Жизнь лишь для любви

      Дама в голубом парировала удары своей сестры, мельком бросая взволнованные взгляды на уличную потасовку по соседству. У них не было даже мечей, но они были у смертных. Мечи, шпаги, кинжалы – все одно: Жизнь не жаловала это. Оружием сестер была переменчивая и беспощадная судьба.       Такие противостояния они вели с начала времен, и каждая из них проигрывала и побеждала бессчетное количество раз. И каждая из них знала, что эта война будет бесконечной. Каждый раз они сражались со всем тчаянием, со всем старанием, в полную силу, ставя на кон людские жизни. Их вела любовь друг к другу и ненависть к тем же, но более ничего. Вся их страсть заключалась лишь друг в друге. Но Жизнь по определению своему имела больше чуткости, а потому ей было легче находить себе любимчиков среди этих забавных смертных, и каждого она любила, как единственного на свете. Жизнь всегда любила – такова ее суть. А те и не подозревают, что бессмертные духи, эти безжалостные ангелы Судьбы так заинтересованы в их существовании, но как же иначе? Они – смысл их бесконечной борьбы. Всегда должны быть те, кому дарована Жизнь, чтобы Смерти было, у кого ее забрать.       Но в этот раз никто не был равнодушен: Жизнью овладевал страх, а азарт Смерти достигал апогея. Чем-то в глубине своего естества Жизнь понимала, что в этот раз Смерть хочет конкретного человека, а, может, и двоих: Меркуцио и Тибальта. Ненавидящие друг друга и находившие в противостоянии смысл своего бытия, - точь-в-точь как сестры. И Смерть знала, как Жизнь любила этого дерзкого Меркуцио, а потому сражалась еще яростней и беспощадней; тем интересней была битва, и тем слаще будет победа.       Прохвост Меркуцио, баловень судьбы, любимец Жизни. Острый на язык, скорый на дела. И он обладал особой страстью к жизни, страстью, что заполняла все его существование, превращалась для него в сладкий яд, возносила из веронской пыли на королевскую высоту. Как такому отчаянному не любить жизнь себе подстать? Он смеялся даже в лицо Смерти, и за это она ненавидела его. Но Смерть никого не забирает из мести, она не так мелочна; нет, ее выгода – лишь страдания, ибо страдания для нее есть высшее блаженство.       А Тибальт? Сколько даров во имя кровной мести он преподнес коварнейшей из сестер? Он был явным фаворитом самой Смерти, и она намеревалась наградить его за старания. Они с Меркуцио обменивались колкими словцами и колющими выпадами без устали и перерыва, хвалились друг перед другом, как драные павлины. Оба считали себя умниками, но в происходящем не было ни капли ума, - сплошное безумие. И это было тем, что приводило Смерть в экстаз, обещая скорый пир, а Жизнь – в неистовый ужас.       Но тем неистовей было и ее желание бороться до самого конца. С яростью матери-тигрицы, отчаянностью одинокой сестры, беззаветностью влюбленной юной девы. Женщины – самые самозабвенные создания на свете, не то, что эти лоботрясы-мужчины. Тем бы только хвосты распушить, решая, у кого из них перья ярче. Поэтому Жизнь никогда не поймет мужчин, но она понимает, почему так яростно за них сражается. И сколько уже тысячелетий она наблюдает подобное? Ее прыткий протеже Меркуцио сейчас увлечен той же игрой, и при этом держит от себя Смерть на расстоянии вытянутой шпаги.       В драку ввязались миротворцы Ромео и Бенволио, стараясь разнять враждовавших. Ее главная надежда на победу. Но от Жизни не укрылось и то, как самодовольно ухмыльнулась ее сестра, будто эти двое и их жалкие попытки исправить положение идут ей только на руку. Юноши развели по углам рвущихся в бой Меркуцио и Тибальта, но их ненависть друг к другу была так сильна, что вряд ли Монтекки смогут долго сдерживать их неистовство. Горячая кровь желала быть пролитой, и Смерть сделала свой ход. Судьба была в ее руках.       Она наступала, всем видом крича, что она близко. Жизнь страшилась, и вместе с тем ярилась все сильнее. Голубая дымка ее шлейфа скрывалась белым саваном и растворялась под ним, и так непоколебимая Смерть встречала каждый выпад неукротимой Жизни, гася их своим напором. От ее савана веяло холодом, который острыми иглами пронизывал естество всего живого, что было вокруг.       И Жизнь дрогнула. Удар был едва уловимым, но сокрушительным. Смерть лишь вскинула руку, - и Жизнь повалилась на землю. Лишь на секунду показалось, будто из нее выбили весь дух, но именно в эту секунду Смерть как будто отдала кому-то приказ. Жизнь обернулась в ту сторону и онемела от ужаса.       