Цена правосудия

Какова же истинная цена того, чтобы вечно стоять на страже светлого и мирного неба над головами людей? Суэхиро редко по-настоящему об этом задумывался; в конце концов, люди не слишком часто думают о собственном дыхании, а «стальному» солдату сравнить службу с чем-то другим было почти невозможно. Плата Ищейки — её жизнь и судьба, всецело отданная во благо страны. И больше ничего не должно иметь значения. Не так ли? «Помалкивай и не мешайся» Так привык слышать эту фразу, что давно перестал реагировать. Очередное задание, прямая и потому самая верная дорога, опустевшая магистраль, Дзёно… всё слишком привычно, всё идёт своим чередом, но в то же время — что-то не так, что-то неправильно, и это ощущение не даёт привычного покоя. Шоссе, горячий асфальт и тот запах. Запах настолько знакомый, что, казалось, въелся в саму сущность Суэхиро. Металл, нотки крови… страх, ужас и ненависть. Разумеется. У обречённых преступников не бывает иначе. Сами знают, что не останутся безнаказанными; сами знают, что закон и справедливость восторжествуют, как только появится их орудие — его меч. Чёткое осознание собственного долга стучит в голове вместе с его собственной кровью. Оно столь же естественно. Ладонь — на рукояти меча, все действия давно отточены до идеала, но только в этот раз что-то не так… и его руки и ноги словно свинцом налились. Не сдвинуться. Почему? Не знает. Голос недоволен. — Что такое? Цель перед тобой, так сделай же хоть что-то полезное. Верно. Преступники, цель — ничего больше. Их жизни — лишь секундная преграда для его меча. Суэхиро помнит. Но Суэхиро молчит, бросает лишь один короткий взгляд на напарника — и отводит его к противоположной стороне. Чтобы увидеть там именно те глаза, что так сильно ему знакомы. Хотелось думать, что он ошибся. Если ошибся, было бы гораздо легче. Но нет и шанса: спутать просто невозможно. Золотистые, яркие. Такие ошарашенные и напряжённые сейчас, но всё равно не растерявшие своего света… тех отблесков солнца, от которых даже сейчас сложно оторвать взгляд. Тэттё знал о том, кто будет в числе его целей. Тэттё видел досье и слишком сильно привык к сути каждой своей миссии, чтобы не быть готовым, но глубоко внутри всё ещё слишком трудно — невозможно — поверить в то, что это могло быть реальностью; снова, снова и снова он, непривычный лишний раз думать над приказами «сверху», всё равно задавался вопросом — как? Почему именно он оказался в числе этих преступников, что отвергли человечность и этим же подписали себе приговор? — Суэ-кун, — обрывисто выдыхает Кенджи, тут же весь подаётся вперёд, и на миг, буквально одну секунду его взгляд вспыхивает… радостью? Надеждой? Такой яркой. Но тут же затухает, когда мальчишка видит сталь меча и безразличное лицо Суэхиро. Когда он растерянно осекается, не успев сказать хоть что-то ещё. Когда его глаза широко распахиваются, ведь он резко понимает вслед за Тэттё: с этой секунды они по разную сторону баррикад. И Тэттё ему не ответит. Тэттё лишь затаивает дыхание, хмурится и вперивает в родные глаза пристальный, мрачный взгляд, будто пытаясь спросить мальчишку без слов: это правда? Кенджи торопливо сглатывает и тут же мотает головой в отчаянном отрицании, резко делает было шаг навстречу — бесстрашный — но застывает, остановленный предупреждающим жестом рыжеволосого коллеги; на губах Дзёно скользит снисходительная усмешка, а Суэхиро бы, может, и хотел поверить… или хотя бы взять преступников живыми. Но его желание и его мысли не имеют никакого значения перед лицом истины. Приказ есть приказ. С этой секунды всё кончено. И то, что было раньше — не имеет значения. Но в груди предательски давит; Суэхиро просто не может забыть. Он не может забыть тепло и бесконечную доброту, с которой на него когда-то смотрели эти же глаза. Пристально, без капли страха. Солнечный, странный, слишком настойчивый в своём любопытстве ребёнок. Обычно гражданские боялись и сторонились, но только не он… почему-то. Одна якобы случайная встреча, две, потом ещё — когда же нити успели переплестись? Казалось, целую вечность тому назад. Но душа до сих пор хранит тот радостный смех под цветами сливы; Суэхиро помнит протянутую руку и помнит улыбку, такую лучезарную и весёлую, каждый раз слегка обезоруживающую даже кого-то вроде него. Маленький беззаботный лучик во тьме этого жестокого мира. Сиял прямо в его руках, завораживая; настоящий, искренний, невозможно тёплый. Согревал. Так непохожий на привычный холод стали… и прочее, что помнил и знал Тэттё. Казалось, такие, как он, не могут видеть солнца без кровавых тонов.       Но вот оно, радостно смеётся в его воспоминаниях. Казалось, что у таких, как он, нет шанса на что-либо простое и человеческое, хотя он ведь и забыл уже — каково это, «человеческое». Каково это, хоть что-то чувствовать. Каково это, улыбаться. Забыл, хотя знал ли вообще? Потерял в белых стенах лаборатории, в беспощадных тренировках, в своей бесконечной битве за справедливость… за то, чтобы другие могли спать спокойно.       