорогой отец, то напишу тебе еще раз,
Твой любящий сын, Вольфганг Амадей Моцарт.»
