***
Рождество. Разъяренный отец потрясает перед бледным лицом матери листком бумаги, исписанным нетвердым детским почерком. — Ты читала?! Ты вообще читала, что он написал? А ведь ему всего пять, Мелисса. Знаешь, я бы прислушался к словам врачей. У нашего сына серьезные психические отклонения, вся эта его жестокость… Подумаешь, он ведь просто решил написать небольшую сказку… И что, что получилось слишком кроваво? — Роберт… — Без должного воспитания он рискует вырасти настоящим маньяком, ты понимаешь? Женщина устало опустилась в кресло, закрыв лицо руками. — Наш сын психически неуравновешенный, — мужчина скомкал листок и выбросил его в камин. Бумага тут же ярко вспыхнула и вверх взметнулись алые искры. — Ты не прав, Роберт, — прошептала Мелисса, — Он вовсе не такой. Джим — невероятно умный для своего возраста мальчик, все так говорят. Он может вырасти настоящим гением… — Или настоящим психопатом, — отрезал мужчина, — Грань тонкая. Поэтому я и говорю, что ему нужна строгая дисциплина. — Нет. Ему нужна любовь… — в темных глазах женщины печально сверкнули отблески огня. — Ты ничего не исправишь, отдав его в эту школу. Да и своей постоянной руганью на него ты тоже ничего не добьешься. То, кем он вырастит, зависит только от нас, от нашего отношения к нему. Он же твой сын, в конце-концов. Почему ты так зол на собственного сына? Она едва не плакала. — Это все бред. Единственное что ему нужно — строгая рука и… Джим?! Ты что, подслушиваешь? Отец грозно разворачивается к выходу из комнаты, и маленький мальчик с растрепанными черными волосами, до этого подглядывающий в дверную щель, испуганно шарахается в темноту коридора. — Что ты тут делаешь?! Уже давно пора спать! Отец распахивает дверь, и пятилетний Джим вжимается спиной в стену, словно ища защиты. — Мне не уснуть. В комнате темно, а я боюсь… — Боится! Кто бы говорил?! — Роберт, прекрати! Мать подхватывает испуганного сына на руки и несет его в спальню. — Почему папа меня не любит? — взгляд больших карих глаз по-взрослому серьезен. — Неправда, Джим. Папа любит тебя. Он просто волнуется. Переживает за тебя, понимаешь? Он хочет, чтобы ты вырос хорошим человеком. — Я и буду хорошим, — мальчик натягивает одеяло до самого подбородка, продолжая смотреть на мать, — Ты расскажешь мне сказку? — Давай я лучше спою тебе. Женщина присаживается на край кровати, и по детской разносится ее мягкий, невероятно красивый голос. Джим любил сказки, но еще больше любил, когда мама пела. Почти всегда — одну и ту же колыбельную.… How often haunting the highest hilltop
I scan the ocean, a sail to see…
Мальчик слушает, не замечая, как его глаза медленно закрываются и все вокруг окутывает тьма…***
Тьма… Джеймс ненавидит эти воспоминания, не утратившие с годами своей яркости. Они всегда приносят боль, чувство, от которого он так старательно пытался абстрагироваться все это время. Все это — слабость, глупости, дурацкие эмоции. Ну почему, черт, почему он вспоминает о ней именно сейчас?***
— Мам, а ты мне сегодня споешь? — он стоит босиком на мягком ковре и глядит на ее бледное, как-то странно заострившееся лицо. За окном пасмурно и воет ветер. Не смотря на то, что сейчас апрель, погода совсем не весенняя. Отца в родительской спальне нет. С тех пор, как мама заболела, он почти все время проводит в гостиной у камина, о чем-то размышляя. — Прости, милый, я не могу, — ее голос звучит до странности хрипло, изредка прерываясь оглушительным сухим кашлем, — Давай в другой раз. — Хорошо, — Джим послушно разворачивается и готовится уйти, но она окликает его. — Погоди, я хочу кое-что тебе подарить. — Но мой день рождения только послезавтра, — он удивленно приподнимает брови, переминаясь с ноги на ногу. — Ничего… это просто… — она вновь закашлялась, прижимая ладонь ко рту. На бледных тонких пальцах остаются капли крови. — Я знаю, что ты любишь детективы. Отец говорит, что тебе рано… — Мне послезавтра семь, — Джим вздергивает подбородок, — Я уже взрослый. — Я знаю. Но все же… Я хочу, чтобы ты почитал и кое-что другое. Вот, держи. Поверь, в сказках иногда больше смысла, чем во многих взрослых книжках. В руках у мальчика оказывается небольшой томик «Братьев Гримм». — Спасибо, — он прижимает книгу к груди, а в карих глазах блестят радостные огоньки, — А когда ты поправишься, мы поедем в Лондон? — Конечно, поедем, — мать устало опускается на подушку и прикрывает глаза, — А теперь: спокойной ночи, милый. — Спокойной ночи, — пальцы ложатся на ручку двери, а вслед доносится слабый голос: — Я люблю тебя, Джим. — Я тоже тебя люблю, мам. На следующий день ее не стало…***