Но может, в глубине души, всё равно хотел вспомнить? Странное чувство, но если и было что-то, способное сочетать в себе практически всё светлое, за что Суэхиро сражался, что он пытался защитить — оно было в этом мальчишке, к чьему тихому дыханию он, замирая, прислушивался столь чутко, словно в тот миг не было ничего важнее этого. И хотя из Тэттё плохой собеседник, слушать этот звонкий весёлый голос — болтающий обо всём на свете, никогда не произнёсший ни слова презрения или упрёка — он был не против. Совсем. Умиротворяло.       Но мог ли он представить, что хоть когда-то услышит в этом же голосе отчаяние и мольбу? Он верил, что никогда не позволит. Он думал, что мог бы — и так хотел — укрыть мальчишку своим плащом, прижать к себе и защитить его невинное сердце от зла, таящегося в тенях.       Но правда ли невинное, неужели он действительно был так слеп? Он был готов разнести любую преграду и порубить любого, кто только посмеет замахнуться на солнце. Его солнце. Хотя с такой способностью «солнце» не назвать беспомощным, и Суэхиро был спокоен, зная: мальчишка легко сможет за себя постоять, но всё же… посягать на свет — непростительно.       Но в таком случае ему не останется ничего, кроме харакири. Он ведь так и не смог отвернуться, даже когда стоило бы; проснувшееся от вечного сна сердце билось непозволительно громко… Дзёно был бы безумно раздражён, услышав. Но когда Суэхиро позволял себя обнимать и неуверенно, но очень бережно приобнимал в ответ, когда он затаивал дыхание, ошарашенный непривычным ему теплом — реакция Дзёно была последним, что приходило на ум.       Но теперь он дорого заплатит за свою слабость. — Ну всё, довольно. Вздыхает напарник. Мальчишка не сводит взгляда широко распахнутых глаз и шепчет что-то одними губами; он тоже озадачен. Растерян. Искренне. Хотя лишь немного напуган: так странно, но даже сейчас в его солнечных глазах не видно настоящего страха. Даже когда он срывается в следующий же миг и зовёт по имени, зовёт громко, так отчаянно… Возможно, наконец-то начинает понимать, что сейчас на Суэхиро — его истинное лицо, и он не друг, даже не совсем человек; просто машина для убийств, не больше. Пёс, ждущий приказа. Приказ получен, цель определена, да только он не двигается, судорожно сжимает рукоять, едва давит дрожь в пальцах и всё молчит; доли секунды растягиваются в вечность, голос Дзёно звучит громче, в нём — раздражение и одновременно ирония. — Разве ты не помнишь, где твоё место? Помнит. Знает, как никто другой. Знает, кто он. Знает, для чего всю жизнь тренировали, для чего он создан, в чём его долг. Прекрасно знает — это в его крови, и сейчас она выжигает кожу и сердце изнутри, рвёт на части, потому что в нём появилось что-то кроме этого, и теперь его истинная природа пытается выбросить помеху прочь. Точно так же, как эмоции… эта привязанность, это солнце, это тепло, его собственная неумелая улыбка, затерянная далеко в прошлом — лишнее, лишнее, лишнее на пути долга. Но так тяжко давит на грудь, что мучителен каждый вдох. Как и этот напряжённый, отчаянный стук в висках. Осознание: он всё ещё медлит. Нельзя. И голос давит, напоминая: — Так чего ты ждёшь, Тэттё-сан? Он сжимает зубы до скрипа, он стискивает оружие до белеющих костяшек и чувствует, как каждая клеточка его тела напрягается в инстинктивной готовности рвануться вперёд — в любую секунду. Затопить асфальт кровью. Убить. Выполнить приказ. Убить. Убить цель. Убить павшее солнце. Убить зло. Убить душу. Для таких, как он, нет иной тропы. У таких, как он, нет права выбора. Никогда не было. Точно так же, как права сомневаться. Точно так же, как права любить. Голос это подтверждает — сбросив едкую сладость, шипит и бьёт, словно плетью: — Фас. «Не могу» — тихо и так отчаянно шепчет то самое «что-то», однажды названное сердцем. Но Суэхиро лишь медленно поднимает свои мёртвые глаза. И отвечает: — Да. Знал бы он, что всё было предрешено и расписано заранее, но знает одно: он — не более чем оружие, служащее борьбе за правосудие. Зло должно понести наказание. В мире должно воцариться равновесие. Он же — лишь солдат, не знающий пощады, но навечно отданный своей судьбе. И никуда от неё не скроется. Точно так же как никому не скрыться от его клинка, в чьём свисте навсегда угаснет биение сердца, затеряется горькое, но так и невысказанное — «Прости меня». Ведь того, кто смог разбудить в нём жизнь, кого стоило бы беречь всеми силами, первое и единственное существо, что увидело в нём не просто машину для убийств, но человека, он, Тэттё Суэхиро, сильнейший мечник страны… Так и не смог защитить.