Эпилог

– Злишься. Молчит. Драко качает головой, суставы больших пальцев до боли упираются в переносицу. – Злишься, я же по глазам вижу. Вот только он не видит. Они оба, как и всегда, сидят у нее в гостиной – он на диване, она – около письменного стола. Ее маленькая фигурка повернута к нему – нога на ногу, спина прямая – но лицо она прячет. Подпирая голову рукой так, что костяшки слегка касаются бледной щеки, она смотрит себе через плечо. Она сидит против света, и выражение ее лица прочитать невозможно. – Не говори этого, если не хочешь. Но твое молчание… – Я не злюсь, – произносит она, не меняя позы. Голос одновременно усталый и бесцветный. – Просто… – тяжелый вздох. Качает головой, а затем впервые за все время Грейнджер смотрит в его сторону. Кладет руку на стол – ладонью вниз. Через мгновение сжимает в кулак. – Я вот что не пойму: это был слишком безрассудный поступок или наоборот – слишком хорошо обдуманный? Драко глядит на нее исподлобья, по-прежнему не отводя от лица сомкнутые в замок руки. Тоже молчит. Секунду. Однувторуютретью. Опускает глаза в пол. – Я не мог оставить его там. Это все, что он может сказать ей. Единственное объяснение. И он, Мерлин, так хочет, чтобы она поняла его. Потому что это было правдой – поступить иначе он не мог. Они с Блейзом никогда не были особенно близки. Напротив – между ними всегда витал дух соперничества. Всю жизнь они шли на равных. Состояние, ум, привлекательность, чистота крови, воспитание – полный набор качеств, о котором кто-то может лишь мечтать, у них был. Противостояние между ними, хоть и незаметное на первый взгляд, было очевидным для посвященных, и они с интересом наблюдали за этой парой столь одаренных, но столь непохожих друг на друга волшебников. Нет, они не были близки, и оттого его поступок казался еще более странным. Но… черт, что-то просто щелкнуло у него в мозгах, когда он стоял там, в том Богом забытом квартале. Он вспомнил другое бездыханное тело – то, которое не видел, но которому был обязан собственным спасением. Металлический соленый вкус тут же заколол язык, глотка предательски сжалась, а по спине прокатились капли ледяного пота. От одних мыслей о том, что он помнит об этом, что он сделал это, его затошнило и перед глазами светлячки заплясали. Драко крепко, так, что побелела кожа, сжал палочку. Он еще раз взглянул Забини в лицо, которое походило на одну сплошную ссадину. Осмотрел его тело и только сейчас заметил, как багровое пятно медленно, но уверенно расползается возле его бедра, окрашивая снег. Драко заметил, что от него тянется длинная дорожка крупных красных капель, которую он не видел раньше, и различить, где обрывается эта дорожка, он не мог. Уйти сейчас – значит оставить его умирать. Значит снова стать убийцей. Левое предплечье полоснуло, будто хлыстом ударили, и Драко вздрогнул. В этот момент все было решено. Драко присел на корточки и, крепко взяв бездыханного Забини под руку, трансгрессировал. – О, Бог мой… Боже! – воскликнула Грейнджер. Она была уже на ногах. Сорвавшись с дивана, она подлетела к Драко и закинула одну из рук Забини себе на плечо, помогая ему нести его. – Наверх, – скомандовала она, и Драко мысленно возблагодарил Мерлина за то, что она не стала – по крайней мере, пока – задавать ему лишних вопросов. Лишь тогда, когда они добрались до второго этажа, Драко вспомнил о том, что у него есть волшебная палочка. Об этом же, вероятно, подумала и Гермиона – в одну секунду она достала свою и, махнув ей, велела двери одной из спален распахнуться. Еще пара движений рукой – и вот уже Забини лежит на подушках, а дверь комнаты захлопывается прямо у Драко перед лицом. – Жди снаружи, – только и доносится до него, а затем наступает тишина. Первые несколько мгновений Драко не знает, что ему делать – ворваться в комнату, чтобы накричать на нее – или помочь ей?.. – или просто ждать. После секундного размышления он решил, что, каким бы привлекательным ни казался первый вариант, не мешать ей было бы в разы лучше – так он, по крайней мере, сумеет оттянуть момент, когда кара Божья обрушится на его голову. Качнув головой, он спустился вниз и сел на диван, закрывая руками лицо. Он не знал, сколько времени прошло до возвращения Грейнджер, и, в общем-то, это его мало волновало. Но, когда она все же вернулась, он это почувствовал – не видя ее и не слыша шагов ее босых ног, он кожей ощутил, что она здесь, рядом, прямо у него за спиной, стоит, буравя ему затылок, и чего-то ждет. – Как он? – скороговоркой произнес он, проглатывая половину букв. Гермиона обошла его и устало опустилась на стул. Он бросил на нее быстрый взгляд, чтобы узнать, поняла ли она, кого он привел в дом. Судя по ее виду, она, очевидно, узнала Забини, но что она на самом деле думала о его поступке, Драко сказать не мог – она тут же от него отвернулась. – Сейчас он спит – хоть он и не пришел в себя, я дала