Кольцо

Юй Цзыюань крутит на пальце кольцо. Хмурит недовольно тонкие брови, поджимает губы, взгляд от тренирующихся учеников не отрывает. — Какой позор, — выплевывает презрительно сквозь сжатые зубы мадам Юй. — И это — будущие адепты ордена Юньмэн Цзян?! Мальчишки, хоть и привычные к ее гневу, все равно испуганно жмутся друг к другу, не смея поднять глаза на госпожу. — Вы берете пример с Вэй Усяня? Зря. Он праздный наглец, которому лишь бы развлечься, но ему все дается легко, поэтому он пока еще может себе это позволить. Не вы! Сегодня будете упражняться на два часа дольше. Почти все юноши позволяют себе незаметный вздох и не более; открыто возражать никто не отваживается: паршивца Вэй Ина и А-Чэна нет, только они могли бы. Остальные никогда ей не возражают и исполняют ее приказы быстро, но когда она крутит на пальце Цзыдянь, опасно мерцающий лиловыми искрами, — особенно. Каждый из них боится испытать на себе удар знаменитого артефакта. Цзыюань усмехается и лениво размышляет о том, не присоединиться ли к тренировке, — в конце концов, она ужасно давно не разминалась, а ведь в ее годы нельзя запускать себя. Да и подрастающему поколению будет наука. Ученики, все разом, не продержались против нее и минуты — что, впрочем, было вполне ожидаемо. * Юй Цзыюань заплетает волосы дочери в традиционные юньмэньские косички, собирает их узлами по бокам — похоже на цветы пиона, гладит ласково по голове и целует в лоб; А-Ли говорит ей: «Спасибо, что уделили мне время, матушка». Ни один из фиолетовых нефритов в Цзыдяне не сияет и не трещит: Яньли пошла в отца, не взяв от матери ничего, и строптивый артефакт не признаёт ее. Безусловно, есть еще сын, но он еще слишком мал; к тому же, кнуты ордена Мэйшань Юй всегда считались преимущественно женским оружием, и Юй Цзыюань хотелось бы, чтобы им владела дочь. Но в Юньмэн женщины не сражаются — чуть больше сотни заклинательниц в ее новом ордене, горстка прислужниц с Цзинь Чжу и Инь Чжу, которые пришли с ней из старого, да она, знаменитая Пурпурная Паучиха, госпожа Юй — даже после свадьбы ее не зовут именем мужа, и, возможно, именно из-за непривычной для женщины непокорности и самостоятельности. Цзян Яньли такой не будет. Уже сейчас она больше интересуется целебными травами, чем мечом, мечтает вырасти поскорей, чтобы ей разрешили самой готовить — не чтобы пустили на ночную охоту. Нет, Яньли не будет такой, как ее мать. Не носить ей Цзыдянь на руке. * А-Чэн во всем уступает Вэй Ину. А-Чэн безумно похож на нее, свою мать: и по характеру, и лицом, только глаза у него не ярко-сиреневые, а сине-фиолетовые, отцовы. Это с гордостью заметили его тети, навестившие однажды Юньмэн; А-Чэну тогда было не больше трех лет, но уже тогда он выглядел серьезным и строгим малышом. «Он так похож на тебя, — говорили ей сёстры. — Как вырастет, будет вылитый наш покойный отец». Цзыюань ещё тогда решила, что ее сын будет владеть фамильным артефактом, Цзыдянь, впрочем, решил так же и приветственно искрился каждый раз, когда А-Чэн касался ее руки. Пока он был маленьким, его это страшно веселило, и юньмэньским серебряным колокольчиком в просторных залах Пристани Лотоса звенел его редкий смех. Теперь сын редко видится с ней: почти все его время занимает обучение и шалости, на которые его подбивает Вэй Ин. Нет, врать самой себе — жалко и недостойно, госпожа Юньмэн Цзян не будет заниматься этим. Сын редко видится с ней, потому что его ранят ее слова (как там говорил ее супруг? «Словами ты ранишь столь же искусно, как и кнутом»). Кому захочется постоянно слышать упреки? Кто