Джеймс выдвинул один из ящиков стола и, сжав в пальцах старый, немного потрепанный переплет, поднялся на ноги. Он сделал еще несколько неспешных шагов по комнате, по-прежнему не выпуская книгу из рук и с задумчивым видом разглядывая аккуратный почерк матери на форзаце. Ничего особенного, всего лишь поздравление с днем рождения. Она не дожила всего дня до того, как ему исполнилось семь и, видимо, предчувствуя скорый конец, сделала этот небольшой подарок за день до смерти.***
Джим видел, как она умирала. Когда он по обыкновению зашел с утра в родительскую спальню, она была уже без сознания, а тишину комнаты нарушало лишь ее хриплое, прерывистое дыхание. Отца не было. Как всегда. — Мам? — Джим остановился возле кровати и прикоснулся к ее тонкой, бледной руке, казавшейся совершенно ледяной. — Просыпайся. Но она не просыпалась. Еще несколько минут он сидел возле нее на мягком матрасе, пытаясь разбудить и наблюдая, как все тяжелее вздымается ее грудь, а затем вскочил и выбежал в гостиную. — Папа! Отец, сидевший в кресле возле камина, вздрогнул, услышав голос сына. — Ей плохо! Совсем плохо! Сделай что-нибудь, помоги! — Я ничем не могу помочь, — он лишь тяжело вздохнул, переводя взгляд на языки огня, извивающиеся в причудливом танце, — Увы… уже ничем. — Дай ей что-нибудь… Какое-нибудь лекарство, чтобы она проснулась… Пойдем, пожалуйста! Мужчина все же нехотя поднялся и направился в спальню вслед за сыном. Джим замер в дверях прислушиваясь к тишине. Страшной тишине, отчего-то больше ничем не прерываемой, сковывающей сердце ледяными тисками страха… — Мама! — он подбежал к кровати. Она уже не дышала. — Быстрее! В больших карих глазах отчетливо читался ужас, но отец продолжал стоять, глядя на жену, словно не веря в произошедшее. — Помоги ей! — крик сына как будто вырвал его из оцепенения. Джим схватился за руку матери и теперь буквально орал, глядя на отца. — Ничего уже не сделать! Отойди! Марш к себе в комнату, понял?! — Это все из-за тебя!!! Это из-за тебя она… ее… Мама! — по щекам мальчика катились слезы, а сам он тщетно пытался привести в чувства лежащую неподвижно женщину. — Я сказал, пошел прочь! — неожиданно заорал мужчина, грубо отталкивая сына от кровати, из-за чего тот, оступившись, упал на пол, ударившись головой о дверной косяк. — Я тебя ненавижу!!! — полный боли крик и недетская ярость в карих глазах, от которой становилось действительно страшно. А потом… Потом были похороны. Джеймс много что помнил из того дня. Практически каждая деталь осталась в его памяти, принося острую боль даже спустя много лет. Воротник рубашки неприятно сдавливал шею, но Джим боялся даже пошевелиться, чтобы поправить его, словно бы это могло привести к чему то ужасному. Впрочем, ужасное уже случилось. Небо над кладбищем было затянуто тучами, пахло сыростью и влажной вскопанной землей. Мелкий дождь прозрачной пылью оседал на черных волосах, раньше непослушных, постоянно растрепанных, а теперь так непривычно и аккуратно уложенных. Народу было немного. У Мориарти вообще было мало родственников, а из тех людей, что приехали сегодня на кладбище, он не знал практически никого. — Подойди. Кто-то едва ощутимо толкнул его в спину, и мальчик неуверенно сделал несколько шагов вперед, останавливаясь перед гробом, сделанным из дорогого дерева. Она была красивой. Даже сейчас, после долгих месяцев болезни, бледная и худая. Копна рыжих густых волос, которые так нравились Джиму, оттеняла практически белую кожу. Казалось, она просто спала, но это было не так. — Мам, — голос мальчика дрогнул и он судорожно закусил губу, стараясь сдержать слезы. Отец ненавидел, когда он плакал, и Джим боялся наказания. — Мама! — позвал он уже чуть громче, словно бы это могло ее разбудить и, не сдержавшись, все-таки горько всхлипнул. Какая-то женщина взяла его на руки и отнесла обратно к отцу. Мальчик сжал его руку в поисках поддержки, но тот тут же выдернул ее едва ли не с брезгливостью. Сам отец к гробу так и не подошел, а дождавшись, когда последний ком земли упадет на могилу, тут же развернулся и пошел прочь, утягивая сына за собой. С тех пор Джеймс ни разу не был на кладбище. Ни разу не навестил мать. Он просто не мог там находиться.***
