***
Проблема Чимина была в том, что дядюшка Фрейд, когда занимался исследованиями детишек, не держал его при себе. Будь Чимин рядом с именитым психологом, то оральная стадия психосексуального развития заканчивалась бы не в полтора года, как он заключил в итоге, а подрастянулась бы лет до тринадцати, как раз до того злополучного дня, когда маленькому Пак Чимину приспичило похвастаться одним навыком перед старшим братом-задирой Сокджином и его шайкой «дружбанов до гробовой доски». Тогда Чимин не предполагал, что, заглатывая банан целиком перед мальчишками аккурат в пубертате, закончиться это хорошим никак не сможет. — СОКДЖИН-ХЁН, ГЛЯНЬ, ЧЁ МОГУ! Дверь с ноги вышиб и встал ещё в геройскую позу: руки в боки, да только плаща развевающегося за спиной не хватало для завершения картины. Щёки пухлые, розовые, на булочки похожи, да и сам он в самом соку — когда уже и не дитё несмышлёное, но ещё и не юноша. Сокджин на него смотрел тогда, как баран на новые ворота: вроде и взашей выгнать нужно, потому что посягнул на святое — ворвался в комнату к старшему брату без стука и вообще без приглашения, но с другой… ого, Чимин, ну нихрена ж себе, целый банан в глотке, да ещё и разговаривать можешь. Сокджиновы друзья — Намджун и Чонгук додумались промолчать и только переглянуться, сдерживая рвущиеся наружу улыбки, но четвёртый кадр их шайки, который вечно или молчал, или говорил невпопад, решил-таки именно сегодня проветрить свою пасть и разработать покрывшийся паутинкой язык, да и пиздануть то, от чего у ребёнка теперь травма психологическая: — Ты, малой, расти быстрее. Я тебя дождусь. И заживём счастливо. Умел бы Сокджин взглядом испепелять, то остатки Юнги давно бы в форточку сдуло, но нет же, блять, Юнги сидел, с улыбкой от уха до уха и с таким благоговением смотрел на медленно вытаскивающего изо рта банан Чимина, что едва только не скулил брошенным псом. И Чимин тогда так щу-у-ух из сокджиновой комнаты, только пятки сверкали. В тринадцать лет уже много чего, на самом-то деле, понимаешь… С того злополучного дня Чимин не держал возле рта продолговатых предметов. Даже ручки не грыз, от чего одноклассники хором его уважали, поджимали губы и одобрительно кивали, мол, ты глянь, чего Чимин чудит: тест пишет и даже колпачок ручки не слюнявит! А у мальчишки всякий раз, когда он огурец в руке держал или попросту из шланга травку поливал, перед глазами всплывало лицо Юнги-хёна, и это его «расти быстрее, малой». Он и правда немного побаивался Юнги. С Чонгуком и Намджуном было попроще: с ними и попиздиться при встрече — не грех. Чимин хотел показать, что ничуть не хуже; что тринадцать — это те же шестнадцать минус три, но прыщей поменьше, и затевал шутливые спарринги, когда ребята наведывались к Сокджину в гости. Если Намджун хоть немного поддавался, то вот от Чонгука — хрен добьёшься. Он не то, что спуску мелкому Чимину не давал, так ещё и сверху пару приёмчиков накладывал, говоря, мол, чтобы неповадно было и чтобы Чимин учился находить выход из любой ситуации. А вот с Юнги выходить, а лучше сказать улепётывать, из ситуации не получалось вообще. Вместо «привет, Чимин» он щурился, словно примеряясь, оглядывал его с ног до головы секундным взглядом и говорил: «Чё, не вырос ещё?», кидал ему леденец на палочке и договаривал, подмигивая: «Для практики». Сокджин продолжал тренироваться убивать взглядом, Намджун закатывал глаза и подталкивал ржущего Чонгука к комнате Сокджина, а Чимин багровел до корней волос и жаждал применить показанные приёмы Чонгуком на этом идиоте-хёне. Чимин молился и старым, и новым богам перед сном, стоя коленями на лего, чтобы Юнги прекратил таки уже наконец эти подколы и занялся чем-нибудь