Семь. Израиль

Один. Плохие писатели начинают со слов «однажды», «когда-то». Именно с этих наречий взяло бы начало мое повествование. В поисках смысла жизни в своих двадцать меня заносило не раз в страны Европы, в пустыни, на берега и острова. Этот случай вовсе не стал исключением, скорее, закономерностью. Часы «Swatch» со швейцарским флагом на руке мерно отбивали секунды, короткая стрелка намекала на вечер, примерно восемь; но я их не слышал, полностью погруженный в музыку, в которой воедино слились мужской голос и гитара. Москвич, влюбленный в девочку из Питера, пел о том, что, когда ты ждешь чуда, оно спит в стеклянной банке. Взгляд блуждал по одинаковым людям, стоящим вокруг выделяющегося необычной прической и громкими речами мужчины, морю, песку, звездам, которые контрастировали на фоне темного-темного неба, взлетно-посадочную полосу. Я даже не понял, как внезапно слова песни слились в один протяженный гудок, самолет, летевший в сторону нашей группы, завис при посадке, мальчик, в бриджах по колени в воде, замер, а брызги каплями застыли на кончиках пальцев, так и не сорвавшись с кистей. Мой взгляд был прикован к Ней, к незнакомке, шедшей в красном коротком платье, холодный воздух, будто, рикошетя от нее, становился жарким и даже с довольно длинной дистанции между нами обжигал мою кожу. Наконец время отмерло, заставив подол Ее платья развиваться по ветру, к нему присоединились и казавшиеся при вечернем свете совсем чёрными волосы. Она заметила меня, и уголки ее губ чуть поднялись вверх в легкой улыбке. Мои руки задрожали, я почувствовал дискомфорт в левом локте, перемотанном бинтом. К моему великому удивлению, Она присоединилась к нашей группе. Я настолько был увлечен, что не успел уследить, как экскурсовод подлетел ко мне и со всего размаху зарядил буклетом по голове, видимо, увидев наушники и мой стеклянный взгляд. Группу распускают, и ты уходишь, одна, не соизволив снизойти до кого-то из участников. Я срываюсь с места и цепляю тебя за предплечье, окликая по имени. Ты поворачиваешься и говоришь на русском. Повисло неловкое молчание и я, не найдя варианта лучше, чем попросить сигарету, озвучил мысленный вопрос, добавив фирменное «у такой красивой девушки не найдется», одновременно в голове ругая себя за глупые слова, как в том пресловутом шоу, где мужчины должны были «пикапить» девушек. Пытаясь сгладить острые углы, я продолжаю говорить, тем самым ухудшая свое положение: «А если найдется, сразу позову замуж». Мой внутренний голос уже орет матом на мозг, в то время как девушка лишь хихикает, обнажая верхний ряд белых зубов. Я уже не помню как, но мы вместе находим «Арому» и выкуриваем одну за другой, забывая о том, что у времени есть границы. Два. Мы встретились в Яд ва-Шем. Весь путь от начала до конца мемориального комплекса – от стены-коллажа, повествующей о мирной жизни людей до войны, до открытого балкона с видом на парк, символизирующего надежду на светлое будущее, - мы проделали молча, в разных концах нашего экскурсионного каравана. Я видел, как ты смотришь на вывеску «Arbeit macht frei», видео с героями войны, которые старались оставаться стойкими даже в собственных откровениях, фотографии тощих измученных людей, от которых остались кожа да кости. У тебя наворачивались слезы на глазах. И я жалел о том, что не мог быть на поле боя, чтобы спасти каждого солдата, человека, судьбе которого ты искренне сочувствовала и потому из лучших побуждений, уважения и сострадания, старалась сдерживать постоянный порыв выбежать отсюда, лишь бы стало чуть легче от этой психологической ноши. Но после было лишь больнее - детский мемориал, где лишь темнота, зеркала, символизирующие бесконечность, свечи и возникающие из ниоткуда голоса, как гром средь ясного неба, диктующие имена, фамилии, возраст и страну проживания