Тишину комнаты разрезал негромкий звук, оповещающий о пришедшем сообщении. Задумавшийся мужчина едва заметно сдвинул брови и вернулся к столу, откладывая в сторону книгу и беря в руки телефон.«Приходи поиграть. Крыша больницы Святого Варфоломея ШХ PS. У меня есть кое-что твое, может, захочешь вернуть»
Губы консультирующего преступника тронула едва заметная ухмылка, в то время как взгляд оставался все таким же пустым и словно безжизненным. Вот и все. Это кульминация их игры, момент истины, то, ради чего он работал не покладая рук последние несколько месяцев. Был ли Джеймс счастлив? В какой-то степени. Ведь сегодня все наконец закончится. Пистолет надежно спрятан во внутреннем кармане пальто. Всего одна пуля. Больше ему не понадобится. Мориарти выходит из квартиры и, закрыв дверь, быстрым шагом спускается по лестнице.***
— Ты ведь приедешь ко мне на выходных? — он вылезает из машины, остановившейся у ворот школы-пансиона, — Пап? Ты ведь приедешь? — Приеду, — холодно отвечает отец, не глядя в его сторону. Пара минут, и автомобиль трогается с места, оставляя Мориарти в полном одиночестве. Ну ничего, это же ненадолго? Кто бы мог подумать, что тогда они виделись в последний раз. Мальчик притягивает колени к подбородку и закрывает глаза. Он же обещал… Джим в комнате один — все уехали на выходные к родителям. Он прождал у окна весь день. Но отец так и не пришел. Он его бросил. Оставил совсем одного. И единственное, чего хочет сейчас Джим — навсегда избавиться от этой всепоглощающей боли, сжигающей изнутри. Один. Он остался совсем один, и единственный близкий человек предал его. Из-за страха. Из-за того, что его сын всегда был не таким как все. Но он ждет. Будет ждать сегодня, и через неделю, и через полгода, и через год. Он все еще верит. Верит, что он еще может быть кому-то нужен, верит, что хоть кто-то может его понять. Но идет время, и вера эта исчезает, и тогда на ее месте начинает зарождаться какое-то новое чувство. Злость.***
Отсюда до госпиталя Святого Варфоломея не так уж и далеко. Какой-то час на машине, и консультирующий преступник приближается к высокому старому зданию. Приказы снайперам уже отданы. Финальная часть игры началась. Что ж, Холмс выбрал прекрасное место, как, впрочем, и в прошлый раз. Бассейн… Оо, с ним тоже связано одно воспоминание.***
— Ой, а кто это тут у нас? Наша школьная знаменитость. Правду про тебя говорят, что ты — сумасшедший? — парень лет одиннадцати-двенадцати подошел к сидящему у стены мальчику и вырвал из его рук книгу. — А это что-о? Математика? Уууу… — Отдай, Пауэрс, — черноволосый мальчишка вскочил на ноги, но тут же был опрокинут сильным толчком в грудь. — Да нет, Карл. Он не сумасшедший, обычный заучка, — второй парень — полный, рыжеволосый, с лицом, испещренным веснушками, остановился за спиной друга. — Да не, точно псих, — к двум голосам присоединился третий, — Говорят, от него даже отец отказался… — Неправда! — Да тише ты, Джим, — Пауэрс отшвырнул в сторону учебник по математике и присел на корточки, встречаясь взглядом с широко распахнутыми карими глазами, в которых читалась бессильная ярость и… страх. — Не будешь орать — бить не станем. Мне нужно просто кое-что спросить. Ты, наверное, знаешь, кто-то рассказал миссис Браун, что мы свалили с уроков вчера, — доверительно начал он, — И мы в негодовании, понимаешь. Старуха нам такое устроила… не знаешь из-за кого? — Это был не я. — Да что ты? — Я не вру, — мальчик сжал губы, а в его взгляде теперь читалась открытая ненависть. Он и правда не врал. — Кроме тебя некому, — кудрявый, черноволосый Адамс развел руками, опускаясь на корточки рядом с Карлом, — Это только ты нас недолюбливаешь. — Недорослик с манией величия, — Пауэрс глумливо улыбнулся, — На что ты рассчитываешь? Такие как ты должны… — Это сделал не я, — прошипел Джим сквозь сжатые зубы. — Уверен? — парень обвел взглядом помещение. Школьный бассейн был пуст, — Сейчас проверим. — Пустите! — громкий крик перекрыла прижатая ко рту ладонь, а уже в следующую секунду Джордж и Кристофер волокли его по холодному полу. А потом была вода. — Бредли, за ноги его держи. Невозможность вырваться и вздохнуть, подступающая паника, Пауэрс держит его за волосы, не давая высунуть голову из-под воды… Они оставили его в покое минут