более полезным: девушку бы себе, например, завёл или хотя бы кактус, чтобы как-то от своего негатива и стресса избавляться. Но тому с тех пор имя «Чимин» было как мёдом намазано, и жизнь мальчугана, запихнувшего банан целиком себе в рот, стала походить на эпизод «В мире животных», где пчёлка-Сокджин как мог защищал свой мёд, воспитанный кровью и потом, от голодного медведя-Юнги, что тянул свои загребущие лапы к сладкому мальчугану Пак Чимину. Мёд дать отпор как следует не мог, разве что одно место склеить, если переешь, но Чимину эта участь никак не улыбалась. Да и Сокджин, год спустя после дня икс, подлил масла в огонь, рассказав друзьям историю, что учудил его младший братишка: — … этот дебила кусок поспорил с Тэхёном, что лампочку в рот засунет и оттуда её вынет. — И что, вынул? — Вынул, — отрапортовал гордо, но сразу пожалел о сказанном, увидев довольную улыбку Юнги. Чимину четырнадцать, и он мог возвращаться домой от Тэхёна на час позже, что его непременно радовало, ведь с идиотом-хёном он почти не пересекался, сразу же проскальзывая к себе в комнату. Леденцы всё так же копились на его письменном столе, а Сокджин овладел таки телекинезом, ведь Юнги чаще прежнего стал таранить дверные косяки, оглядываясь на мимопроходящего Чимина. Чимину пятнадцать, у него гипс и поломанный велосипед. С ним по-прежнему Тэхён с фингалом под глазом, с синяком на рёбрах и ненавистью к велосипедным багажникам. Сокджин и шайка в выпускном классе, а у Чимина на сердце легко. Комната старшего брата после выпуска переходила к нему, а Юнги-хён улепётывал учиться в Сеул. Жизнь налаживалась, но куча нетронутых леденцов становилась всё больше. Чимину шестнадцать, и он мог похвастаться первыми кубиками на пузе, а Тэхён тем, что научился надувать жвачные пузыри ноздрёй. Поэтому Чимин шёл на своё первое свидание с девушкой, а Тэхён — в магазин комиксов за новым выпуском «Человека-пукана», но оба были одинаково счастливы. Чимину семнадцать. Он спокойно ест хот-дог, посасывает колу через трубочку и призывает Тэхёна к порядку в кинотеатре, потому что верещать так, словно без анестезии режут, просто не культурно. У Тэхёна стресс из-за крови на экране и приближающихся тестов. У Чимина всё схвачено, а желудок прекрасно переваривал еду под вопли и вид оторванных конечностей. В жизни Чимина больше не было идиота-хёна. Он остался где-то в детстве, на периферии сознания. Смутное воспоминание, коих в достатке. Юнги походит больше на нечто абстрактное, вроде вымышленного друга, который казался реальным, когда ты с ним общался, но стоило только отвлечься на что-то более интересное, как он становился просто частью воображения. Чимину восемнадцать, и у него документ об окончании школы на руках, весь в отличных отметках и предвещающий неплохое будущее. У Чимина всё те же кубики на пузе, средний рост и черты лица острее. У Тэхёна жвачка прилипла к волосам, Чимин просит его достать что-нибудь с верхней полки, а на документ об окончании школы пролились мыльные пузыри. Комната Сокджин-Чимина плавно перетекла в склад старых вещей, что уже не помещались на балкон, но которые было жаль выбросить, ибо старый трёхколёсный велосипед с редкими спицами на заднем колесе ну обязательно ещё пригодится. У Чимина письмо на электронной почте с поздравлениями поступления в университет в Сеуле, а у Тэхёна стёрты клавиши «W» и «S» на клавиатуре, и в придачу неверие отца, что Тэхён наконец-таки уезжает. У Чимина сердце в пятках, когда он услышал в университетском коридоре, прямо в первый день учёбы перед первой, долгожданной парой тихое, шепелявое, словно из предыдущей жизни: — Ну наконец-то ты вырос. Я заебался ждать. И шишка на затылке, когда