захочет, чтобы его сравнивали с кем-то, да еще и не в его пользу? Юй Цзыюань понимает, что неправа, обвиняя Вэй Ина во всех бедах: ведь виноват ее муж, притащивший в дом чужого ребенка и любящий его, кажется, больше всех своих родственников вместе взятых. Юй Цзыюань понимает, что неправа, обвиняя Яньли в чрезмерной заботе об этом приемыше: такова уж ее дочь, мягкая и живущая, кажется, только ради семьи, в том числе и Вэй Ина. Юй Цзыюань понимает, что неправа, обвиняя Ваньиня в том, что тот не может быть лучше названного брата, мать которого, даже мертвую, его отец любит больше, чем ее. Цзян Чэн всегда и во всем проигрывает Вэй Ину. И, в общем-то, это можно терпеть: она любит своего сына и все равно гордится им, пусть даже он не лучший. Юй Цзыюань гордится своим сыном, Цзян Фэнмянь — нет. В этом и проблема. На самом деле, это Юй Цзыюань всегда и во всем проигрывает Цансэ-саньжэнь. И это терпеть невозможно. * Цзян Чэн цепляется за ее платье, как в далеком детстве, когда еще любил проводить время с матерью, и умоляет не наказывать Вэй Усяня. «Глупый», — думает Цзыюань со странной смесью раздражения и болезненной нежности. Не понимает, что, опуская кнут на спину Вэй Ина, она пытается отделаться малой кровью. Это почти унизительно — делать то, чего хочет эта бренчащая золотом неграмотная дешевка. Но если это позволит отделаться от Цишань Вэнь… Пожалуй, что и можно немного унизиться. Тем более, что Вэй Ин это заслужил. Он, кажется, и сам понимает — лежит смирно и не умоляет перестать. Она хлопает в ладоши и смеется, эта ничтожная вэньская подстилка. Что действительно смешно — рабыня, без спросу занявшая почетное место, при этом позволяющая себе говорить о невоспитанности слуг в Юньмэнь Цзян, говорить с госпожой Юньмэн Цзян как с равной, говорить о высших и низших, говорить, что стоит изменить в Пристани Лотоса, будто бы она здесь хозяйка. Оказывается, так эта девица и думает. Надзирательный пункт, подумать только! Эта… рабыня хвалит мадам Юй, говорит: вы преданная слуга, так прилежно выполняете мои приказы. Эта рабыня смеет говорить ей: повелеваю. Эта рабыня валяется на полу с разбитым лицом, скулит, как побитая шавка, и угрожает. У Юй Цзыюань руки дрожат от гнева. — Я напомню тебе, — говорит она, — кто здесь сверху, а кто снизу! * Юй Цзыюань радуется, что поверила своему чутью и отправила дочь в Мэйшань: ей, ни разу в руках меч не державшей, нечего здесь делать, да и предлог отослать отсюда мальчишек нашелся. Она почти готова заплакать, когда снимает с пальца Цзыдянь: Вэй Ин всё же принес им в дом большое несчастье, почему ее никто никогда не слушал?! Сын спрашивает, зачем она отдает ему кольцо, но он дрожит, и становится ясно, что он не так далек от понимания. Пурпурная Паучиха не позволит артефакту своего клана попасть в лапы псов из клана Вэнь; Пурпурная Паучиха не позволит своему сыну попасть в лапы псов из клана Вэнь. Она понимает, что не переживет эту ночь, и обнимает сына — крепко, как никогда. Цзыюань обнимает, целует сына, гладит его волосы, шепчет ему: «Мой мальчик», — отчаянно жалеет, что дала ему мало ласки, что постоянно упрекала и не показала, как любит на самом деле. Впервые за много-много лет Юй Цзыюань позволяет себе заплакать. А после толкает сына в лодку и пускает ее по течению. Разрубая канат, держащий лодку, она впервые благодарит богов за существование Вэй Ина: её А-Чэн, её драгоценный сын, её мальчик не останется один, когда она умрет. Одиночество — худшее, что может с ним случиться. Цзян Чэн кричит, срывая голос: «Матушка!» — и в крике его столько тоски, столько