Существовать может все, что мы можем себе представить — на недостаток места Отражения Вселенной не жаловались никогда.
***
Под взглядом Шута поднялся мир из зеркальных вод, под взглядом Шута начал распадаться. Увидев это Он сотворил себе маску и одежды из темноты Безвременья, чтобы больше никогда не видеть творений своих, но ощущать их всем естеством, всей сущностью.
© Легенды о Сотворении.
***
— Смотри-ка, новенький лежит! — в незнакомом низком голосе слышится восторг и удивление. Ему отвечает высокий и хриплый, источающий скуку. — У тебя опять глюки? — Оторвись от кружки, и посмотри сам! «На что смотреть? На меня?» — испуганно проскакивает в голове. Страшнее становится, только когда ничто в мыслях не откликается на последний вопрос. Никаких воспоминаний, ассоциаций, особо заметных провалов, предположений — только совершенная пустота. «Кто я?» — Задрал ты меня, сволочь… Нихрена себе! У него получилось! Раздаётся длинный шумный всхлип, настолько мерзкий, что по хребту прокатывается холодок. Хочется сбежать и никогда больше не слышать таких звуков, но тело отказывалось слушаться — даже глаза не открыть. — Наш корчмарь наконец-то дал всем по хлебалу! Весь в меня вырос… — растроганно высморкался Второй. Его товарищ, судя по шуму, начал мерить шагами комнату. Или зал? Кажется, всё-таки второе — расстояние было слишком большим. — Пресвятые Пики, надо всем сказать.… Всем! Тут скоро народу будет… — Вот ты и иди, ори во всю глотку. Я с новеньким останусь, он же как младенец сейчас. Может, успеем поздравления приготовить. — Какие, к Пустому, поздравления?! — Ну, там, растяжечка над барной стойкой. Вино из давних запасов, еда какая-нибудь… — Не вино, а уксус — ты хоть помнишь, сколько лет оно у нас лежит? А за едой можешь отправляться в Белые поля, там хищные цветочки как раз оголодали… — Всё, вали! Первый немедленно послушался. Хлопнула дверь. — Достал. Слова ему не скажи, палец в рот не положь — сожрёт всю руку и еще жаловаться будет, что не посолили! — Обида в скрипучем голосе, старая и важная, как фамильная реликвия (вроде заспиртованного шестого пальца энноюродного дедули), заставляет надсадно кашлять, не то от смеха, не то от неловкости. — О, ты уже в себя приходишь? М-да, а я и забыл, как это быстро происходит… — Мэ-а-э-на-э… — Но-но-но, только без паники. Обладатель голоса помогает ему сесть, прислонив к чему-то тонкому, вероятно, к ножке стола, снимает с лица что-то противное и липкое, похожее на пропитанную жиром ткань, и осторожным движением пальцев поднимает веки. Из горла вырывается протестующее мычание, руки инстинктивно пытаются накрыть лицо — тёплый свет режет глаза подобно ножу. Незнакомец прижимает его руки к полу и, вдобавок, садится на колени, почти полностью обездвиживая. По щекам течёт что-то тёплое и мокрое. — Не рыдай, Малец. Еще минута и глаза привыкнут, я знаю. То же самое проходил. Закрывать их никак нельзя, слепым можешь остаться… «Что за идиотизм?!» — растерянность быстро становилась гневом. — «Ты за кого меня держишь?! Здесь что, секта каких-нибудь Лесных Братьев? Давайте лечить геморрой рогом единорога, почему нет?!» — Ходить сможешь через час где-то, а болтать — завтра утром. Хронометраж проверенный, исключений не было. Так… Незнакомец задумался. Тем временем, пляшущие перед глазами цветные пятна понемногу начали складываться в очертания –мужик с хриплым голосом оказался суров и бородат, с маленькими светлыми глазами, большим, в рытвинах, носом, из которого будто бы вырастали седые усищи и огромным уродливым шрамом через всё лицо: от правого виска до левой