следом ему прилетел чупа-чупс… — Малой, у Юнги даже на яд аллергии нет, — «успокоил» Чимина Чонгук, сидя в университетской столовой и поглощая заслуженный обед после двух тяжёлых пар. Чимин взвыл раненым зверем и примерился к глубине своей тарелки с лапшой: реально ли утопиться? Чонгук посмотрел на парнишку со вселенской грустью в глазах и вздохнул, одаривая его подбадривающим похлопыванием по плечу. — Серебряные пули? Осиновый кол? Святая вода? Детективы Донцовой? — не унимался Чимин. — Не-а, я всё перепробовал: даже тихоходка позавидует живучести этого гада, — прочавкал Чонгук, своровав с подноса Чимина парочку кимпабов. — В тебе, Чимин, есть то, что Юнги очень уважает в парнях. — И что же это? — Отсутствие рвотного рефлекса, дружочек, — и, посмеявшись над заунывным стоном распластавшегося от безысходности по столу Чимина, спросил: — Доедать будешь? Чимин промычал нечто нечленораздельное, что Чонгук счёл за положительный ответ, и взглянул на часы: до пары оставалось добрых десять минут, а шанс пересечься с Юнги в коридоре был около девяноста процентов. Прошёл месяц с момента начала семестра, но Чимин уже успел преждевременно заработать себе нервный срыв, что был присущ всем студентам обычно в период сессии, и дёргающийся глаз при виде не преподавателя, которому задолжал доклад, а Мин Юнги — старшекурсника и по случайному стечению обстоятельств будущего выходца той же специальности, что и Чимин. Посвящение в первокурсники было не за горами, и Чимин боялся того, что могло там произойти. Особенно, после той сцены в супермаркете, где он еле ноги унёс, хоть раньше за собой трусости не замечал… — Конкурс, мать его, талантов, — простонал Чимин, вторя словам старосты их группы, когда та объявила о теме посвящения. — Выступление от каждого не более двух минут: старшие так сказали, — вновь подтвердила девчонка и, улыбнувшись, ретировалась дальше по своим делам. — Могу научить надувать пузыри, — решил помочь Тэхён, колошматя пятками кроссовок по стене. Они вдвоём с Чимином сидели на широком подоконнике в главном корпусе, тратя «окно» не на заучивание, а на разглядывание постов в инстаграмах однокурсниц. Тэхён, по правде говоря, вообще понятия не имел, что делал на этом курсе, но ему нравилось. Своих мыслей куда поступить и что делать с жизнью у него не было, а Чимину он доверял больше, чем себе, поэтому и изображал из себя жену декабриста. Чимин не жаловался, тем более Тэхёну учеба давалась на удивление легко. — И отнять у тебя единственный талант? Я не настолько плохой друг, — отмахнулся Чимин и приложился затылком к стеклу. Тэхён, обдумав слова, утвердительно кивнул и продолжил пальцами насиловать экран своего смартфона, а глазами — фотки девчонок. — Этот придурок хочет меня спровоцировать, но не дождётся, — бубнил Чимин, скрестив руки на груди и барабаня пальцами по предплечью. — У меня и другие таланты есть. — Какие это? — Танцевать умею. — Хочешь, чтобы он тебя прямо там и изнасиловал? Не дразни судьбу, Чимин. — Стих прочитаю… — А вот это уже безопаснее. — …про корову. — Почему про корову? — Другого не знаю. — Тогда он тебе рот там же и заткнёт. И я боюсь предположить чем. — И что мне делать? — Можем выступать дуэтом. Назовёмся «Братья Бубльгумы»! — Видать, нехило тебя головой приложило, когда мы с велика упали. — Есть чуть-чуть… День посвящения, а Чимин, пока учился у Тэхёна, два раза чуть не умер, втянув жвачку через нос. Но лучше бы умер, думал он, глядя на часы и отмечая, что до часа икс осталось всего-ничего. — Ты ж на каратэ ходил. Разбить дощечку можешь? Я её подпилить могу, — говорил Тэхён, перебирая в кармане бомбера с десяток «Love is…» и пряча вкладыши в бумажник — для