ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ ПСА ТРЕЗОРКИ (или привет от Э.По)

«О пресвятая дева, до какой же жизни я дошел...» Огромная, прозрачная луна прорисовывалась на небе, еще темно-голубом, но темнеющем с каждой минутой. Сырой, холодный ветер приносил испарения с местного болота; зловеще каркал ворон, добавляя ощущение бесприютности. Не было ни души – только облезлый потрепанный пес Трезорка пробирался сквозь заросли полыни и лабазника по направлению к покосившемуся заброшенному дому с завалившейся крышей. «С чего же все началось? Вероятно с того дня, когда на одной из узких улочек Севильи, цокая каблучками туфелек по гулким плитам мостовой, ко мне подошла укутанная мантильей незнакомка. Сгущались сумерки; я видел только силуэт прелестной фигурки под темным кружевом – и веер! Он был светлым на темном фоне; и, повинуясь движениям изящной ручки, этот веер говорил мне приятные вещи. О, я не был бы испанцем, если бы хоть раз отказался от свидания! Я подошел. Это была моя первая ошибка...» Пробежав мимо остатков забора, который уже давно никому не мог служить преградой, Трезорка подбежал к дому. Это была старая бревенчатая изба, давно забытая всеми. Окна ее были заколочены, на дверях висел тяжелый замок, но пес отлично знал, где тут лаз – прополз, влез в дом и отряхнулся. «Впрочем, нет. Первую ошибку я совершил раньше. О, зачем я поддался искушению врага рода человеческого! Жажда мести была слишком сильна. Я заманил в подземелье этого нахала Фортунато, соблазнив его бочонком амонтильядо... Как сейчас помню его последние слова...» Глаза пса в темноте неожиданно вспыхнули зеленым светом. Полна луна просвечивала сквозь щель заколоченного окна; полночь близилась, и псу было не по себе. Наконец, часы во всех домах почтенных граждан Богородска пробили двенадцать. Тут со псом Трезоркой стали происходить странные метаморфозы. Теперь уже зеленым светом светились не только глаза – светился он весь. Внезапно он стал словно крупнее, затем встал на задние лапы, хрипло гавкнул... зеленое свечение стало нестерпимым – и вот уже там, где минуту назад был Трезорка, стоял испанский гранд в старинном колете с белым плоеным воротником. «Да, его последние слова! Опутав врага моего цепями, я замуровал его в подземелье, живьем. О, его последние слова – «Ради всего святого, Монтрезор!» - я вспоминал их с усмешкой потом; но понимал ли я, что законы вендетты неумолимы? Что найдется живая душа, которая захочет отмстить мне еще изобретательнее...» Испанский гранд подошел к столу, заваленному рукописями. Злобно взглянул на гусиное перо, торчащее из дрянной чернильницы. Чтобы разжиться этим пером, пришлось в образе Трезорки долго гонять гуся Степаниды Ивановны; наконец он вцепился зубами ему в хвост – и тут выскочила сама Степанида с поленом; о том, что было дальше, гранду вспоминать не хотелось. Опустившись на лавку перед столом, гранд зажег свечу (чтобы разжиться ею, пришлось в образе Трезорки своровать ее из лавки) и усмехнулся. Хозяин лавчонки до сих пор, небось, думает, что дрянная сальная свеча пёсику понадобилась для пропитания. Взяв со стола неоконченную рукопись, гранд уже было вознамерился писать дальше. Но задумался... «Nemo me impune lacessit! Никто не оскорбит меня безнаказанно!» - вот что было начертано на семейном гербе Монтрезоров. Но такое мог сказать любой - или любая – в чьих жилах текла хоть капля подлинно испанской крови! Вот этого я и не учел; синьора Фортунато, прекрасная, как ангел во плоти и влюбленная в своего мужа, как кошка, решилась разгадать тайну его внезапного исчезновения посреди карнавала. Кто-то сказал ей, что видел меня с ним незадолго до того, как он пропал; что было дальше – я не знаю... Доподлинно известно лишь то, что она поклялась продать душу дьяволу – лишь бы отплатить обидчику ее мужа! О дона Анна Фортунато! Как всякая дона Анна, как всякая, кто носит это имя, была она наделена способностью сводить с ума кого угодно; неужели правда, что...» По крыше забарабанил дождь и тут же с потолка первая капля капнула гранду за воротник; испанец поёжился. «По всей Севилье шли слухи, что Анна умеет вызывать духи мертвых и говорить с ними – я не верил, смеялся над этим! Но благодаря своему дару, она, прекрасная и коварная, узнала о том, что именно я погубил ее мужа – с этой минуты участь моя была решена. Отправляясь