яростного неверия, что, позволив себе одну-единственную слезу, она не может сдержать остальных. Словно вся боль, накопленная за жизнь, прорвалась теперь плачем. Перед глазами плывет, и, когда становится невозможным различить лодку, госпожа Юй вытирает лицо рукавом, вынимает меч из ножен и, резко развернувшись, отправляется на битву. Юй Цзыюань уходит от причала не оборачиваясь. * От запаха гари и крови можно сойти с ума. Она вырезает вражеских солдат одного за другим, но их много, их всё ещё ужасающе много, они не заканчиваются, этих псов целая тьма. Когда Иньчжу падает, получив меч в спину от внезапно объявившегося четвертого своего противника, а Цзиньчжу издает яростный вопль и бросается туда, перед мадам Юй появляется Вэнь Чжулю, и помочь своим верным девочкам она просто не успевает. В бою нет времени на сожаления и скорбь, и все же — трупы тех, кто был подле нее, кажется, всегда, тех, кого она знала и ценила всю жизнь, встают перед глазами, стоит ей моргнуть. По крайней мере, они, неразлучные сестры-двойняшки, умерли вместе. Сжигающий Ядра теснит ее дальше и дальше от остальных, рядовых бойцов. Кажется, ему мешает их мельтешение. Цзыюань выглядит надменной и высокомерной, она всегда такой была, но на самом деле переоценивать свои силы она не склонна. Пурпурная Паучиха, ха! Ей не стоило безоговорочно полагаться на Цзыдянь, нужно было уделять больше внимания упражнениям с мечом. Но сожалеть поздно. Будь у нее кнут! Пусть не Цзыдянь, пусть такой же простой, как у девочек: противника, уничтожающего золотое ядро прикосновением, гораздо безопаснее держать на расстоянии плетью, нежели отмахиваться от него мечом. Наконец у нее получается: она приспосабливается к стилю боя противника и начинает отвоевывать преимущество, и тут случается самое нелепое, что только может быть. Юй Цзыюань спотыкается. Пропускает удар ногой в ребра, превозмогая боль, вскакивает, спасая свое золотое ядро и вместе с ним — жизнь. Но что-то дергает ее посмотреть, о что же она запнулась. …Однажды мадам Юй стала невольной свидетельницей интересного разговора юных адептов. Несколько юношей, получивших Цзыдянем, костерили ее на чем свет стоит, а смешной толстый мальчишка, которого она гоняла больше всех прочих, смущенно и тихо пробормотал: «Госпожа вовсе не злая, просто очень строгая. Она и с родным сыном строга. Она ведь… хочет, чтобы мы были сильнее. Хочет вырастить из нас достойных заклинателей, просто ее методы довольно суровы. Даже глава ордена так говорит». В тот раз ученики так и не заметили ее, не поняли, что она слышала их беседу. На тело этого мальчишки, который выгораживал ее перед товарищами когда-то, она и упала. А со сломанными ребрами уходить от рук, горячих настолько, что плавится не имеющее цены золото, Пурпурная Паучиха смогла не долго. В груди становится невыносимо горячо, словно там взорвался фейерверк, обжигающая волна доходит до внутренностей; будто оседает в кишках расплавленный металл, и мадам Юй грузно падает на колени, уже не чувствуя, что Вэнь Чжулю прокалывает ее мечом насквозь. Она словно находится под толщей воды: не слышно звуков и плохо видно, но когда раздается бешеный, полный гнева крик ее мужа, она выныривает на поверхность. — Не тронь мою жену, — ревёт Цзян Фэнмянь. Юй Цзыюань не узнает его. Неужели?.. Неужели она все же дорога ему? — Поздно, — говорит Сжигающий Ядра, вытаскивая лезвие и оборачиваясь к нему. Мадам Юй не видит его лица: только спину, и то — расплывчато, но знает, что он ухмыляется. Цзян Фэнмянь бросается на него, яростный, и Цзыюань понимает кристально