коллекции. — Ну, ходил… — Чимин почесал затылок и вздохнул, замечая, что запах лимона и абрикоса так и застрял в носу. — Разбей дощечку — покажи, что будет, если Юнги ещё хоть раз к тебе приблизится… Чимин краешком сознания понимал, что Юнги вряд ли испугается, но ноздри уже болели нещадно, а глотать бананы ему и вовсе не улыбалось. С лица Юнги хоть иконы пиши: сама невинность. Сидит в первом ряду, ручки скрестив, и блюдёт за перваками. Тэхён сорвал кучу аплодисментов и нашёл своего соулмейта: Чон Хосок с потока лихо сыграл на флейте тему из «Титаника» чем и заслужил от Тэхёна бурю эмоций и прозвище «сенсей». Ноздри Чон Хосока отныне для Тэхёна — бесценный грааль. А Чимин… в гроб краше кладут. Уборщица за сценой в актовом зале уже всеми ругательствами его понесла, сетуя на то, что парень на нервной почве на опилки бедную досочку пустил, но потом пожалела его и дала в руки банан со словами: «На вот, скушай и успокойся». Она потом долго верещала об этом подружкам, что, мол, встретила паренька, который, видать, так оголодал, что на сцене банан, не жуя, проглотил. А Чимин готов был поклясться, что довольнее лица, чем у Юнги в тот вечер, он никогда прежде не видел. Юнги с того дня бок о бок с Чимином ходил, словно показывая: глядите все — мой пиздюк. На рожон не лез, не приставал, фразами двусмысленными не бросался и делал вид, что той сцены в супермаркете вообще не было. От всего этого Чимину было только хуже. Тэхён нашёл успокоение в Хосоке, придумывая вместе с ним развлекательную программу для будущего мини-концерта, составляя плейлист и список жевательных резинок, которые надуваются лучше всего. Чимин пытался и дуть, и надувать, но или лишался волос, или пачкал инструмент. Тэхён дико извинялся после, но сказал прямо, что у Чимина нет предрасположенности к такому виду искусства; что Чимин хорошо не отдаёт, а принимает. Неделю Чимин думал над планом убийства лучшего друга, незаметно для себя поглощая накопившуюся кучу чупа-чупсов, а обнаружив после кучу фантиков, стал ненавидеть друга и свою судьбу ещё больше. Надо было танцевать. Чимин никак не хотел мириться с мыслью, что конспекты Юнги-хёна в сдаче первой сессии ему очень помогли. Снова Чимин принимал: помощь, леденцы, само внимание хёна. Он уже почти не обращал внимание на то, как Юнги на него смотрел в столовой, когда Чимин поглощал лапшу или же просто, задумавшись, посасывал палочки. В такие моменты Юнги сиял ярче солнышка и был явно доволен своей жизнью. — Хён, по-человечески прошу — отстань от меня. Мне девочки нравятся! — громче, чем нужно, вещал Чимин, подпирая стену общежития обеими руками, боясь, что она вот-вот обрушится. Алкоголь бурлил в крови и желудке, предвещая бурное извержение, если ещё хотя бы один стакан чего-нибудь крепкого окажется внутри. Юнги помогал подпирать стену и готов был в любой момент сорваться и предложить себя, вместо подставки, падающему Чимину. У Юнги выдержка получше, а палёного сорокаградусного внутри — меньше. Он просто стоял и смотрел на припухшие губы Чимина, с особым вниманием слушал его заплетающуюся речь. — И вот чего ты молчишь, а? Отстанешь от меня? — не унимался младший, вверяя судьбе и совести архитекторов стену, и тыкал пальцем в тощую грудь. Он старался попасть в пуговку на рубашке: это казалось ему первостепенной задачей, ведь попав в пуговку — попадёшь в яблочко. А Юнги кривил губы и щурил глаза, наблюдая за тем, как Чимин ковырял ногтем его рубашку. — Хорошо, Чиминни. Я ещё подожду, — сказал он и был таков. Чимин потом ещё весь остаток вечера жаловался каждому встречному-поперечному на хёна, но глазами его тощую фигуру в толпе отыскать так и не смог. У Чимина закончились чупа-чупсы и завелась