ему снотворный отвар и сделала все необходимое, – говорила она, обращаясь к окну. – Но он очень плох. Рана на ноге серьезная – подозреваю, результат черной магии, потому что ни заклинания, ни зелья ее не берут, придется ждать, пока заживет сама… помимо этого и парализующего, которое в него попало, он, судя по всему, давно ничего не ел и… Она не договорила, но Драко понял все и так. С тех пор они сидели молча, пока чертова тишина не стала бить по ушам, и Драко больше не мог ее выносить – ему нужно было, чтобы она сказала хоть что-нибудь, чтобы взглянула на него. – Забини… – голос такой тугой и хриплый, что Драко вынужден откашляться, прежде чем продолжить. – Он не Пожиратель смерти, – наконец сипло выдавливает он. – Я знаю, – кротко отвечает она, а затем, видя непонимание, отразившееся на его лице, добавляет: – на его руке не было Черной метки. Ах да… Сглатывает. – И он… очевидно, он и не планировал им становиться. Он не имеет никакого отношения к Сама-Знаешь-Кому. Гермиона скептически выгибает бровь, ее пальцы начинают отбивать чечетку по столешнице. – Поэтому на него напали сегодня? – решает уточнить она. В ее голосе нет желчи, но Драко так и чувствует сквозящий из-под ее слов подтекст. Его челюсть напрягается. Он терпеть не мог, когда Грейнджер начинала делать выводы о чем-то, о чем не имела ни малейшего понятия. – Они не знают, кто он. Я был свидетелем погони и… вероятно, он попался случайно. – Но с каких пор, – настаивала Грейнджер, – Пожиратели смерти оставляют в живых тех, кто попался им на пути? Драко припомнил странный разговор тех двоих, который он слышал. – Я… я не знаю. Они говорили, что есть какой-то приказ, – попытался объяснить он. – По которому они не могут причинить ему вред. – Ему? Ты же только что сказал, что они не знали, кто он… Драко сорвался. Вскочив с дивана, он принялся мерить шагами в комнату. Что он мог сказать? В этом вопросе у него было не больше информации, чем у нее. Единственное, что он знал наверняка, это то, что он был прав. При мысли об этом захотелось рассмеяться самому себе в лицо. Он взъерошил пальцами волосы. Мерлин… было столько вещей, в которых он был уверен, но которые не мог объяснить ей словами... Он рассеянно взглянул на нее. Серый свитер, непослушные волосы. Она все та же. Та, какой была всегда – точно такая же, как и прошлой ночью. То же тело, те же глаза, те же губы. Та же самая. Но ведет себя так, будто ничего не было, будто бы они снова оказались в точке, из которой начали свой путь много месяцев назад. Ощущение связи, которое грело его все утро, совсем ослабело, если не исчезло окончательно. Он чувствовал, что она снова возводит стену между ними, и пытался понять, только ли то, что он привел Забини, стало тому виной. Даже если и нет, наверное, он должен был бы этому порадоваться. Но он не мог – ее стоны зазвучали у него в ушах, а кончик языка предательски закололо. – Останови меня. – Нет. Где все это теперь? Где тот огонь и та уверенность, полыхающие в ее глазах, расплавляющие их тела и губы? Где все это, где она – она настоящая? Сейчас, под маской холодности и сдержанности, или тогда – в объятиях чистого пламени? Зачем… зачем она сделала это, если ненавидела его теперь? Но ненавидела ли?.. Он не знал – черт возьми, он ничего не знал. Он как будто бы разучился читать ее, и это бесило. Проклятый Салазар, а ведь ему только-только стало казаться, что он хоть что-то для себя понял, разобрался в чем-то... Ошибка. Снова. Мерлин, почему все это должно было обрушиться на него именно сейчас, когда он столько всего понял, когда поиск Крестражей должен был бы пойти по совершенно иному пути и стать их первоочередной задачей... Первоочередной задачей… Он усмехнулся, желчно и зло, – подумать только, как за несколько часов вся жизнь может перевернуться с ног на голову... – Ты молчишь, – шипит она. Потому что молчишь ты. – Малфой! – рявкает она, ударяя ладонью по столу и вскакивая на ноги, когда он, вместо того, чтобы ответить, лишь начинает еще быстрее носиться взад-вперед по ее гостиной. – Я уже сказал тебе, – проскрипел он, жмурясь и потирая указательным пальцем переносицу. – Что Забини не имеет никакого отношения… – Тогда почему они… Он взрывается. Подлетая к Грейнджер, он кричит ей прямо в лицо: – Я не знаю! НЕ ЗНАЮ! Пусть он сам объяснит это, когда придет в себя, ну а пока… я просто знаю, что я прав. Точка. Он тяжело дышит. Грейнджер смотрит на него огромными, как блюдца, глазами, ноги ее словно приросли к полу. В отличие от него, ее плечи замерли – они больше не вздымаются и не опадают, она как будто бы забыла, что такое вдох. Драко отступает на шаг назад и опускает руку – только теперь он заметил, что указывал пальцем на Грейнджер, едва не тыкая им ей в плечо. Он моргает, словно сгоняя наваждение и опасливо, почти что стыдливо прищуривается. Замешательство. Он… он напугал ее?.. Но ведь они