щеки. Помещение, принятое за зал, на деле являлось баром в стиле Первых времён — все из натурального дерева, даже на вид массивное, тяжёлое, выточенное из цельных кусков. Наверное, когда зрение вернётся полностью, можно будет увидеть на столешницах следы от инструментов, или царапины от ножей, кинжалов. В таких местах ведь часто собирались всякие тёмные личности. Слава Чистому, за этим теперь тщательно следят… «Кто такой Чистый?» — паника снова подступает к горлу. — Что, ничего не помнишь? — Бородач оказывается слишком наблюдательным. — Это нормально. Понемногу память к тебе вернётся. Сейчас посиди пока, я тебе за одеждой сгоняю. Он встаёт и уходит, наверное, к лестнице или в потайную комнату, оставляя «подопечного» трястись от страха и обострившейся паранойи. За одеждой?! А куда она делась? Испарилась, как роса под солнцем?! «Эти двое точно сектанты. Возрождают что-то-там. Сто процентов, в подвале все стены символами исписаны, а на полу везде кровь!.. Нужно бежать, срочно… Только куда?.. А, плевать! Подальше отсюда!» Сам-себе-неизвестный пробует оторваться от ножки стола, к которой его прислонили. Голова запрокидывается назад. А следом за ней и тело. «Дрянь!» После десятой попытки удаётся, повернувшись, ухватиться за стол. На этот раз руки не подвели. Кое-как поднявшись, на дрожащих ногах, хватаясь за все, что попадается на пути, он спешит к двери, наплевав на конспирацию. Сзади послышалась ругань и тяжёлый топот. «Сейчас догонит!» Очередной стул, поддерживающий всё еще вялое тело, падает на пол, прямо под ноги Бородача. Мат расцветает всеми красками, но сейчас не до нежностей. Дверь совсем рядом! Сам-себе-неизвестный наваливается на неё всем телом, судорожно ища ручку. Находит, тянет на себя — в щель уже виден свет, далёкий и неземной. Он утраивает усилия. Внезапно кто-то толкает дверь снаружи, заставляя беглеца упасть на пол. Дверь распахивается, протяжно скрипя, и впускает еще одно существо. Долговязое и чёрное с ног до головы, лишь абсолютно гладкий овал лица сверкает белизной, как металлическая или фарфоровая маска. Оно медленно поворачивается и смотрит на беглеца. Колокольчики на странной шапке с тремя концами тихо звякают в абсолютном созвучии. Последним, что слышит Неизвестный, стало повелительное: — Спать. Затем он тонет в темноте.** *
— Стой-стой. Я правильно понимаю, наш Создатель это… — голос Оззи опасливо понижается до шёпота, — это Он? — Что тебя смущает? — Ну… Мрачный Он какой-то. — Какого сотворили.–Дойл, Бородач, взявшийся приводить «новенького» в чувство, усмехается и снова отхлёбывает из кружки. Оззи морщится. За неделю, прошедшую с момента его «пробуждения» — или, как это здесь называют, «возвращения» — он вспомнил только своё имя. Ну и ходить научился так, чтобы не падать через каждые два-три шага. О прошлой жизни по-прежнему в голове не всплывало ни единой, даже самой крохотной ассоциации. Зато о загадочном баре и его обитателях информация лилась рекой… И почти полностью состояла из теологических бредней. Поначалу Оззи не собирался их воспринимать, но потом подумал: «Может, если получится втереться в доверие к этим психам, тогда я смогу сбежать». И с усердием принялся играть роль заинтересованного слушателя. Первое, что он узнал: это вовсе не бар, а целая Мрачная Таверна. Место, где души умерших ожидают перерождения. Вернее ожидали. По словам Бородача, Оззи — первый их посетитель за многие сотни лет, а связано это… Со сменой мировой религии. Восхитительно, не правда ли? Далее. Тот тип в чёрном костюме — Шут, как он себя называет –одновременно бармен, официант (или