ясно: эта ярость его и погубит. Всегда спокойный и уравновешенный, он никогда не сражался в состоянии, когда разум затуманен. Приди он чуть раньше — и вдвоем бы они одолели Сжигающего Ядра. Еще не кончено, думает Цзыюань, сжимая крепче рукоять меча, опираясь на него в попытке подняться. Главное — встать; если получится встать на ноги, значит, и ударить получится, да хоть бы и в спину, сейчас не время задумываться о чести и благородстве. Юй Цзыюань всю жизнь сражалась, такой уж она была: сражалась с нечистью, с другими заклинателями на тренировочном поле, сражалась за то, чтобы муж любил ее, после — чтобы любил хотя бы сына, снова нечисть и снова заклинатели, только бой на этот раз — настоящий, не тренировочный. И… последний. Подняться не получается. Зрение подводит, она уже совсем не видит, что происходит, но захлебывающийся вскрик, вырвавшийся из груди ее супруга, говорит ей о многом. Подняться не получилось. Так, на коленях, она и умирает. И все же Юй Цзыюань умирает с мечом в руке. * Цзыдянь потрескивает слабыми разрядами, и, наверное, пальцы А-Лина обжигает холодом, но он все равно тянется потрогать кольцо, держась за полы дядиного ханьфу, чтобы не упасть. Малыш еще не умеет ходить, а уже лезет к мечам, лукам и амулетам: из него, без сомнений, вырастет отличный заклинатель. Цзян Ваньинь поднимает племянника и усаживает рядом с собой, тот крепко цепляется за рукав и выглядит так, словно заплачет во весь голос, стоит отнять руку. Хотя почему словно? Именно так он и сделает. Полгода назад умер Вэй Ин; девять месяцев назад умерла Яньли с мужем; Цзян Чэн все еще катастрофически молод для главы ордена, он совсем не знает, как правильно обращаться с ребенком, и кроме служанок не к кому обратиться. Цзян Ваньинь боится испортить ребенка, избаловать его без меры, но и быть холодным и строгим с осиротевшим племянником он не может. Цзян Чэн не знает, как ему себя вести, не может определиться: в один день он не отпускает А-Лина с рук и возится с ним сам, пытаясь исполнить любые капризы, в другой — кричит на него и отдаёт в умелые руки нянек. Будь сестра жива, Цзян Чэн не был бы ответственным за его правильное воспитание: племянника он бы видел тогда только, когда соскучившаяся по родному дому Яньли навещала его с семьей. Будь мать жива, А-Лина отправляли бы сюда погостить, и можно было бы баловать его не стесняясь, ведь мадам Юй уравновесила бы все своей строгостью, подсказала, когда ребенка можно пожалеть, а когда — не стоит. Но вся его семья мертва (Вэй Ин, виновный в смерти родителей и сестры, мертв тоже), и некому подсказать ему, что делать, некому помочь, некому просто побыть рядом с ним (и не отомстишь ведь уже ему, мертвому). Цзян Чэн активирует Цзыдянь, и светящийся лиловый кнут сворачивается у его ног. Племянник замирает под боком, вопросительно заглядывает в его лицо, медленно тянет ручку к рукояти. Цзян Чэн пускает слабый поток духовной силы, и кнут светится ярче. А-Лин смотрит восторженно, трогает его, отдергивает пальцы и хохочет. Вспоминается, как он сам, будучи ребенком, цеплялся за роскошное платье матери, чтобы залезть к ней на колени и потрогать Цзыдянь, а она не ругала его и не прогоняла. Кажется, тогда он смеялся так же весело. А сейчас… Сейчас глава ордена Юньмэн Цзян не может вспомнить, когда смеялся в последний раз. * — Дядя, — просит подросший А-Лин однажды, когда приходит ночью к нему в покои после дурного сна, — расскажи про свою семью. Цзян Чэн ждал этого вопроса — о, он бесконечно долго ждал этого вопроса! — но это не значит, что он готов. И все же Цзинь