всегда так общались, они… Нет. Нет – в этом-то и проблема. Впервые он замечает это – отголоски прошлой ночи у нее во взгляде. Ее губы приоткрываются, и язык оставляет на них быстрый влажный след. Он видит самого себя в ее глазах, ощущает прикосновение ее губ к своей коже. Между ними гулким эхом повисает ее неслышный, растворившийся в ночи стон. Он вглядывается в ее лицо, пытаясь отыскать там ответы, которые не желают срываться с ее языка, припрятанные под замком рта. Внезапно воздух снова наполняется электричеством. С каждой секундой напряжение становится все гуще, все весомее, и Драко знает, что он не единственный, кто ощущает это. Он не сомневается в том, что она чувствует это тоже и что они оба думают об одном и том же. Он проваливается в нее взглядом, на мгновение забывая о Забини и их очередной ссоре – обо всем на свете, – и удары собственного сердца начинают отдаваться у него в горле, в ушах шумит. Он с вызовом оглядывает ее – облизывает с головы до пят ее всю, и чувствует, что больше не может смотреть на нее теми глазами, что прежде. Неважно, что она думает об этом теперь, – она позволила ему узнать себя, и он ничего не забыл. И внезапно он понимает, что хочет видеть ее такой, какой видел вчера – уверенной. Непоколебимой. Жаждущей. Он хочет, чтобы поле сомнений, колосящихся у нее в голове, было выжжено, чтобы она вновь взглянула на него так, как смотрела на него вчера. И она как будто ощущает то, о чем он думает. Потому что ее взгляд смещается – сначала на подбородок, но уже через полумгновение оказывается ниже, замирая на уровне его сердца. – Что это?.. Что это, Грейнджер?.. Неужели ты позволишь кончиться всему вот так? Снова станешь злой и вредной, как старая домашняя кошка? Неужели… неужели ты хочешь этого? Вспомни – что-то же толкнуло тебя вчера навстречу ему. И он не оттолкнул. Так неужели ты оттолкнешь его теперь?.. Неужели ты думаешь, что это было непростительной ошибкой?.. Ее губы вновь приоткрываются, а затем она медленно, мучительно, вновь заставляет себя перевести взгляд на его лицо. Растерянность. Борьба. Он не может знать наверняка, но уверен, что она задает себе все те же самые вопросы, которые мысленно адресовал ей он. Потому что она как будто слышит его – угасшая связь вдруг крепнет вновь. Невидимые нити между ними натягиваются, и он вновь ощущает ее тело так, будто бы оно было его собственным. Он чувствует, как шумит ее кровь и как стучит ее сердце; ее руки холодны, и во рту пересохло, между лопатками застыла предательская капля. Желание? Или страх?.. А, может быть, все вместе?.. Он не может сказать. Впервые за все время с ее губ срывается полувсхлип-полувздох, и он ловит его своим ртом, ощущая на своих зубах и на языке. А затем все кончается. Гермиона обхватывает себя руками и резко отворачивается от него, и мир вдруг приходит в движение, словно бы фильм сняли с паузы. Драко вновь слышит громкое, надоедливое тиканье часов, шум машины, проезжающей по улице. Под ногами вновь твердая почва, а в трясущихся руках пустота. Поняв, что позволила себе слишком много, дала ему шанс вновь проникнуть вглубь самой себя, она закрылась от него. Раковинка хлоп! – и вот она уже снова вне досягаемости. Теперь они опять – два одиноких полюса по разные стороны экватора. Или… или все-таки нет?.. Он прищуривается, сперва чувствуя, а затем и замечая неладное. – Прости… – вдруг шепчет она. У Гермионы подкашиваются ноги, и она вновь опускается на стул. Драко инстинктивно протягивает руку ей навстречу, пытаясь поддержать ее, но в последнюю секунду сдерживает себя, не позволяя прикоснуться к ее предплечью. Она этого не замечает – ее начинает трясти, и она прижимает ладонь ко рту. – Прости меня… Ее голос дрожит и срывается, падая на октаву вниз. Эта внезапная перемена пугает его, и он ощущает болезненный укол под ребрами. Что… что произошло только что? Он садится на корточки перед ней и смотрит ей в лицо снизу вверх. – Ты что такое говоришь? – так же тихо говорит он. Его руки обхватывают ее лицо, и впервые в жизни рассудок не пытается остановить его; инстинкт, вечно заставлявший его колебаться и вздрагивать, призывавший его осмысливать каждый свой шаг, не срабатывает. – Грейнджер, во имя Мерлина, это ведь я… «Это ведь я, кто должен просить прощения», – хочет произнести он, но замолкает. Он не в силах. Но, кажется, она понимает его и без слов. Робко улыбаясь, она качает головой. – Я верю тебе, – говорит она, и он вспоминает Сочельник. Вдруг он понимает. Сочельник. Вот она, точка невозврата. И если до него он еще мог – и хотел – противиться ей, то тогда он сдался. Он отказался от борьбы с ней, а заодно и от борьбы с самим с собой, отдался воле течения, несущего его в неизведанные дали. Потому что она сказала это – три слова, изменившие все. И почему-то именно эти слова, произнесенные ее губами, ее голосом, стоили куда больше, чем слова