через пять, но мальчику показалось, что прошел как минимум час. Смеясь и шутя мальчишки скрылись за дверьми, не замечая, как бледный Джим с мокрыми, спутанными волосами выбирается из бассейна. Карие глаза молча уставились им в спину, а по тонким губам вдруг скользнула едва заметная ядовитая усмешка. Через много лет она будет наводить ужас на всю Великобританию, а сейчас… А сейчас он поклялся себе, что заставит Пауэрса испытать все то, что сам только что испытал. В тот день, когда Карл утонул, все решили, что это приступ. И только Джеймс знал, в чем дело. Ну кто бы мог подумать, что месть может приносить такое удовольствие, такой… кайф? С остальными двумя он разделался многими годами позже. Наблюдая, как Моран перерезает им глотки, Мориарти только усмехался… А что на счет Пауэрса… План был до ужаса прост. Что сложного может быть в том, чтобы добавить в крем против экземы немного смертоносного яда? Ботулин. Его практически невозможно заметить, все будет выглядеть как приступ, никто ничего не заподозрит, а дело закроют. В раздевалке пусто, и, тем не менее, Джим действует очень осторожно, чтобы ненароком не заставить скрипнуть дверцу одного из шкафчиков. В груди какое-то странное чувство — смесь восторга, предвкушения и удовлетворения. Месть сладка для того, кто ею наслаждается. Тонкая игла осторожно входит в тюбик с кремом. Джим все рассчитал, яд подействует тогда, когда Пауэрс будет в бассейне. Прямо во время соревнований. По губам мальчика скользит улыбка. Пугающая, полусумасшедшая, жестокая. Это его первое убийство… И кто бы мог подумать, что это так приятно? — Вызовите врача! Кто-нибудь, вызовите врача! Его вытащили из бассейна почти сразу. Ну еще бы, ведь на соревнованиях всегда столько народу… Джим глядит на испуганные лица одноклассников, приехавших поддержать товарища. Они смотрят на Карла с трибун, и еще не понимают, что только что произошло. Расталкивая людей, к Пауэрсу бегут его родители. В глазах матери читается ужас. На секунду Джим мрачнеет. Чем этот урод заслужил такую семью? Карл был отвратительным человеком, а вместе с тем его любили и уважали многие. У него были друзья, любящий отец, мать… Все, чего только можно было пожелать. Все, чего не было у Мориарти. Врачи еще пытаются оказать первую помощь Пауэрсу. Бесполезно. Он уже мертв. Джеймс медленно сходит с трибун, незамеченным проходя мимо ошарашенных одноклассников и учителей, и направляется к выходу, а оттуда — к раздевалкам. Отыскать шкафчик Карла не сложно. Джим забирает мазь, а затем его взгляд падает на любимые кроссовки Пауэрса. И вновь по губам скользит ядовитая, совсем недетская усмешка. Пусть это станет его маленьким трофеем. Напоминанием о первой отнятой жизни.***
Мориарти без проблем проходит через черных ход больницы и быстро поднимается по ступенькам на крышу. Осталось лишь отправить Холмсу короткое сообщение и ждать… У него еще есть пара минут в одиночестве. Единственное, о чем жалеет Джеймс, так это о том, что он не успел расправиться с отцом. Он умер за год до того, как Мориарти закончил школу, и это известие не принесло злодею-консультанту никакой радости. Надо было сбежать из чертового пансиона и убить его. Собственноручно, без чьей-либо помощи. Увидеть боль и страдания в его глазах, заставить его почувствовать то, что в свое время испытал сам Джим. Но он не успел. Не успел отомстить. И сколько бы врагов он не уничтожил, сколько бы людей не отправил на тот свет — желаемого уже не добьется. Никогда. Оо, а вот и Холмс. Джеймсу Мориарти не страшно умирать. Он не боится смерти. Смерть — это освобождение. Освобождение от этого отвратительного, скучного до тошноты мира, в котором уже не осталось ничего, способного заинтересовать консультирующего преступника. Джиму не жаль уходить. И никому не будет жаль, когда его не станет. Шерлок, бедный Шерлок. Джон будет скучать по нему, миссис Хадсон будет скучать, Лестрейд… и бедная Молли Хупер будет… У Шерлока полно друзей, а у Джеймса Мориарти нет никого. Лишь вечная пустота в сердце, которую ничем не заполнить. Джим чувствует себя запертым в клетке этого ужасного мира. Но ничего, совсем скоро она разлетится в дребезги. Всего один шаг, последний шаг. Рукопожатие… — Счастливо оставаться. Грохот выстрела и тьма. Он даже не успел почувствовать боли, лишь едва заметно улыбнулся.Впервые за много лет Джеймс был счастлив.