погибших маленьких людей. Ты медленно вышла, а затем все же сорвалась и скрылась за углом, не давая никому видеть свою слабость, как плачет человек, идущий по жизни смеясь. Я так и не нахожу в себе смелости подойти и обнять тебя. Вечером хожу хмурый – конечно, из-за Яд ва-Шем. Невообразимая тяга подышать ядовитым воздухом победила над желанием поспать и вытянула меня вечером из гостиничного номера, именно она и свела нас. Ты живешь со мной в одном месте? Слово за слово, и вот я уже в лобби смотрю, как ты жонглируешь с цифрами в отчетах, которые тебе задали в вузе, и это восхищает. Ты объясняешь решения задач, я пытаюсь бренчать на гитаре, ты учишь, я слушаю и повинуюсь. Еще несколько часов этой короткой для меня ночи. Твое внимание постоянно похищают, ты отзывчиво улыбаешься и участвуешь в разговорах. Я тяну тебя за собой на улицу. Ты в своей короткой юбчонке, одна последняя сигарета и ночной Эйлат. Машины учтиво объезжают нас стороной, ветер намекает на то, что надолго мы здесь остаться не сможем. Я даю тебе кардиган и приглашаю занять место рядом на скамье. Я так сильно хочу тебя коснуться, когда вижу, как ты запрокидываешь голову, чтобы лучше рассмотреть небо, и вытягиваешь шею. Ночью быть смелее становиться проще, и я, пользуясь отговоркой про мерзнущие руки, подтягиваю тебя к себе. Голова с блестящими темными длинными волосами ложиться мне на грудь, и я молю, чтобы сквозь рубашку ты не слышала, как сердце отстукивает тамбурин. Прошу время остановиться, замереть эту романтическую обстановку. «Такое чувство, что мы знакомы много лет…» Мы договариваемся встретиться на том же месте через год, и ты не даешь мне никаких своих координат. Я сам нахожу тебя через знакомых. Это был наш последний день в Израиле. Три. Мы встречаемся через год, и нам даже не нужно времени, чтобы привыкнуть друг к другу. Единственное, что мешает, - недосказанность, которая чувствуется в каждом движении. Мы идем плавать и танцуем под чью-то громкую музыку на берегу, не жалея бедных ступней, которые болят, когда наступаем в воде на застывшую соль. Я хватаю Ее за талию, помогая быстрее оказаться на плаву. Вечером мы рванули к бедуинам и присоединились к какой-то группе туристов. Почему ты выбрала именно это место, я тогда не понимал. Но это было дело времени. Мы катались на верблюдах, визжали от радости и искренне смеялись, как маленькие дети, оглядывая пустынные просторы, вели длинный караван туристов, растянувшийся на несколько метров. Слушали рассказ пожилых бедуинов, правила их гостеприимства. А мне казалось, что в этом деле более всех продвинуты именно русские, но нет, я выучил назубок, что нужно три раза постучаться и можно остаться у бедуина до недели в качестве гостя, а после месяца постоянного пребывания можно и вовсе стать неотъемлемой частью семьи. Оказавшись у костра, грея замерзающие конечности, я терся, как кот, о несколько курток, которые ты на себя надела, лишь бы согреться, да и свою не пожалел. Все для тебя. Душевные истории у костра, первые получающиеся на гитаре песни, которые я тренировал на протяжении года. И ты уже не сопротивляешься, когда я осторожно подаюсь вперед, перехватываю твое теплое дыхание и целую нижнюю губу. И мысль о том, что сейчас мы должны разойтись по разным половинкам шатра, осела где-то в глубинке подсознания. Моей доминантой была Она. Четыре. Иерусалим. Шабат. Стена плача. Что же ты загадала? Много ли денег, здоровья, счастья? Пожалуйста, прошу, скажи, что меня. А Она не спешила запихивать записку средь камней. Она протискивалась сквозь толпу. Сначала подошла к перегородке между женской и мужской половинами, чтобы посмотреть на танцующих парней, выбивающих причудливый ритм по столу и напевающих слова молитв. Затем внимательно изучала взглядом взрослых женщин, уткнувшихся головой в страницы священных