Яблоко от яблони

Чуя завидует Дадзаю, у него есть жена, семья, он не боится за них, может не переживать, что не переживёт эту ночь или день, он уже давно не живёт под дулом пистолета или в страхе, что его убьёт собственная же способность. Осаму далеко, Осаму даже не в Японии, жена русская, детки, словно ангелы, огромные глаза и милые кукольные личики. Мальчик десять лет и девочка тринадцати. Черт, от этих мыслей каждый раз все больше хочется просто произнести пару слов, призвав абсолютную форму способности, подумаешь, разнесет половину Японии, она — старушка, уже многое пережила, зато Чуя больше не будет мучиться с идиотскими детскими, чтоб их, чувствами. Накахара часто рассматривает фотографии счастливого семейства. Дочка Анна — точная копия жёнушки-стервы, по мнению Чуи, а вот сынишка… Вылитый Дадзай в детстве, тот же мрачный, возможно, слишком смышлёный взгляд, кажется, он эспер, боевая способность, хотя кто это точно скажет? Осаму хорошо прячет то, что ему дорого, никто и никогда не найдет, если он сам того не захочет, а он точно не захочет. Сука. Хотя кто его за это будет винить? Он уже один раз потерял близкого. Какой нормальный человек сам лично сдаст своё счастье? Никакой, даже такая мразь, как Дадзай. Чуя слишком сильно хочет находиться на месте Елены. Какое противное имя, господи. А ещё бесит, что Накахара так и не смог нормально произнести это имя. Всё время получается не то звучание. Но у Осаму же как-то получилось, ладно, он всегда был весьма способным человеком, член исполкома в тринадцать, единственный кому удалось легко и почти безболезненно сбежать из мафии. Бросить Накахару одного, балансирующим на лезвии между смертью и… Смертью. От того, что перед этим была самая сладкая, самая лучшая ночь в жизни Чуи, лишь больнее. Чуя в который раз уснул, сжимая в руке измятый обрывок фотографии, на ней, ожидаемо, Дадзай, чуть постаревший с их последней встречи, когда они в который раз работали вместе. Конфликт «Голова Дракона». Да, это было тяжело, но счастливое время для Накахары, потому что тогда все заметили то, насколько они подходят друг другу, хотя бы и для того, чтобы просто работать вместе. Чуя точно знал тогда, что делать, чтобы спасти этого придурка, а вместе с ним и всю Японию. Это было не трудно предугадать, как бы сильно Осаму не желал смерти, но он никогда не любил боль, а быть сердцем хаоса способностей мучительно больно. В одном из телефонных разговоров Дадзай рассказывал ему, как это. Когда ощущается, словно все кости просто прокручивают через мясорубку нарочито медленно, перед этим еще и раскалив её, как голова просто разрывается по швам, как височные кости отрываются от фронтальной, как скуловую просто разносит от того, как сильно сжаты челюсти. Он каждую ночь засыпал именно в таком положении, кажется, будь он менее брезглив или, не дай боже, помешанным, все эти пятнадцать лет так и спал на той же самой простыни, не стирая ее. Но нет, ограничился лишь шляпой, которую ему когда-то давно подарил Осаму, узнав, что Накахара стесняется цвета своих волос. Тогда Дадзай не на шутку смутил Чую, никто и никогда не придавал значения его смущению и уж тем более не говорил, что рыжий — это красиво. Накахаре нравилось, чертовски нравилось то, как Осаму копошится длинными пианистскими пальцами в его волосах, заплетая разные косички: колоски, дракончики. Он тогда, кажется, действительно получал от этого удовольствие. А сейчас, интересно, он с таким же удовольствием заплетает волосы своей дочери? Сто процентов любит ее безумно… Ублюдок. Клялся же раньше в любви Накахаре и что, где теперь его признания, миллионы ласковых слов, где все это дерьмо? Правильно Чуя раньше думал, что семья, любовь — бранные слова пострашнее его таких привычных ругательств. Почему-то захотелось написать сообщение, трубку Осаму точно не возьмет, а короткое СМС успеет прочесть, прежде, чем удалит, точно успеет, Накахара прекрасно знает его скорость чтения, порой хватало десяти секунд, чтобы Дадзай успел просмотреть отчет по зачистке. «Привет, ты помнишь меня?» Неожиданно, но ответ последовал незамедлительно, словно Осаму ждал этого сообщения. «Кто написал, подумать только, крошка-Чу» — ничего не меняется, даже клички, но сейчас это заставило улыбнуться. «Не ожидал, что ты ответишь, серьезно. Как ты, как жена, как дети?» — последние несколько слов удалось написать далеко не с первой попытки, но Накахара же вежливый мальчик, правильно? лаконичное: «Живы» — иного ожидать даже и не стоило, на последующие вопросы Чуи о его состоянии, продолжает