я буду рядом (пока ты не сдохнешь)

Хару ненавидит видеть Тсуну таким разбитым, сломленным. Киоко тоже ненавидела, но Киоко была немножечко дурой и принимала тактику игнорирования, и Тсуна послушно называл это очаровательным чувством такта. Хару считала своим долгом помочь, потому что глупое чувство собственного достоинства не стоит того, чтобы в итоге остаться в одиночестве среди тех, кто считает тебя сильным и не нуждающимся в понимании. Хару сама такая. Убедила всех, что сильная, и в итоге никто не подумал, что ей плохо, больно и очень страшно. Трупы родителей преследуют её, стоит закрыть глаза. Улыбка мёртвой, искривлённой Киоко — венец кошмаров. Но Хару продолжает улыбаться, держать себя в руках, помогать другим. И помогать Тсуне. Хару не думает, что оставить человека наедине с горем — это правильно. Быть навязчивой — тоже не правильно. Поэтому она заботится исподтишка: там оставила кружку с горячим чаем, там сменила её на стакан с виски, вещи постирала, ужин приготовила, написала смс со словами «я рядом, Тсуна-сан, если нужна помощь, звоните». Но он не звонит, не пишет, и она стоит рядом, глядя на то, как он медленно разваливается на части. Гокудера просит её передать документы на подпись, устало мнёт шею и морщится, задевая свежий ожог на лице, от скулы до подбородка — Тсуне не понравилась забота друга, хранителя, или кто ему там Гокудера. У Гокудеры взгляд тоже потухший, но тут уже не в смерти Киоко дело, а в том, что в Семье начался бардак. Как и все твари, почуяв слабину, мафиози устремились добить горюющего Дечимо одним махом, забыв, что у него есть верный Гокудера, опасные Ямамото, Хибари и Рокудо Мукуро, а ещё неуравновешенный из-за пубертата подросток-Ламбо и лишившийся контроля Сасагава. А ещё у него есть Миура Хару, но это так, пустяки, незначительные детали, похрен вообще. Гокудера просит в своём стиле, бросает документы на стол, и машет, мол, вали, не мешай, женщина, всё-всё. Хару несёт документы в дом Тсуны, привычным движением ставит на место разбросанные в очередном отчаянном порыве лампу, книги, подставку для журналов, вазу. Морщится от неприятного запаха, а ведь её не было в этом доме всего два дня. Хару смотрит на сидящего в замызганном кресле Тсуну, на бутылку в его дрожащей руке, той самой, которой оставил уродливый след на лице верного Гокудеры. У Тсуны взгляд неживой, будто бы саму жизнь из него вытравили, и если это последствия потери Киоко и всего, что было с ней связано, то Хару предпочитает не любить вообще. Хару хочет сказать «спасибо, боженька, что я не люблю его так, как любила раньше», но тут дело не в боге, а в взрослении, в разбитых розовых очках и осознания, что мафия — не эфемерно-воздушное приключение в компании с чародеем по имени Реборн, который набирает в команду главного героя всё больше и больше людей, называет их семьёй, а потом бросает нахуй, потому что изначально и был злодеем, который рушил их сказки. Ну, Гокудера не в счёт, Гокудера изначально пришёл из мрачной истории. Наверное, ему было странно смотреть на развитие Тсуны и остальных, боже, неудивительно, что Хару его бесила, она сама себя бесит. — Тсуна-сан, вот документы, их нужно подписать, — говорит Хару мягко, поглаживая дрожащую руку, в которой бутылка. Если Тсуна взбесится, осколки этой бутылки найдут в дырявой черепной коробке Миуры. Это будет грустно. — Пошла ты, — сухо отвечает Савада прокуренным голосом, и это не звучит так приятно как у Гокудеры, скорее, режет слух. Неживые глаза уставились на неё, и от этого не больно и не жалко, противно. — Ты не понимаешь, какой была Киоко-чан… Она была всем для меня. Ради её улыбки я готов был убить весь мир. А теперь её нет. Почему это была не ты? Или кто-то из них? Или вообще кто-то левый? Почему Киоко-чан? Это «Киоко-чан» тоже режет слух, потому что они в Италии. И Хару называет его «Тсуна-сан», потому что прилетела из Японии четыре месяца назад, как только ей сообщили о смерти Киоко в перестрелке. И саму Киоко почему-то нашли среди трупов вражеской семьи, а не среди союзников. Её похитили, говорят вонгольцы. Ну и тварь же ты, Киоко, думает Хару. — Она не должна была умереть. Кто угодно, кроме неё, — продолжает распинаться Савада, а Хару эти речи уже давно не трогают. Перегорело. — Ты понимаешь, вообще?! — переходит он на истеричный крик. Хару бьёт его наотмашь по лицу и ей совсем не жалко. — Подпиши. Эти. Грёбаные. Документы. — И у неё нет желания говорить что-либо ещё. Тсуна подписывает, не читая и даже не глядя. Неуверенно трогает место удара. И снова прикладывается в бутылке. Хару звонит Гокудере и говорит, что всё сделано, но она побудет у Тсуны немного. И он даёт добро, хотя она могла и не спрашивать. Хару — не часть грёбаной Вонголы, она просто приехала на похороны подруги, взяла академический отпуск в университете и увязла в горе первой любви. Она делает уборку, покупает продукты, заставляет Тсуну принять ванну, укладывает его в постель. Тсуна хватает её за руку, когда она тянется выключить свет. Взгляд его на секунду становится осмысленным, но слова рушат всякие надежды на здравомыслие. — Почему Киоко-чан умерла? Хару ласково гладит его по макушке, по-матерински целует в лоб и не отвечает. Нечего отвечать. Гокудера забирает у неё документы, предлагает кофе и даже приказывает принести ей шоколадные пирожные. Она ест эти сладкие вкусности, не чувствуя вкуса, Гокудера делает затяжку и резко выдыхает горький дым ей в лицо. Пока она давится слезами и кашляет, говорит ей «пиздец, ты стала сильная, но лучше вали в Японию, пока не поздно, не вляпывайся в это, женщина, ты же всегда была умная». Хару качает головой, улыбается, стирает слёзы. — Я ещё побуду, а дальше — посмотрим. Вдруг ему станет лучше? Гокудера усмехается. Пиздец, ты глупая, женщина. Хару кивает, мол, да, глупая. Потому что хочет быть рядом с Тсуной, даже если ему это не нужно. Она ведь сильная, верно? Справится? Гокудера пожимает плечами и возвращается к работе. За окном начался рассвет.