любого другого человека – даже него самого. Нет, с тех самых пор она никогда в нем не сомневалась, как не сомневалась и в самой себе. Он осознал, что приписывал свое сомнение в себе Грейнджер, и неправильно интерпретировал рассеянность, которую прочел у нее в глазах только что. Но если для него все изменилось в Сочельник, то когда переменился ее мир? Ведь это он всегда боялся потерять ее, а не наоборот. Он хотел спросить ее об этом. Он смотрел на нее в упор, раздирая собственным взглядом; он желал говорить с ней, желал, чтобы тень Блейза не стояла сейчас между ними, но в глубине души понимал, что это невозможно. Даже не будь его здесь, он никогда не позволил бы себе задать тот вопрос, который жег его губы прямо сейчас так сильно, что заставлял задыхаться. Что-то сидело в глубине его нутра и не позволяло перейти этот последний барьер, что-то продолжало удерживать его, запрещая открываться и окончательно принять все произошедшие перемены. Но что это? Сила привычки, его воспитания? Или, быть может, невидимый взгляд его семьи – внутреннее око совести, которое продолжало тихонько шептать ему на ухо, что никто в целом мире, никто, кроме него и нее, не сможет понять и принять эту связь, никогда?.. Потому что – черт. В нем все еще была эта проклятая надежда. В Драко продолжал жить робкий ребенок, который хотел верить, что они справятся и будут жить, что у них обоих впереди есть будущее. Но он знал, что каким бы счастливым ни рисовалось ему это будущее, ни в одной из этих воображаемых картин не было места для него и нее, для них вместе друг с другом. То, что было почти естественным теперь, было под запретом тогда. Ведь все условности – они-то никуда не денутся, они не умрут вместе с Волан-де-Мортом. И даже если они оба выживут и расскажут свою историю, никто не сумеет пережить то, что пережили они. И… Ужас ледяным болотом разлился у него в желудке. Он и сам не понял, как его мысли приняли такой опасный оборот, как успели зайти так далеко. Почему он вообще подумал об этом сейчас? С какой стати его и ее жизнь стали у него в голове нераздельными? Какого черта он жалеет о том, что они… Ведь был всего только один месяц в ее доме. Только один поцелуй. Одна ночь. Да, это было много – это было чересчур. Но это ничего не решало. А ведь будут еще месяцы, если не годы, еще поцелуи и еще ночи. Что тогда?.. Шестеренки, которые, казалось, уже давно покрылись пылью у него в голове, вдруг закрутились вновь. Механизм аналитика, который он отчаянно пытался отключить еще совсем недавно, заработал в полную силу. Потому что вот он – привычный страх, а вместе с ним и возгоревшееся с новой силой желание уяснить, наконец, правду. Думай, Драко. Думай. Взгляни правде в лицо. Признай ее. Признай то, что сидит внутри тебя, увидь то, о чем ты успел позабыть, от чего в своем неведении и слепоте отворачивался. Отруби самому себе крылья – ты никогда не мог летать. И он думает. Выныривая на поверхность, он на мгновение вновь становится собой – собой прежним – и смотрит на мир глазами того человека, который, несмотря ни на что, все же еще в нем не умер. И этот человек говорит, произнося лишь одну фразу: «Вы оба тонете». Он повторяет ее так часто, словно пытается донести что-то до него, заставить увидеть и понять. Драко начинает перебирать свои мысли. Он знает, что их… их теперешняя жизнь не определяет их будущее. Да, тогда, в том промышленном квартале он не лгал себе, не до конца: все, что он делал ради нее – его прощение, его забота – это все было. И это действительно было не ради дела, не ради Крестражей – вернее, не только ради них. Им пришлось трансформироваться не столько для того, чтобы не перегрызть друг другу глотки в процессе поисков, сколько для того, чтобы не сойти с ума от собственных страхов, боли и одиночества. Гостиную наполнили отголоски давно затеянного ими разговора. – Значит, ты делаешь это из чисто эгоистических соображений? – Исключительно. Просто чтобы выжить… Они были нужны друг другу, потому что справляться сами были больше не в состоянии. Вы оба тонете. Оба тонете. Тонете, тонете… Да, это не было открытием. Все это было ему известно. Так что же тогда?.. Вы оба тонете… Внезапно робкий лучик болезненного осознания промелькнул у Драко в мозгу, и взгляд его меняется. Он вдруг понимает – понимает все. Потому что – только поэтому. Только поэтому им теперь и было все позволено, и Драко не взволновала эта резкая перемена. Только поэтому он куда более спокойно, чем можно было ожидать, отнесся к тому, в каком направлении и с какой скоростью развивались их отношения и позволил самому себе просто плыть по течению. Так вот оно что. Вот почему он так легко сдался ей на милость, вот почему позволил произойти всем этим немыслимым, невообразимым вещам. Все, что было между ними, было искусственно, потому что все это могло происходить только здесь, в их крошечном