Откровение

Альбус взглянул на Фоукса, что степенно смотрел ровно перед собой, изредка очищая огненные перья от пушинок и земли, что забивались в ворс после игр учеников с агрономными заклинаниями. По губам Дамблдора скользнула тень печальной улыбки: сколько поколений увидит эта птица, сколько боли, страха и смертей познает феникс, прежде чем возродится из пепла своего последнего горького (а может и прекрасного) воплощения? Сколько войн между маглами и «избранными», как выражается Грин-де-Вальд, пронесется сквозь его низшее, но мудрое понимание мира… Альбус знал — много. Вздох благого отчаяния заполнил лёгкие мольбой о терпении, о далёком часе, когда мир воцарится на границе двух сторон человечества, когда ему не нужно будет сражаться с «больше, чем братом», ведь клятва на крови нерушима. Её силу можно стереть разве что новой связью, настолько же глубокой по силе… — Профессор? — знакомый голос призрачным воспоминанием осел на дне его осознания. Такое же глубокое по силе, как клятва с Геллертом, было уже здесь, совсем рядом… Дышало тревожно за его спиной, смотря втайне из-под лёгких пшенично-медных прядей и стыдливо опуская взор под счастливым (также втайне) взглядом Дамблдора. И на сердце профессора словно в мгновение расцвели полевые цветы. Как банально. Словно ему вновь восемнадцать, словно свежая наивная юность каждый раз заходила под руку с этим трогательным воплощением невинности в теле мальчика молодого мужчины. — Ньют! Рад видеть тебя, мой друг, — преодолеть расстояние в пару метров магического мрамора было словно выбираться из тёмного ледяного болота в объятия света и сладкого тепла. Тепла, такого долгожданного, лишь в отражении зеркала Еиналеж становившегося явью. Но все же странный холод сквозил словно из ниоткуда. Что-то было не так… — Где твоя прелестная спутница? — отгоняя стыдливые мысли о неуместной ревности, Альбус церемонно пожал теплую руку в надежде, что на этот раз Саламандер оставит свою застенчивость и сожмет пальцы крепче, пропуская свою уверенность сквозь магические импульсы сладкого прикосновения. Но уверенность была последним качеством Ньюта Саламандера, которое можно было познать лишь в минуты опасности. Это Дамблдор больше всего любил в своем старом друге подопечном. — Тину пока держат в министерстве магии, — спешно произнес магозоолог и вдруг взглянул на мужчину прямо, почти с вызовом, отчего у Альбуса перехватило дыхание. — Я пришёл к вам с вопросом, профессор. Ньют сделал шаг ближе, не отпуская его руки. И если бы не особенные чувства, что разом нахлынули на Дамблдора при взгляде на юношу, то маг бы решил, что вновь видит сон наяву. Потому что Ньют и столь вульгарное наступление находятся на разных полюсах его восприятия мира. И тем не менее юноша смотрел прямо в глаза и сжимал его кисть словно настоящий мракоборец. — Я всё знаю, профессор, — жёстко отчеканил Саламандер. Дамблдор замер. В душу вонзила своё острие словно сама смерть. Он мог сражаться с дементорами и бросать вызов министерству, даже нарушить священную клятву, что неизбежно привело бы к катастрофе… Но чего Альбус вынести не мог — это взгляда ангела, который смотрел на него так, как никогда раньше. С осуждением. — Вы знали. С самого начала знали о планах Грин-де-Вальда. И тем не менее поклялись друг другу никогда не сражаться. В свете вечерних свечей Хогвартса юношеское очарование Ньюта, окрашенное обидой, стало тяжким для взора. Дамблдор больше не мог выносить эту муку: смотреть на любимого мальчика, так и не сумевшего стать мужчиной… До этого момента. В это мгновение словно вся невинность сгорела в его глубоком разочаровании. Альбус знал, кого видел в нём юный магозоолог. Учителя, наставника, пример совершенного сочетания магии и справедливости, мастерства и честности… Но сейчас в таких знакомых тёплых глазах плескались лишь ледяные осколки былого восхищения. — Как вы могли?! — Ньют резко отдернул руку и отвернулся прочь. Даже в гневе прямой контакт для него опасен. Теперь для чувств волшебника стало невыносимо и предательство его совершенного идеала. — Мы были слишком юны, чтобы понимать наши внутренние стремления, — стоит попытаться объяснить, что даже мастера когда-то были неумелыми учениками, даже совершенство способно ошибаться. Ньют поймет. Если захочет. — Мы с ним искренне думали, что хотим одного — процветания магов, мира и безопасности для всех нас. Но я ошибался, надеясь, что средства к достижению этой цели мы также способны