писаний. А потом и вовсе пошла в хоровод девушек, которые напевали незнакомые ей тексты, но она все равно пыталась подпевать, в конце она даже запоминала мелодию. В этот день нельзя ничего создавать, но мне плевать, когда я захожу к тебе в номер, вдыхаю цветочный запах твоих духов, касаюсь губами твоей шеи и ключиц, ты безвольно падаешь на кровать, обволакиваемая мягким одеялом. Я стараюсь с ним соперничать в мягкости и накрываю тебя своим телом. Температура и без того невыносимо высокая повышается до своего пика в номере 212. Ты не оставляешь мне выбора, хотя, можно подумать, он у меня был?! Пять. Мы не успеваем опомниться, как идем в ряды израильской армии и протекают своей чредой три тяжелых года. И вот мы уже стоим на месте тех самых солдат, истории о гибели товарищей которых некогда сами слушали. Я скрепя сердце впервые рассказываю вслух о своем погибшем на границе друге, любившем море. Он был сердцем нашего отряда, душой компании, каждый день выходил и любовался синим полотном, раскидывая руки по сторонам, наслаждаясь ветром, который дул ему в лицо. Он подорвался на мине. Она стоит напротив и льет слезы – я никогда не рассказывал об этом случае. Прости меня, я не хотел вновь видеть твою грусть. Мы вместе вступаем во взрослую жизнь и идем в университет. Помогаем друг другу зажить нормальной жизнью. Как будто заново привыкаем, уже и не помню, когда мы столько времени проводили вместе. Шесть. Я решаю свозить Ее в Тель-Авив, который Она уже довольно долгое время мечтает посетить. Просто беру девушку в охапку сразу после выпускной церемонии, и ранним утром мы выдвигаемся по шоссе. Она тут же засыпает в машине от усталости и выпитого вина, я лишь хмыкаю, немного недовольный тем, что не пил его тоже, а ведь я был с ней несколько лет назад на экскурсии в этой винодельне и дегустировал божественный напиток багрового цвета с привкусом цитрусовых и прекрасным фруктовым ароматом. Мы приезжаем в «город без остановки». Она наконец открывает свои глаза и пробегается ими по пляжу и бирюзовым волнам. Я слышу визг счастья - и в следующую секунду Она уже тянет меня в одних трусах за собой в воду. Теперь мне нужно тянуть время до восьми часов. Я периодически поглядываю на свою неизменную швейцарскую «прелесть». Предлагаю прогуляться по рынку, где нам вдруг предлагают траву, а Она тащит меня в музей независимости. На той же улице мы садимся в «МакДональдс» и вспоминаем деньки, когда мы заливали пиво в стаканчики из под «Колы», лишь бы никто не заметил. Потом мы вновь двигаемся к рынку и перемериваем все найденные темные очки. Тогда я веду Ее к одной из высоток чуть поодаль от центра. Она вовсе не понимает, что происходит, когда консьерж мне весело подмигивает, а лифтер без вопроса нажимает конкретный этаж и издает нервный смешок. Я закрываю ей глаза и веду на балкон. Открываю и показываю этот город, который с высоты двадцатого этажа как на ладони. Она совсем растеряна и не может найти слов, но ей не нужно ни секунды на размышления, чтобы сказать уверенное «да», когда я падаю на колено и щелкаю заветной коробочкой. Тель-Авив встречает ново созданный союз роскошным салютом и бурными визгами толпы где-то внизу. Семь. Мы прохладным вечером сидим на берегу в Эйлате. Она припала на соседнем стуле головой к моей груди и в порыве нежности закрыла глаза. Я обнял Ее, прижав еще ближе к себе, как сокровище, очень трепетно, будто Она сделана из хрусталя и я боялся ее разбить. Смотрю на гоняющихся по пляжному песку друг за другом детей, машущих нам маленькими ручками и радостно смеющихся. Она права. Она всегда была права, в том числе, когда слушала мое нытье и была терпелива, когда мне нужно было время. Я тоже был прав, когда одним январским вечером, совсем не готовый, догнал Ее и позвал по имени, завязав глупый разговор. Был прав и