замкнутом мирке. Связь между ними была результатом совместной жизни, существовала только в стенах этого дома, была его детищем и подпитывалась от штукатурки и от мебели по углам. Сейчас они оба в коконе, но во внешнем мире они друг другу никто. Всегда были. Всегда есть. Всегда будут. То, что происходит здесь, навсегда останется здесь и здесь же и умрет. Это… это побочный продукт бессмертия Темного Лорда. Его чувства к ней, ее чувства к нему – все это нереально. Это ненастоящая Грейнджер и ненастоящий Малфой. То, что он считал откровением и эволюцией, на самом деле было обычной болезнью. Это была мутация – вынужденная, необходимая. Это была иллюзия. Да, вероятно, то, что еще пару часов назад он определил как «теплое чувство», существовало на самом деле и останется с ним уже навсегда. Но оно ослабеет. Когда – вернее если – этот дом опустеет, в их совместном существовании отпадет надобность, и боль, разъедающая их обоих, исчезнет, это чувство изменится, перерастет в сухой и негласный взаимный нейтралитет. Стоит им перестать тонуть и всплыть на поверхность, стоит этому основанию исчезнуть, как все закончится. Они снова станут Драко Малфоем без Гермионы Грейнджер и Гермионой Грейнджер без Драко Малфоя. Наивный ребенок. Глупец. Да, он был глупцом, когда шел по улицам того квартала и воображал, что все так просто, что достаточно просто перебрать несколько вариантов и отыскать правильный. Он ошибался, принимая за реальность то, что было фикцией. Драко был прав лишь в одном – когда говорил себе, что для любви, как и для любых настоящих, глубоких чувств, вроде дружбы и привязанности, между ними нет места. Это и было единственной здравой мыслью в его поросшей изнутри плесенью голове. Вот она, наконец, – истина, расставившая все по своим местам, вернувшая нормальность и правильность. И все же что-то тоскливо дернулось у него внутри при мысли об этом. Почему-то осознание этого факта огорчает его и как будто пугает. И она замечает. Чувствует, как каменеют его руки у нее на щеках, различает что-то в его глазах, что пугает и ее саму. Он чувствует это, и взгляд его становится еще острее. Он всматривается в ее лицо так пристально, что в глазах начинается резь, а на ресницах блестят слезы. А ты, Грейнджер? Ты знаешь все то, что понял только что он? Ты знаешь?.. Он умоляет ее дать ответ, но она не понимает – он лишь изучает ее испуганное, тревожное лицо. Ее рука оказывается поверх его собственной, и она переплетает их пальцы, словно пытаясь успокоить его. Его веки трепещут и опускаются. Даже если она и не отдает себе отчета в этом, она понимает – где-то в глубине души – и, когда придет время, признает это так же, как признает сейчас он – безоговорочно и со всей ясностью. Да, все это было так. Но отчего-то ему так не хочется, чтобы это было правдой. Потому что правда эта безличная, бесчеловечная – в ней они как куклы, безвольные, слепо управляемые судьбой, какими-то законами жизни – или этого проклятого дома, – идущими извне. Потому что это правда, но не искренность. Потому что от этой правды больно, и он не может объяснить себе, почему. Думать об этом дальше становится невыносимо. – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он. Он и сам от себя не ожидал, что задаст этот вопрос, и полагал, что и Гермиона тоже. Он уже почти видел, как брови ее изумленно взметаются вверх. Но вместо этого она облегченно улыбается, словно бы рада тому, что это странное выражение сошло, наконец, с его лица. – Со мной все в порядке. Жара больше нет… – она слегка поводит плечами. – И не будет, я думаю. Это была разовая акция. Он подносит ее руку к своим губам. Не отрываясь, смотрит ей прямо в глаза, но на самом деле концентрируется только на своих собственных ощущениях. И он не чувствует. Ничего. Вновь это странное отсутствие упреков и ругани со стороны самого себя. Вместо этого – легкое тепло. Он понимает, что был прав: их близость – не что иное, как трюк, игра, уловка. Очередной способ отвлечься и заглушить боль, средство, позволяющее забыть о многочисленных «что, если…», о многочисленных смертях и возможном поражении. Это волнующее нечто призвано взбаламутить их умы и перевернуть сознание, перетянуть на себя внимание, чтобы не дать им сорваться. Это просто защитный механизм психики. И он сработал. Его взгляд начинает лихорадочно метаться. Раз так… пусть же работает и вновь – пусть и дальше продолжает сдерживать страх и затмевать собой неопределенное, туманное, кажущееся оторванным от реальности будущее. Пускай им будет все позволено. Раз это иллюзия, раз все это нереально и существует только здесь и теперь, они могут вести себя, повинуясь порыву, безо всяких задних мыслей. И все же отвлечься приходится. Потому что, хоть жизненно важные вопросы и успели отойти на второй план, они все же не исчезли. Борьба продолжается. Однако прежде, чем он успевает открыть рот, начинает