слуга, кто там в древности напитки разносил?), и директор Таверны. Ах да, учитывая недавнюю информацию, еще и Создатель мира. Сколько Оззи ни пытался с ним поговорить, Шут либо отмалчивался, либо сбегал в другие помещения. — То есть? Это ведь Он — Творец сущего, и всё такое прочее? — Дети тоже влияют на родителей. А нашему циркачу и вовсе пришлось несладко. Он ведь последний из старых Богов, понимаешь? — Э… — Ты знаешь хоть что-нибудь о древней вере? — Только то, что богов было много, и они олицетворяли силы природы… — Ха! Олицетворяли! Да они ими и были! Чему вас там теперь учат… А ты и не помнишь даже, чему. Ладно, Пустой с ним. Дойл досадливо сплюнул в сторону, вытер рот рукавом и серьёзно посмотрел на Оззи. — Я тебе расскажу одну короткую историю, длилась она аж от самого Сотворения. Её мне рассказывала мама, ей — её мама, и так дальше. Слушай и запоминай, Малец, у тебя впереди много времени. И много мыслительной работы.***
— Как ни странно это сознавать, но Вера в нашем мире — реальная величина и сила. По-настоящему поймешь ты это только когда откинешь свои копыта там. — Толстый палец Дойла важно указывает вниз, подразумевая, видимо, нормальную жизнь. — И то, не сразу.Но особенно большое значение вера людей, и всех прочих имеет для живущих здесь. Боги существуют, Малец. Вернее, существовали. С некоторыми можно было даже посидеть за кружечкой эля, вспомнить старые добрые деньки… — И куда они делись? — До этого мы дойдем чуток попозжа. А пока слушай. Никто не знает, откуда появился Шут, кто он, и что из себя представляет. У него нет пола, нет другой одежды, даже голоса… — Но он говорил с тобой. И со мной… — Да ну? А вспомни-ка его голос, — видя, что Малец не понимает, Дойл подбадривающе кивнул. — Давай-давай, ради интереса. Оззи напряг память — почему-то это стало намного тяжелее делать — и вспомнил события недельной давности. Вот он сидит у стола, вялый как варёная мокрица, пытается встать. Неловкий бег, с натыканием на все предметы, паника, гневные матерные крики от Дойла. Дверь. Ручка. Неудачный рывок, затем сильный толчок, как будто дверь вышибают пинком. Явление Шута, голос… Где голос? Ещё раз. Есть картинка. Появляется осознание — Оззи приказали заснуть. Но… — Вот видишь. Голос, он ведь показывает душу человека лучше внешности. А у Шута нет чего-то определённого, что можно было бы показать — из его рук вышло всё… Так вот. Он создал мир. Привёл своих детей из Зеркала, разделил обязанности по склонностям, так сказать. Их было четверо: Дух, Солнце, Луна и Отсвет. Средний сын, со временем принял облик огромного рыжего кота. Дочь — самое милосердное дитя– отчего-то стала белой волчицей. Младший не мог определиться дольше всех: в его обязанности входило зажигать звёзды перед выходом Луны. И вот, когда появились люди, однажды ночью он заметил одного из них, ходившего с факелом от столба к столбу. Путь человека помечался зажжёнными фонарями, и это очень впечатлило маленького бога. Так он стал называться Фонарщиком и даже завел себе длинный посох с огнём на конце. Оззи с трудом подавил зевоту. — А дальше что? — Дальше Шут сделал всему миру недоумение. Он провозгласил себя богом Смерти, и отправил своих детей делить владения. Создавались Ордена, разные магические практики, иногда — даже новые Боги. Ими становились умершие, чьим словам люди безоговорочно доверяли, и которые смогли привлечь внимание нашего Создателя. А то б так каждый король мог богом стать, не-ет, спасибо. — Дойл приложился к кружке, потом вытер рот рукавом, и продолжил. — В какой-то момент, появился так полюбившийся людям