Израиль, машущий своими звездами Давида с бережных флагштоков. Радушно раскинувший свои территории у наших ног, открывший нам множество путей, чтобы мы нашли единственно верный. Принявший нас в свои теплые объятия лета и зимы. *** В поисках смысла жизни в своих двадцать меня заносило не раз в страны Европы, в пустыни, на берега и острова. Этот случай вовсе не стал исключением, скорее, закономерностью. Часы «Swatch» со швейцарским флагом на руке мерно отбивали секунды, короткая стрелка намекала на вечер, примерно восемь; но я их не слышал, полностью погруженный в музыку, в которой воедино слились мужской голос и гитара. Я даже не понял, как внезапно слова песни слились в один протяженный гудок, самолет, летевший в сторону нашей группы, завис при посадке, мальчик, в бриджах по колени в воде, замер, а брызги каплями застыли на кончиках пальцев, так и не сорвавшись с кистей. Мой взгляд был прикован к Ней, к незнакомке, шедшей в красном коротком платье, холодный воздух, будто, рикошетя от нее, становился жарким и даже с довольно длинной дистанции между нами обжигал мою кожу. Наконец время отмерло, заставив подол Ее платья развиваться на ветру, к нему присоединились и, казавшиеся при вечернем свете совсем черные, волосы. Она заметила меня, и уголки ее губ чуть поднялись вверх в легкой улыбке. Мои руки задрожали, я почувствовал дискомфорт в левом локте, перемотанном бинтом. В моей голове промелькнули одна за другой мысли, в бешеном темпе сменяя одна другую. Я уже закрываю глаза в сладком предвкушении скорой встречи. Но она не настает. Она просто проходит мимо, не останавливаясь у нашей туристической группы. Я опускаю свою руку, потянувшуюся в направлении уходящей девушки. Все будущее промелькнуло в одном сладком сне, которому не суждено сбыться. Оно проносилось прямо перед моим взором, которым теперь мне только и оставалось что проводить Ее вдаль. Предвещая удар буклетом по голове, я снял наушники и дослушал рассказ экскурсовода. Как же так… Семь отрывков, мгновений жизни. Я видел их так отчетливо, будто это на самом деле произошло. Нет, нет… Нет! Я срываюсь с места и, словно пьяный, бегу вдоль берега, снося все на своем пути, запрокинув голову. Ноги устают, дыхание учащается. Мирные жители крутят у виска, остальные же не обращают внимания и продолжают танцевать под ритмы уличного барабана. Кто-то за барной стойкой, видимо, узнал в моей фигуре себя молодого и крикнул что-то подбадривающее. Совсем изнеможенный я добегаю до нее. «Арома». Я жду минуту, две, три. У меня головокружение, ссадины на локте под повязкой щиплет. Я без сил падаю на поребрик. Но недолго мне было суждено отдыхать. Я не мог поверить своим глазам. Срываюсь с места, несмотря на усталость. Подбегаю и начинаю кричать Ее имя. Она в ответ просто молчит. «Простите, мне кажется, мы с вами знакомы!» - в молитве распыляюсь я, ища хотя бы намек на понимание в ее глазах. Черт, как я не подумал, Она не понимает по-русски! Я ошарашенно делаю несколько шагов назад, ослабляя хватку, а потом и вовсе отпуская ее руки. Черт, да как же так… Я сумасшедший! Полоумный! Сначала медленно, а потом, все более ускоряюсь, пячусь назад, а потом и вовсе отворачиваюсь и удаляюсь, пытаясь убежать подальше и скрыться навсегда из ее поля зрения. Но тут я слышу свое имя. Глаза расширяются, как и зрачки, взгляд застывает. Я медленно поворачиваюсь. Не желая прогонять это желанное ведение, подхожу к ней, все еще боясь, что мне почудилось. «Мне тоже…» - тихо отвечает Она. – «Не хочешь покурить и пройтись?» Эйлат. Ночь заботливо опустила темный занавес над городом, давая возможность паре скрыться от посторонних глаз. Только звезды Давида на флагах, глазики на оберегах в магазинах, да синее море в паре с небом знают, что произошло дальше. Но поклялись сохранить этот секрет в глубинах Святой Земли.