ли он измываться над собой и «пытается ли, собака, сдохнуть» Дадзай не ответил. Накахара написал еще пару сообщений, но вот слово «Прощай» отправить не успел, да и последнее перед этим было помечено, как недоставленное. — Черный список… Конечно, нахрена я ему, — было смешно, Чуя откинул телефон. Он прекрасно понимал, что занимается, грубо говоря, пиздостраданием. Ему не пятнадцать и даже не двадцать, даже не тридцать, но нет же, сидит и ноет по своей первой, ха-ха, первой любви, да и к тому же односторонней, это как влюбиться в актёра, ты никогда не будешь с ним вместе и прекрасно это понимаешь, но разница Чуи от фанаток заключалась в том, что они спокойно жили дальше, женились, выходили замуж, а он мается дурью на протяжении большей части жизни. В это же время Осаму сидел в давно остывшей воде и равнодушно купал телефон, который принципиально опустил в воду, поняв, что Накахара не отстанет со своими вопросами. За дверью весело переговаривались любимая жена с любимыми детьми. Все как один эсперы, у Елены какая-то исцеляющая — залечивающая даже старые шрамы, у дочери — управление водой, а сынок, Дадзай вздохнул, то, чего он бы никогда не пожелал своему ребенку, слишком страшно. Нечто, что как брат-близнец было похоже на порчу, разве что не убивало носителя. Зато легко убивало все живое в радиусе пары десятков миль. Он любил их, правда любил, но… Семья тяготила Осаму, он не был для неё создан, совершенно. Перебрав достаточно много в своей жизни, в конце концов, он пришел к тому, что в мафии его место. Он дышал, жил ей. Одасаку ошибался, говоря, что уйдя Дадзай станет хоть немного лучше, не стал, даже наоборот, лишь хуже. Подрабатывал наёмником, нянькой для детей, даже в библиотеке, месте, которое он так любит. Нигде нет того, что приглушало бы это чувство одиночества и пустоты в груди. НЕразборчивые связи, женитьба, нет, нет, снова нет. Пусто точно так же. Да гори оно огнём. Стоит заявиться к Огаю, возможно громко, очень громко, встав на его место, он все равно предсказывал это когда-то. Размышления прервал крик и громкий долбеж в дверь. — Осаму! Осаму, у Кирихито выброс, он потерял разум, Осаму! — кричала жена, просила о помощи, а Дадзай вдруг понял, что не хочет останавливать сына. Он чувствовал, что все, кроме него самого боялись сына и он был глубоко несчастен. А любил ли… А любил ли Осаму кого-то кроме сына? Почему истина всплывает именно в такие моменты, почему сразу мелькают воспоминания о том, как он ловил жену на измене, но ничего не говорил, да и зачем, она так старательно скрывала это, так умело лгала, прикидываясь, что все нормально. Дадзай женился на женщине с дочкой, а через три года у них родился Кирихито, которого Осаму первое время просто игнорировал, не считая, что это его дитя, ибо был уверен, что бесплоден, но потом в тайне сделал тест-ДНК и сразу же поменял отношение к ребенку, не спускал с рук, глуша каждый выброс, наслаждаясь давно забытым чувством легкого тремора, который наступал после обнуления сильной разрушительной способности. Кирихито подрастал и вместе с ним росла сила, Осаму ни разу не видел, чтобы мальчишку явно гнобили, но лучше бы на него орали и шпыняли, чем игнорировали и боялись. Рано или поздно он должен был сломаться. И это произошло. Дом пылал, в одной из задымленных комнат лежали два обугленных трупа. Дадзай не сожалел, он давно привык к тому, что все, кто ему хоть немного интересны, умирают, сами или с помощью наёмников, разницы нет, умирают. Осаму держал на руках обессиленного, но находящегося в сознании мальчика. — Почему ты это сделал, Кирихито? — Ко порвала мои рисунки, а когда я заплакал, сказала, что я не имею права плакать, потому что меня все равно никто жалеть не станет… Что я урод и умру в тюрьме за убийство. — Понятно… Дадзай стоял перед, кажется, совершенно не постаревшим Мори, придерживая сына, смотря, как прежде без страха с готовностью ко всему и не скрываемым высокомерием. — Если бы это был кто-то другой, я бы уже приказал убить… — мрачно заключил Огай после заявления Осаму, что он возвращается в мафию и вместе с ним возвращается его сын. — Зубами в ступени и три выстрела? — рассмеялся Дадзай. — Именно. Ты уверен, что мальчик сможет? Робкий очень, нет того… — Он мой сын, Мори, как ты думаешь? Способность: «Тартарианское пламя». Если мягко описать, — Осаму сделал вид, что задумался. — Улучшенная версия «Порчи», не убивает носителя, радиус действия шесть кварталов, он мой сын, Мори, уж ты-то должен знать, что яблоко от яблони недалеко падает, так ведь, дедушка?