Занавес опустился

Иногда приходит чувство, что твой мир рушится. Знаю, звучит паршиво и заезженно. Эдакий штамп вроде историй про рыцарей и принцесс, завуалированных налетом двадцать первого века в книжках для подростков. Но я не знаю, как по-другому описать это чувство. Просто в один прекрасный момент ты понимаешь, что больше ничего не контролируешь. Все любимое и хорошо знакомое прежде сухими песчинками утекает сквозь пальцы, а все попытки начать действовать — будто игра на сломанном компьютере: мышка-то в руках есть, да только курсор не слушается. Чувство беспомощности — оно ведь хуже всего. С неприятностями любого масштаба можно справиться, если знаешь, что ты сам хозяин своей судьбы, что всё зависит от тебя. Но это ощущение… И ты хочешь бежать, сделать что-то, попытаться спасти свой корабль… Но, связанный по рукам и ногам, лежишь в трюме и лишь наблюдаешь в звенящей тишине. Финал, как и вода на тонущем корабле, подбирался постепенно. Сначала я заболел. Ничего страшного, обычная простуда. По сути, все фигуристы круглый год с соплями ходят, было бы чему удивляться. Легкое першение в горле, время от времени неприятная жгучая боль в груди, отдышка сильнее обычного… Да кому какое дело! Так было пока я не зашелся в жутком приступе кашля на тренировке: брызги крови расцвели бессмысленными алым гроздями на прозрачной глади льда. Испуганный вскрик Лилии, зажатые ладонью напомаженные тонкие губы и огромные распахнутые глаза. Хриплые маты и горячие руки Якова, поймавшие меня. Очнулся я уже под беленым потолком больницы, над ухом мерно пикал кардиограф. — Юр, ты как? — опухшее заплаканное лицо и вымученная улыбка за стеклом бокса. — Дядь Яш, это конец? — Не пори чушь! Ты молодой, у тебя все впереди… — Как фигуриста? Он промолчал. Через три месяца я вновь услышал его надломленный голос. — Юр, ты только не… — его била крупная дрожь. — Да говори ты! — Николай Петрович, он… — секундная пауза, длиною в вечность, и пропущенный удар сердца, — Он ушел, Юра. Меня привязали к койке. На крашеных тошнотворным зеленым бетонных стенах остались желобки глубоких царапин с бордовыми росчерками внутри. Их так и не удосужились смыть до самой выписки. Мы с Бекой лежали на диване и смотрели новости: — Юрий Плисецкий, звезда фигурного катания, побивший мировой рекорд Русской Легенды, Виктора Никифорова, многократный победитель различных соревнований высшей категории, объявил о завершении карьеры в неполные семнадцать лет. Юрий, как вы можете прокомментировать свое решение? Осунувшееся лицо, запавшие усталые глаза, слишком жилистые лодыжки и неловкие попытки скрыть это под мешковатой одеждой. Какая же нелепость. — Я не хочу разглашать причины своего ухода. Скажу только, что они достаточно веские для принятия такого решения. — Ходячий скелет на экране смущенно улыбнулся. — Мы любим тебя! — ангелы Юрио завизжали на заднем плане. Мой последний фирменный поклон. — Самое дебильное интервью в мире, согласись? — я усмехнулся и выключил телевизор, ощущая горячую влагу соленых дорожек на щеках. — Иди ко мне. — На плечи опустился тяжелый вязаный плед, смуглые руки прижали к теплому боку. Бека баюкал меня на коленях, пока волна спокойной темноты не унесла меня далеко от всех проблем. Его улыбка стала единственным, ради чего я просыпался. — Слушается дело по обвинению Карасева Игоря Петровича в убийстве Отабека Алтына. Прошу сторону обвинения зачитать исковое заявление. — Согласно статье 105, часть 2, пункты «д» — убийство, совершённое с особой жестокостью, «з» — убийство по найму… Белая рубашка и черный пиджак. Медальон с его фотографией в ладони. Я больше не чувствовал. Последняя струна оборвалась. Финальная сцена, заключительный аккорд. Как же все до боли логично. Весь мир — театр, и люди в нем — актеры, да? Я расхохотался. Тяжелый пыльный занавес наконец опустился.