говорить Грейнджер. – Драко, я… я хочу сказать кое-что. – Она на мгновение отводит взгляд, но уже через секунду их глаза встречаются вновь. – Я… не знаю, что думаешь о том, что произошло вчера, ты, – тут ее щеки заливает легкий румянец, и она крепче сжимает его руку, – но я… я ни о чем не жалею. Да, я и сама от себя не ожидала, что сделаю это, но… но теперь мне кажется, что все было… правильно. Так, будто бы все к тому и шло, ты… ты понимаешь? – под конец ее голос звучит так неуверенно, что ее волнение невольно сообщается и ему. О да, Гермиона. Он понимает – так хорошо, что тебе и не вообразить. Осуждение и стыд, желание забыть – все это будет, конечно, но все это придет позже. Ты еще вспомнишь о том, кто он такой, и глубоко – и не раз – пожалеешь и о своих поступках, и о своих сегодняшних словах, как, впрочем, пожалеет и он. А пока – пока он просто ей улыбается и отвечает легким пожатием ее ладони. – Сколько у нас времени до того, как Забини придет в себя? – спрашивает он, садясь на соседний стул рядом с ней и принимая серьезный вид. Она неопределенно пожимает плечами, ничуть не задетая тем, что он изменил тему. – Думаю, он очнется ближе к ночи… с утра, может быть; я уже говорила – он очень слаб. – Отлично. Значит, у нас есть время, чтобы обсудить кое-что… Она хмурится: – Если ты о том, что нам теперь делать… Он рассекает воздух ребром ладони, обрезая ее реплику и не давая ей договорить: – Об этом мы подумаем позже. Сперва я хочу рассказать тебе кое-что… Ты… Он заколебался. Драко не был до конца уверен в том, что… Ай, да к черту. К чему кичиться ошметками гордости теперь?.. – Принеси «Сказки барда Бидля», – выпаливает он на одном дыхании. Надо же – это оказалось не так тяжело, как он предполагал. Гермиона удивляется, но, не задавая лишних вопросов, встает и уходит в свою спальню. Пока ее нет, он спешно накладывает несколько заглушающих заклятий, чтобы Забини, если он, не приведи Мерлин, придет в себя, не сумел услышать ни слова. Когда Гермиона спускается обратно, в руках у нее то, что он просил. Возвращаясь на свое место, она хочет положить книгу себе на колени, но Драко, опережая это движение, забирает ее у нее и открывает сборник сказок на нужной странице. – Помнишь, ты говорила мне про этот знак? – спрашивает он, не сомневаясь в ответе, который получит. – Конечно, помню, – уверенно кивает она. – Кажется, ты сказал, что это символ Грин-де-Вальда... а я думала – и продолжаю думать, – от его слуха не ускользнуло то особое ударение, которое она сделала на слове «продолжаю», – что за этим кроется что-то еще… правда, – тут ее запал слегка сходит, – я до сих пор не смогла выяснить, что он может означать… О, ну еще бы… Драко вновь перебивает ее: – И ты была права, Грейнджер. Это действительно не простой символ. Ночью… когда ты нашла меня на крыльце, я… м-м… Драко почти закатывает глаза, злясь на собственную глупость. Что, запинаться теперь ты будешь, да? Тебе что, пять лет? Салазару Слизерину было бы стыдно за тебя, мальчик… – В общем, я позаимствовал у тебя эту книжицу, – нарочито небрежно отпихивает ее от себя, впрочем, не сильно – так, чтобы не разозлить Грейнджер. – Это вышло случайно – я просто хотел подышать воздухом и почитать… Боже… ты жалок Малфой, ты просто жалок. Соберись!.. – Что я хочу сказать, – твердо продолжил он, запретив себе сбиваться и запинаться вновь. – Когда я листал ее, я вновь наткнулся на этот знак и… вспомнил кое-что. Браво. – Что? – с нажимом спросила Грейнджер, когда продолжения не последовало. В лице ее читались замешательство и настороженность, нежели любопытство. – Этот знак, – Драко постучал указательным пальцем по треугольному глазу, – символ Даров Смерти. Ты слышала о них что-нибудь? По выражению ее глаз Драко понимает, что это не говорит ей ровным счетом ни о чем. Впервые за очень долгое время он ощущает свой триумф, и от гордости так и распирает в груди – надо же, в кои-то веки ему известно что-то, о чем она понятия не имеет. Сдерживая, однако, свой пыл он принимается спешно объяснять: – Ты же читала сказку, над которой изображен этот значок, верно? «Сказку о трех братьях». Помнишь, что в награду за то, что братья смогли перейти через реку, Смерть разрешила им просить у нее все, что угодно, и каждый в итоге получил то, что пожелал: палочку, камень и мантию невидимости? Гермиона снова кивает: – Да. Но что… – А то, что среди волшебников существует легенда. Кое-кто верит, что то, о чем говорится в этой сказке, произошло на самом деле: три брата – три реально существовавших человека, которым повстречалась Смерть, и то, что она им дала – ее дары – реально существующие предметы… говорят, что тот, кто их все раздобудет, обретет невероятную силу, и сама Смерть отступит перед ним!.. Пока Драко рассказывал, он все больше и больше входил в раж. Под конец он и вовсе не сдерживал себя – активно размахивая