Все произошло слишком быстро: жаждущий крови Тибальт выхватил из ножен кинжал Ромео и накинулся на Меркуцио, ранив его в живот. Тот издал хрип страдания, а Жизнь – немой крик отчаяния. Силы в одночасье покинули ее, будто были напрямую связаны с силами Меркуцио, и она смогла лишь ползти в сторону Меркуцио, протягивая к нему руку. Меркуцио же, столь же пораженный и обессиленный, пытался отползти от своего врага, тянувшись к чему-то невидимому впереди. Как будто он знал, чувствовал, что впереди она – его Жизнь.       Но Смерть лишь начала пожинать плоды своих козней: как и Тибальт, собиравшийся добить свою жертву, она безжалостно наносила все новые удары своей неспособной сопротивляться сестре. Она побеждала так много раз, но упивалась каждым из них, будто то был самый лучший раз. Она видела, как Жизнь истекает кровью из раны Меркуцио, и ни одна частичка ее естества тому не сожалела.       Ромео в ужасе бросился к раненному другу. Тот вскоре нашел в себе сил подняться, но понимал, что для него все кончено. Понимал, что война продолжится уже без него. Он лишь хотел попрощаться с теми, кто был ему дороже всех сокровищ и девиц, хоть и досадовал на столь бесславный конец: не в пыли Вероны, а на вершине мира он хотел бы умереть, как подобает королю. Острие кинжала исподтишка – кто бы мог подумать! Но он чувствовал холод, от которого медленно немели все члены, и ноги его подкашивались: белый саван Смерти порхал все ближе от него.       Казалось, Жизни больше нечего страшиться: все свершилось, и Смерть получит свое – дело решенное. Но она напрягла все, что в ней осталось, чтобы встать на ноги. Сестра в белом кружила вокруг Меркуцио, отравляя его последние секунды горечью окончания и своим зовущим могильным холодом, но ни за что не касалась его, ибо знала, что тогда все кончится в один миг, а ей нравилось наблюдать за предсмертными метаниями прочно увязнувшей в паутине мухи. Она едва не сдержала победной ухмылки и хищного блеска в остекленевших глазах.       Но тут Меркуцио, кажется, позвал ее по имени… ее одну, которая испаряется, покидает его, хотя так хочет остаться. Жизнь… Отчаянная, чтобы продолжить борьбу, но бессильная, чтобы победить. Если все, что она может: отогнать Смерть, чтобы ему было легче вздохнуть – быть посему. Жизнь крутилась вокруг Меркуцио, защищая от тянущейся к нему Смерти и пытаясь согреть его, пусть даже каждый шаг давался ей все тяжелее. Вскоре она вновь упадет и больше не поднимется, а ее сестра будет торжествовать.       Последние муки Жизни – то, что Смерть любила больше всего. Они были связаны друг с другом так сильно, что и этот момент разделяли на двоих, испытывая и агонию, и блаженство одновременно. Смерть чувствовала и любовь Жизни тоже, а потому разрывалась между продлением сладкой пытки и тем, чтобы положить конец этой боли, заменив ее безмолвным покоем своего бытия. Но она желала окончательно сделать своим все, что ее сестре было дорого, и тогда она потянула бледную руку к Меркуцио, собираясь подарить ему и жестокий финал, и желанное избавление одним лишь жестом.       Он упал на руки Бенволио, который медленно опустил тело друга на землю, и затих. Все было кончено, и все это знали. Но его на своих коленях держала Жизнь, руки которой окончательно опустились, а в глазах навечно поселилась скорбь столь немыслимая, что ее голова отяжелела. Она склонилась к лицу Меркуцио, проводя по нему остывающими ладонями, но уже не чая почувствовать под ними малейшее движение. Если бы Жизнь могла заплакать, она исторгла бы из себя целый живительный источник, но слезы Жизни под запретом. И все же, она была близка к тому, чтобы нарушить табу. Лишь коснувшись губами его губ, она сдержалась, потому что не хотела обжечь его юное лицо этим запретным ядом, но хотела подарить прощальный поцелуй возлюбленной. Еще немного – и Жизнь покинет Меркуцио окончательно, разминувшись с его душой.       Горестный крик Ромео стал апогеем, который лишил ее последних сил, и Жизнь упала на грудь Меркуцио. Последнее, что она увидела: как Смерть толкнула несчастного Тибальта на кинжал Ромео, а потом содрогнулась в экстазе. Ее глаза сверкали темной страстью, в то время как страсть ее сестры выгорела дотла. Жизнь Меркуцио была повержена.       Прекратится ли эта война когда-нибудь? Перестанет ли Жизнь умирать и возрождаться, чтобы раз за разом вступать в противостояние со своей сестрой? Отступит ли Смерть когда-нибудь? Нет. Закон таков, что все конечно, и без конца не будет нового начала. Но Жизнь всегда будет любить.