поклонница. Причём завелась так внезапно и прямо посреди пары, когда Чимин жевал жвачку и натягивал её языком, чтобы надуть пузырёк. Завелась так открыто, что просто заживо парня съедала взглядом. Видать, тоже была не прочь принять, но Чиминова отдавалка как-то не тянулась навстречу этим приключениям. У Тэхёна искры в глазах и дрожь в коленках, когда он говорил о Хосоке, а у Чимина — опухший мозг от нескончаемого галдежа друга и недостаток сахара в крови. Да и в жизни, кажется. Тэхён теперь вился возле своего «сенсея» денно и нощно, оставляя Чимина наедине с собой и своими мыслями. Чонгук-хён был занят курсовым проектом, канув в него настолько глубоко, что торчали только пятки, а Чимин принимал СМС-ки от однокурсницы и тихонько пожирал сам себя. Чимин сидел на полюбившемся подоконнике и жевал палочки «пепперо», в то время как Тэхён верещал с Хосоком где-то на стороне. Весна подкрадывалась незаметно, облизывая тёплыми лучами через открытое окно. Сквозь почки проклёвывались маленькие зелёные листочки, что так же яростно, как и Чимин, тянулись к ласковым прикосновениям солнца. — Скучаешь, Чиминни? — раздалось сбоку, и парень чуть было не навернулся от неожиданности прямо в ноги своему сталкеру, что без чиминова разрешения на месяц взял себе отпуск. — Наслаждаюсь одиночеством, — буркнул в ответ и притянул колени к груди, тем самым освобождая место для хёна. Юнги ухмыльнулся и пристроился рядом, подбирая под пятую точку ногу и тут же воруя из пачки палочку, покрытую шоколадом. — А я попрощаться пришёл, — сказал, как отрезал, и вперил взгляд в окно. Чимин так резко повернул голову, что в шее хрустнуло. — В смысле? — Сессию не сдал и в армию ухожу, — пожал равнодушно плечами и, зажав в зубах шоколадный кончик «пепперо», бил чистым себе по носу. Чудо удержало опешившего Чимина, раз он в окно от такой новости не вывалился. Сидел, во все глаза смотрел на спокойного, как удав, хёна, что уже лет шесть Чимину спокойной жизни не давал. На дни рождения и все праздники дарил коробки с леденцами, ни одного праздника не пропускал — даже Дня железнодорожника. Чимин видел, что у его доставучего хёна и руки, и губы чесались — так хотелось прикоснуться к Чимину, но он ждал, собака, терпел, не совался со своим уставом в чужой монастырь. — К-как, в армию? — Чимин всё ещё не оставлял попытки понять, но процессор на солнышке, видать, перегрелся. — Вот так, Чиминни. Дождёшься меня? — и, достав из кармана чупа-чупс, стукнул им легонько по лбу младшего. Чимин ойкнул и потёр ушибленное место. Может, это всё случилось из-за Чимина? Юнги-хён расстроился, в депрессию упал и провалил все тесты и курсовые. Недаром не показывался на глаза столько времени. А Чимин только и умел, что принимать; не заботился ни о ком и ни о чём, вот и нарвался. Во взгляде Юнги не было осуждения или злобы; там отплясывали всё те же бесы, правда уже порядком подзаебавшиеся и выдохшиеся. Улыбался как обычно уголком губ и смотрел на Чимина всё с тем же обожанием и восхищением. Чимин хотел не обращать на это внимание, но получалось из рук вон плохо. Чимин отвёл глаза и прочистил осипшее от нервов горло. — Ну-у, — протянул парень, нервно теребя в руке молнию снятой толстовки. — Два года — это не шесть, — сказал так тихо, что Юнги пришлось наклониться, чтобы услышать. Чимин дёрнулся, вжимаясь спиной в стенку и цепляясь пальцами за край подоконника, и шмыгнул носом, не найдясь, что ещё сказать. — Показать, чему научился за всё это время, не хочешь? — шепнул Юнги, придвигаясь ближе и упираясь ладонью возле головы Чимина. Чупа-чупсом он тыкал младшему в висок и смотрел в глаза, прищурившись. — Е-ещё чего! — заикался Чимин, со злостью вырывая леденец