на свидание к прекрасной незнакомке, ждал ли я увидеть там вдову моего врага? Тем больше было мое удивление, когда она, подойдя ко мне, осыпала меня страстными поцелуями, и, наконец, нежно прильнула губами к моей шее... И в то же мгновение острые зубы вампирши впились в меня! Как стала она вампиршей? Не знаю – но чего только не сможет взбешенная женщина, доведенная до отчаяния смертью возлюбленного...» За окном громыхнул гром, и нежно-голубая молния пересекла небо. «Когда я опомнился, дона Анна стояла надо мной и читала по тетрадке в синем сафьяновом переплете какие-то странные заклинания – читала по английски; я немного знаком с этим языком, но то, что она читала, показалось мне полным бредом... когда же она закончила – я к тому времени уже мог немного пошевельнуться – я к ужасу своему обнаружил себя в образе собаки! Далее, я был выброшен ею на улицу... о дона Мария! Сколько я скитался в образе бездомного пса – уж и не помню, но нашлась добрая душа, подобравшая меня. Как-то, отираясь на пристани в надежде найти пропитание, я услышал слова «Оh mon trеsor!» - "О мое сокровище!"- обращенные молодым человеком к какой-то красотке. Не подумав, что они говорят по-французски, я машинально тявкнул - откликнулся на свое имя. - Смотри-ка, он кажется решил, что это сказано ему! – вскричала девица. - Он забавный, - заметил юноша, - а возьму-ка я его с собой... А кличку дам Монтрезор, раз она ему по вкусу... Так моим хозяином стал молодой француз, которого какая-то нужда гнала в Турцию; он взял меня с собой на корабль. О, эти звезды над Босфором...» Тут с потолка за шиворот гранду полился целый ручей воды, он злобно отодвинулся... «Мой хозяин постоянно отирался возле русского посольства; что было ему там надо – поди пойми; он вечно шептался о чем-то с послом Дмитрием. Меня он брал с собой; русские привязались ко мне и называли Трезоркой – и это вместо благородного Монтрезор! Какое оскорбление – но не перекусаешь же их всех; приходилось терпеть. Но однажды – подробности мне неизвестны – по наущению шпионки Виктории Блеквуд, на моего хозяина напал негодяй по имени Павел Бестужев, и застрелил его! Вцепиться ему в горло я не успел – Бестужев, совершив злодеяние, вскочил в экипаж и был таков. Но девиз Монтрезоров - «Nemo me impune lacessit! Никто не оскорбит меня безнаказанно!» - был по прежнему при мне! Я был вне себя, и решил отмстить за смерть моего дорогого хозяина! После долгих поисков удалось мне разведать, что он скрывается в России в окрестностях городка Богородска – и тогда я решил действовать...» Дождь за окном утихал. Где-то мелодично квакали лягушки. Окунув в чернила гусиное перо, испанец взял в руки рукопись и пробежал глазами заголовок: «ТРАКТАТ о влиянии мухоморовки на образ мыслей российских кинематографистов». И принялся писать: «Как удалось установить, огромное значение имеет доза настойки из красного мухомора, он же Amanita muscaria, на свойства психики сценаристов и особенности текста, ими написанного после приема мухоморовки. Незначительная доза придает бойкость перу и живость образам. В случае же, если вдохновения все же не хватает, принимается средняя доза, после которой появляются галлюцинации, персонажи начинают вести себя вопреки всякой логике, а также меняют личностные свойства с легкостью непостижимой. После серьезной дозы начинаются необратимые последствия – персонаж наделяется знаниями всего на свете, а также всеми достоинствами, которые только могут быть, отчего жаждущие хоть какого-то правдоподобия зрители тихо отползают от экранов...». Гранд встал и прошелся по комнате. Вот ничего не поделаешь – сиди и пиши этот трактат – что еще делать в деревне в дождливую погоду... Но ничего, скоро дождь кончится, и тогда... «Они воображают, что Павел Бестужев прячется в лесу в нестиранных подштанниках то ли от невесты Ларисы, то ли по воле ГлавАвтора – по шпионским нуждам! Ха! Он прячется от меня – вампира в образе собаки с горящими зеленым светом глазами! Но настанет день, когда кончится дождливая погода; он выберется из своей жалкой избенки, и вот тогда... Тогда мои острые зубы пса-вампира вопьются в его ляжку – и отныне он обречен на вампирскую сущность навеки! Вот пусть тогда перекусает всех этих... да, зло всегда возвращается бумерангом! Ибо «Nemo me impune lacessit! Никто не оскорбит меня безнаказанно!»