руками, он не скрывал своей радости. Однако чем явственнее становилось его ликование, тем суровее хмурилась Грейнджер. – Это все, конечно, замечательно… – мягко начала она, но Драко тут же понял – она ни секунды во все это не верит. И впрямь – ее уже висевшее в воздухе «но» не заставило себя ждать, – …но… Драко, ведь это невозможно. Персонификация смерти – просто выдумки, метафора, литературный прием. Никто не мог с ней встретиться и остаться в живых… Драко расхохотался, да так, что от смеха на глазах выступили слезы: – Помилуй мою душу… Грейнджер… – выдавил он в перерывах между приступами безудержного хохота, – это… это говоришь мне ты? Ты, в самом деле? Лучшая подружка Мальчика, Который Выжил? Гермиона кисло поджала губы. Туше. – Ты же прекрасно понимаешь, что это другое. Посуди сам, Драко: чисто с логической точки зрения подобное невозможно… ну хорошо, предположим, что они и впрямь видели смерть и говорили с ней… но все эти предметы… Мерлин, Малфой! Неужели ты серьезно?! Самая сильная в мире палочка… камень, воскрешающий мертвых… невозможно! – вновь воскликнула она, всплеснув руками. Драко чуть склонился и придвинулся к ней так, что их лица оказались на одном уровне и разделялись всего парой миллиметров. – А ты докажи, – дьявольски прошептал он. Грейнджер отшатнулась от него, как от прокаженного. – Ты в своем уме? – вспылила она. – Ты хочешь, чтобы я доказала тебе невозможное?! Малфой, ты рехнулся… Она раздражалась все сильнее, но отчего-то Драко это не злило. Совсем наоборот – ее упрямое детское неверие очень его веселило. – Как бы ни так, – он лениво откинулся на спинку стула и принялся балансировать на его задних ножках, сведя перед собой пальцы домиком. – Больше того, Грейнджер – это не единственное открытие, которым я планирую ошеломить тебя. – Боюсь даже представить, что может быть хуже этого… – отозвалась она, всерьез начав беспокоиться о его здравомыслии. Он вновь бархатно рассмеялся. – Снитч! – выдал он, щелкнув пальцами в воздухе. Пауза. – Снитч? – тупо переспросила Грейнджер. – Какое отношение он имеет к… – Самое что ни на есть прямое, – лениво, словно кот, потягиваясь, проговорил он. – Помнишь, мы говорили о том, что в него можно что-то спрятать? Так вот: я на девяносто – ладно, на восемьдесят – процентов уверен в том, что знаю, что в нем лежит… если предположить, как ты сказала, что Дары Смерти и впрямь существуют, то один из них – Воскрешающий камень, если быть точнее, – и запрятан в этом крошечном шарике… Она затрясла головой. – Ты совершенно точно рехнулся, – сказала она, полностью убежденная в своей правоте. – Неужели ты сам веришь в тот бред, который тут нагородил?.. Драко одарил ее улыбкой, исполненной в лучших традициях Чеширского кота: – Больше того, Грейнджер. Я почти не сомневаюсь в том, что и Дамблдор в это верил. Он знал о Дарах и о том, что они существуют. И он их разыскал. Как он это сделал, объяснить не могу, да и не собираюсь – это, в конце концов, уже не моя забота… но ведь сам факт. При этих его словах Гермиона разозлилась не на шутку. Настал ее черед мерить шагами гостиную: – Дамблдор был слишком умным человеком, чтобы верить в детские сказки – абсолютно невероятные и неправдоподобные. К тому же… он бы никогда не стал разыскивать какие-то мифические предметы – Мерлинова борода, он бы никогда даже не поверил в то, что они в принципе существуют… – Мы точно сейчас о Дамблдоре говорим? – скучающе-насмешливым тоном поинтересовался Драко. – Пресвятой Салазар, Грейнджер, Дамблдор чокнутый. Всегда был таким. Уж как раз-таки именно он из всех людей и поверил бы в существование треклятых Даров… уверен, что только такой псих, как он, и сумел бы их разыскать… – Абсолютно исключено, – отрезала Грейнджер, повторяя его недавний жест рукой. Что ж, нельзя сказать, что он не ожидал чего-то подобного – глубоко в душе он был к этому готов и знал, что Грейнджер слишком рациональна, чтобы поверить в нечто в таком духе. Но и он был не настолько глуп. – Ладно, – он хлопнул в ладоши и тоже вскочил на ноги – правда, только для того, чтобы тут же присесть на край столешницы. – Пойдем с другого пути. Помнится, у Поттера была мантия-невидимка. – И? – ледяным тоном произнесла Грейнджер, останавливаясь прямо перед ним и скрещивая руки на груди. – А напомни-ка мне, будь добра, сколько лет она у него? Кажется, с самого первого курса?.. Грейнджер высокомерно фыркает: – Ну да. Эта мантия перешла к нему от отца… Ага! Вот оно. Схлопнулось. Сама того не подозревая, она подтвердила его догадку. Тем не менее, Драко не торопился. – И работала она исправно, верно ведь? Не выцвела, не потеряла своей силы, так? – К чему ты клонишь? – К тому, что обычные мантии-невидимки, Грейнджер, столько не служат. Стандартный срок их действия – два-три года, ну, максимум пять лет. Помню, в детстве у меня была такая мантия – откопал где-то на чердаке… так