из рук Юнги. Наспех распечатав конфету, он сунул её прямо Юнги в рот, добавляя: — Сам соси! С другого конца этажа доносился смех Тэхёна, коридоры пустовали, пока прилежные студенты внимали знания на парах, а свободолюбивые — их прогуливали. Юнги улыбнулся широко, припадая лбом к плечу Чимина и вынимая чупа-чупс изо рта. — Как скажешь, Чиминни, — шепнул он, впечатывая леденец в пухлые чиминовы губы, а головой опускаясь ниже по груди. — Т-ты обалдел? — запротестовал Чимин и оттолкнул Юнги так сильно, что тот чуть не нырнул в открытое окно. — А ты только это понял? Юнги повёл ладонью вверх по чужому бедру в светлых обтягивающих джинсах, а второй рукой оттянул липкую от сахара чиминову нижнюю губу. Чимин стиснул зубы и подался назад, едва не перекусывая палочку от впихнутого в рот чупа-чупса. Он с шумом втянул воздух, когда ладонь Юнги легла на ширинку и сжалась в кулак. Во рту слюна растапливала леденец, язык выписывал пируэты, а адамово яблоко скакало вверх-вниз. Взгляд Юнги потемнел, и даже попадающий на радужку солнечный луч не делал её светлее. Чимин стискивал чужое запястье и отталкивал, что было сил, но Юнги только пуще прежнего стимулировал чужое возбуждение и дышал, приоткрыв рот, когда веки Чимина подрагивали, сплетая ресницы, а губы трубочкой сворачивались вокруг палочки. Чимин сводил колени и впивался пальцами до побеления в подоконник, когда Юнги второй рукой сжимал чужое бедро, словно пытался порвать плотную ткань и расцарапать нежную кожу. — Прекрати, — получилось у Чимина неубедительно, сипло от скопившейся сладкой слюны со вкусом кока-колы. Позвонки больно врезались в шершавую стену, ткань футболки намокала в подмышках и на груди, а Юнги и не думал останавливаться. Он большим пальцем поддел пуговицу на чиминовых джинсах, освобождая её из петли, двинулся чуть ближе и, поменяв угол руки, скользнул прямо в боксеры. — Стой, — шептал Чимин, тараня затылком стену, выгибаясь навстречу чужой руке и хватаясь за чужие плечи. Слюна стекала по подбородку, пот — по вискам, а лучи солнца — по двум телам парней на подоконнике. — Пара… конец… скоро. — Чш-ш, — шептал Юнги, приближаясь к уху Чимина и сцепляя пальцы вокруг его члена. — Мы успеем, Чиминни. Давай же, соси. Юнги повернул голову и провёл языком по линии челюсти Чимина, слизывая дорожку липкой слюны. Чимин стискивал зубы и бороздил языком вокруг леденца, толкаясь в чужую руку так открыто и самоотверженно, что хоть сейчас медаль давай. Юнги сжимал мошонку, большим пальцем вкруговую водил по головке возбуждённого члена, а Чимин впивался пальцами в волосы на чужом затылке и пытался то ли притянуть, то ли оттолкнуть. Он уже мало что понимал. Он хотел, чтобы эта пытка поскорее закончилась и не заканчивалась никогда. — Давай же, Чиминни, — продолжал опалять дыханием ушную раковину Юнги и с двойным усердием водить рукой вдоль ствола. — Давай, Чиминни… Чимин зажмурил глаза и дёрнулся, изливаясь в чужой кулак, марая собственную одежду и хрипло выстанывая давно просящееся наружу блять. Чупа-чупс треснул под натиском зубов и раскрошился на десяток мелких кусочков. Юнги вынул руку и скользнул ею под мокрую от пота футболку Чимина прямо к подрагивающему от напряжения животу. — Умница, — шепнул он, вынимая погрызенную палочку и выкидывая её прямо в окно. — Теперь давай будем жить счастливо. Пошёл сдавать последний зачёт, пока меня реально не отчислили. И, наспех чмокнув Чимина в губы, соскочил с подоконника как раз в тот момент, когда раздался сигнал об окончании пары. Чимин только и успел, что прикрыть толстовкой незастёгнутую ширинку и метнуть испепеляющий взгляд удаляющейся спине Мин-наебу-всех-но-получу-желаемое-любой-ценой-Юнги.the end