Чистый — очередной кандидат. И этот день стал самым чёрным для всего Пантеона, потому как вскоре не осталось никого, кроме нашего Демиурга, как мы иногда называем Шута, — новичок поглотил всех, до кого добрался, а его служители устроили гонения на иноверцев, не собираясь оставлять им даже шанса на спасение. По мирам гулял геноцид божественных масштабов, а Шут… Он, к тому времени, давно забросил свое творение, даже служителям своим являться перестал. Опомнился, только когда ощутил смерть Луны, но уже ничего не смог сделать. Мир упал в руки нового бога, и тот заточил нас здесь на чёртовы две тысячи лет.А совсем недавно что-то изменилось, и Шут исчез. Один раз связался с нами, сказал, что будет вершить месть и уже нашёл себе последователей, потом раздал указания, вроде: «Посуду не бить, алкоголь не пить — приду, проверю», и больше мы о нём не слышали до твоего появления. Бородач усмехнулся своей шутке и уставился на Оззи поверх кружки. — В общем, такова суть нашей истории. В ней еще много тонкостей, да и я всего не знаю — будем ждать рассказов его Мрачнейшества. Вопросы? Первым порывом было спросить: «И это всё?!». Но потом Оззи задумался. Стоит ли связываться? Можно сказать: «Да-да, конечно, все понятно!». Выложили ему все коротко, ясно, без подробностей, так что впору себя чувствовать интеллектуально ущемлённым. А с другой стороны, цель у него какая? Втереться в доверие и удрать отсюда, наконец. Если кивать всё время, как болванчик, ничего не выйдет. Рассказ Дойла казался, если не логичным, то более-менее цельным, но это никак не утешало. Где-то Оззи читал, что наиболее последовательные структуры выводят психически больные люди. Несмотря на это, кое-что, способное сойти за вопрос, мужчина нашёл. — Он же Создатель. Почему не воспользовался… Ну не знаю, привилегиями? И не раздавил угрозу? — Да ему плевать было, Малец! Я тебе это только что сказал!.. — Но когда умерла Луна… Грудь будто Оззи сдавило холодным, жёстким обручем. На стол упала чернильная тень, напоминающая кляксу. — Всё никак успокоиться не можешь, Д-о-й-л? — Шут процедил имя, как сквозь зубы, но сам голос выразил улыбку. — А тебя это задевает, о, Создатель? — Бородач нисколько не испугался внезапного появления «начальства», либо хорошо умел это скрывать. — Ну что ты… Мне плевать, как ты изволил выразиться. Но я кое-что проясню… Он выходит из-за спины Оззи, давая, наконец, себя рассмотреть. Правда, ничего нового в его облике не было: черный, наглухо закрытый костюм, кажется, даже без молний и пуговиц, и маска из белой керамики или фарфора. Закрытые темной тканью прорези для глаз производили жуткое впечатление, а улыбка маски его усугубляла. — Существуя здесь я обязан следовать своим заветам. Я не могу щелчком пальцев уничтожать неугодных, ведь тогда… Либо существование мира, либо моя жизнь будет под угрозой. За неимением смысла. Можешь считать это правилами игры, так будет проще. — Шут хмыкает и одним движением взъерошивает волосы на голове Оззи. От неожиданности тот дергается и рефлекторно заносит руку для удара, но вовремя останавливается. Вопреки ожиданиям, Демиург не разозлился. Он… Доволен? — Отлично. Продолжай в том же духе, Оззи, я думаю, из тебя может выйдет толк. Через пару месяцев можно будет сыграть, — тут он со значением смотрит на Дойла и, дождавшись важного кивка, удаляется. Какое-то время за столом висела тишина. — И что это было? — Тебя, можно сказать, одобрили, Малец. Если сможешь выиграть у Шута в карты — он даст тебе свободу. Оззи прищурился, но ничего не ответил, боясь выдать себя. Неужели все так просто?