Лин имеет право знать, какая семья могла у него быть. Цзян Ваньинь рассказывает, захлёбываясь словами: о доброй улыбке Цзян Фэнмяня и его тихом голосе, о гордой осанке Юй Цзыюань, о ее строгости и силе, о заботливых руках мягкой Цзян Яньли… Он рассказывает о знаменитом мече отца и об изящной диадеме матери, о том, что сестра в юности всегда укладывала волосы так, что пучки из кос были похожи на пионы, он рассказывает, пока не начинает плакать. Он долго гладит А-Лина по взрагивающей спине, а потом тот задает другой вопрос: — Ты сказал, что Цзыдянь — единственное, что осталось у тебя после разгрома Пристани Лотоса. Ты не боишься его потерять? Ты же везде его носишь, вдруг кольцо упадет с руки, а ты не заметишь? Цзян Чэн позволяет себе смешок: — Цзыдянь с руки не падает, его невозможно потерять. Если только вместе с рукой. — А как бабушка носила его? На каком пальце? — На указательном, как и я. Что за вопросы? — Я просто думаю, как кольцо на тебя налезло, дядя. Неужели у нее были такие же большие руки, как у тебя? — Глупый мальчишка! Почему тебя не удивляет то, что кольцо превращается в кнут, а то, что оно подстраивается под владельца, ты понять не можешь? А-Лин лягает его ногой, отворачивается и обиженно сопит, ни слова больше не говоря, пока не засыпает. Цзян Чэн обнимает его и засыпает с мыслью, что слишком редко показывает племяннику, что любит его, — так же, как и его мать когда-то. Подумать, правильно ли это, он уже не успевает. * Теперь Цзян Чэн знает, что чувствовала мама, когда он видел ее в последний раз. Там, на пристани, она надела Цзыдянь на его палец — и, лишившись своего привычного оружия, проиграла. Цзян Чэн лишился золотого ядра — пусть временно, но, как и тогда, как и родители перед смертью, он абсолютно беспомощен. Взрослые заклинатели наставляют детей: выберись, что бы ни случилось. Ты должен жить. А-Лин смотрит на него выжидательно: разумеется, ему тоже хочется услышать что-то подобное. Цзян Ваньинь хочет сказать ему: ты должен выжить тоже, ты — единственный, кто у меня остался, еще одну потерю я не вынесу, ни отец, ни мать, ни сестра не простят мне твою смерть. А получается: — Что у тебя с глазами? А-Лин явно разочарован, огрызается, отворачивается, а Цзян Чэн не без усилия скручивает с пальца Цзыдянь и отдаёт ему: пусть и не учился использовать кнут, разберется как-нибудь. А-Лин вечно пытается доказать, что чего-то стоит, и сейчас — тоже. Возвращает ему кольцо и бежит в самую гущу мертвецов, маленький глупец, на что Цзыдянь тому, кто не может использовать духовные силы? Цзян Чэн орет ему в спину: — Вернись, вернись немедленно! «Что со мной станет, если ты не вернешься?» Цзинь Лин возвращается к нему, избитый и уставший, и сразу за облегчением он чувствует злость. А-Лин уже привык к тому, что дядя всегда недоволен им, и просто пропускает ругательства мимо ушей. Цзян Чэн застывает, когда осознает: племянник так лезет из кожи вон, потому что хочет, чтобы дядя признал его, похвалил. Вспомнил свои безуспешные попытки превзойти Вэй Ина, чтобы родители им гордились. Все повторяется. А-Лин повторяет ошибки юных Цзян Чэна и Вэй Ина: лезет туда, где опасно, и геройствует без меры. Цзян Ваньинь же повторяет ошибки своей матери. * Цзян Чэн наблюдает за тренировкой молодежи. Хмурит тонкие брови, презрительно щелкает языком, смотрит так, что у них, верно, поджилки трясутся. — Отвратительно! — рявкает он. Ученики от стыда и страха опускают головы, нервно теребят кисточки на колокольчиках. — И вы называете себя адептами Юньмэн Цзян?! Цзян Ваньинь крутит на пальце кольцо.