она и недели не продержалась. Мать сказала, что она не старая – всего-то около года… – при упоминании матери сердце его болезненно сжалось, но Драко не позволил этому чувству взять над собой верх – были дела поважнее... Гермиона оскалила зубы: – Я правильно тебя понимаю: ты пытаешься сейчас убедить меня в том, что мантия Гарри – это один из Даров Смерти? – Совершенно верно, – похвалил Драко, чуть наклоняясь вперед – ей навстречу. – Десять очков Гриффиндору. Она усмехнулась, пожимая плечами. Вновь затрясла головой и подняла руки ладонями вверх: – Бред какой-то… ладно мантия, ладно даже камень, пусть так… но палочка? О ней ты не подумал?.. Но Драко больше ее не слушает. Потому что – бам! Новая мысль выстреливает ему в висок и сражает его наповал. – Грейнджер… – шепчет он, чуть приподнимаясь – так, что теперь только кончики пальцев у него за спиной касаются прохладного дерева. – Грейнджер, подожди. Она издевательски выгибает бровь: – На тебя снизошло очередное озарение и ты понял, как крупно ты ошибался? Да, озарение на него и впрямь снизошло – вот только совсем не такое, как она ожидала. – Грейнджер, – вновь повторил он. – Скажи мне. В ту ночь, когда… в общем, в ту ночь – она была с ним? Мантия была с Поттером? Между ее бровями холмиком выгнулась складка: – Да, была, кажется… но что ты?.. Салазар, помоги… – А что… что, если… Нет, это слишком невероятно, чтобы быть правдой. Невозможно. Исключено. Но он не может не сказать этого! Потому что – а вдруг?! – Что если Поттер сделал то же самое, что и ты? Если он тоже обманул всех и тоже остался жив, Грейнджер? – захлебываясь этими дикими, абсолютно безумными словами произнес он. У Гермионы отпадает челюсть, однако она молчит. Повисает гробовая тишина. – Ты… – собравшись с духом, произносит, она, наконец, однако собственный голос подводит ее. – Ты совсем с катушек слетел. Может быть, в тебя одно из заклятий тех Пожирателей попало, не знаю, но это… – Да нет же! – Драко подлетел к ней и, схватив ее за плечи, принялся трясти, как тряпичную куклу. – Все не так дико, как тебе кажется. Это ведь Поттер, Грейнджер! Поттер! Раз он выжил после одного убивающего заклятья – что мешает ему выжить и после второго?.. – Малфой! – взревела Грейнджер, вырываясь и отступая на шаг назад. – Ты забываешься! Это уже слишком… Да, мать его. Он знал, что перегибает, что все это куда больше, чем просто чересчур. Но, черт! Ему так нравилась эта теория. Она была такой гладкой, идеально ровной, почти что полированной, лакированной, блестящей… с изрядной долей преувеличений, но без изъянов. Он не готов был отступаться от нее, поэтому он прибегает к своему любимому непробиваемому аргументу: – Ну а как ты докажешь то, что это невозможно? – вновь говорит он. – Драко! – восклицает она, и в ее голосе звучит немое бессилие. – Гарри… – она беспомощно разводит руками в воздухе – так, будто бы все очевидно настолько, что, раз он сам этого не понимает, она не знает, как еще ему это объяснить. – Он не бессмертный. То, что произошло с ним… это результат родовой защиты. Лили Поттер, его мать, поставила себя между ними, поэтому заклятье Темного Лорда отскочило. Только поэтому. Эта защита… она не вечна, понимаешь? И как бы мне ни хотелось, Гарри больше нет. – На последних словах ее голос вздрагивает, но она не плачет. Это заставляет его поколебаться, но лишь на мгновение. – Но что известно о родовой магии, Грейнджер? – вновь вступает в бой он. – Этот раздел магии, насколько я знаю, изучен еще меньше, чем Крестражи, которыми мы с тобой тут как раз и занимаемся. Случай Поттера уникален, других подобных примеров нет, а потому утверждать, что… – Хватит… – произносит Грейнджер, но беззлобно. Вместо гнева и ярости в голосе ее такая тоска, что Драко чувствует, как от нее затягивается петля на его шее. – Драко, пожалуйста… – она поднимает руку в оборонительно-примирительном жесте – ладонью к нему. – Это… я понимаю, что тебе хочется, чтобы все было так просто… это все дает надежду, но… не надо обманывать себя. Не нужно позволять этим безумным, ложным иллюзиям сбить тебя с пути… Вот теперь он по-настоящему злится. Он на дух не переносит этот нравоучительно-бесовский тон. – Ты говоришь как чертов проповедник, Грейнджер, – бросает Драко. – Весьма поганый, между прочим. И она вновь вспыхивает, как спичка. Подлетает к нему и кричит, тыча пальцем ему в грудь: – Я говорю не как чертов проповедник, а как чертов РЕАЛИСТ! Если ты потерял остатки разума, то пускай хотя бы я… Драко готов взреветь. Он готов настаивать, готов биться не на жизнь, а на смерть... Но ответить он не успевает. Другой, третий голос вмешивается в их перепалку. – Какого дьявола здесь происходит?! Как по команде, их головы одновременно поворачиваются вправо, однако сомневаться в том, кто только что это произнес, не приходится. В дверном проеме стоял насмерть перепуганный Блейз Забини.