выбрать единогласно… — Как наивно, профессор, — Ньют отошёл к окну, сквозь тьму ночи вглядываясь в знакомый пейзаж. Который впрочем стал отныне юноше отвратителен. Дамблдор тихо вздохнул. Оглядываясь назад, в свое счастливое и одновременно печальное прошлое, его охватывал всепоглощающий стыд. Тяжкая вина за то, что не разглядел в лике близкой души свой будущий рок. И не только лишь свой, а каждого невинного магла на планете. — Я был слишком молод, чтобы уметь видеть правду сквозь трепетные, но неуместные чувства… — почти признание сорвалось с губ прежде, чем мужчина успел подумать, к чему могут привести такие откровения. По лицу Ньюта на мгновение проскользнула тень сомнения. В глазах мелькнули странные огни, отражая янтарный свет волшебных свечей и далёких звёзд за окном. — Хотите сказать… — она словно вновь вернулась — подлинная чистота вечной надежды снова озарила взгляд юного ангела. Неисправимая почти детская вера в свет, пожалуй, никогда не угаснет в Ньюте Саламандере. И вглядываясь во вновь приятное сердцу выражение лица, Дамблдор вдруг осознал, что в душе никогда и не хотел, чтобы юный маг когда-нибудь повзрослел, никогда не хотел видеть в нём зрелого мужчину. Потому что его избранность отражалась в этой самой девственной невинности, которая заставляла Альбуса чувствовать, словно время не имеет ни мрачного вчера, ни тяжёлого сегодня, ни пугающего завтра… А лишь одно вечное начало. Вечное рождение, не тронутое разочарованием ошибок пространства-времени. — Хочу сказать, что все мы ошибаемся, мой друг, — Дамблдор тихо встал рядом и нерешительно опустил руку на плечо юного мага. — И дорого платим за свои ошибки. Ньют слегка дёрнулся от прикосновения и, медленно оборачиваясь, застыл в мучительных сомнениях. Альбус встретил его взгляд полный смятения, который тянулся в сторону — прочь от разрушительного душевного контакта. И профессор догадывался, что на этот раз Саламандер осознанно боялся посмотреть, боялся сдаться собственным чувствам вопреки голосу разума: — Но вы… Дамблдор славился своими манипуляциями с душами юных подопечных. И Ньют всегда поддавался им больше всего, при этом чудесным образом умудряясь сохранять своё собственное мнение. — Но я попрошу тебя единственный раз посмотреть мне в глаза, — мужчина осторожно протянул руку к юному лицу, прикасаясь интимно, нарушая все границы, мучая невыносимым вторжением в душу, и приподнес самый справедливый и одновременно самый откровенный ультиматум, обнажающий все их долгие и странные отношения, — Посмотреть без стыда и осуждения, вспомнить, кто ты и кто я, вспомнить наши уроки, дискуссии длинными вечерами и мучительные расследования во благо мира магии, вспомнить то, что долгие годы связывало нас… И сказать мне честно, правда ли ты думаешь, что я способен уничтожить половину планеты ради одного лишь самовлюблённого рода волшебников? По комнате разлилось глубокое дыхание. Ньют тяжело сглотнул, начиная задыхаться, но не отводя взгляд. Заливаясь ужасом и сладостью осознания, юноша лишь покорно смотрел на профессора… Чувствуя только разливающееся по сердцу прощение и обжигающее кожу нескромное прикосновение к себе. Дамблдор не ждал ответа. Чувствуя жар под своими пальцами и то, как гладкая юношеская кожа на скулах Ньюта горит от его посягательства, Альбус сам словно начинал задыхаться от собственной наглости, столь необходимой в этот тяжёлый час и столь неуместной в этом веке. Но момент неизбежно соскальзывал из глубокого дружеского примирения в нечто тёмное, странное и одновременно наполненное самым ослепительным удушающим светом. — Я так не думаю, профессор, — срывающимся голосом прошептал Саламандер. И повинуясь неосознаваемому порыву, отразил неуместное и такое желанное прикосновение, протягивая дрожащую руку к знакомому невыносимо прекрасному лицу и касаясь его словно огня — дотронешься и чувства сожгут тебя дотла. Неизбежно возрождая в нечто совершенно новое… Как феникс, умирая на заре прошлого неведения и с ужасом открываясь для новой всепоглощающей магии. Магии любви, проклятой светом и тьмой в едином союзе. — Я думаю, что вы — самое чистое и справедливое отражение волшебства в наших тёмных кругах. И тогда чувство, разлившееся по сердцу мужчины, окутало его самым глубоким облегчением, успокоило ту тяжёлую открытую рану, что мучила его долгие годы. Теперь он не одинок. — Ты всегда знал меня лучше всех, Ньют, — прекрасный лик и теплый огонь в знакомых глазах больше не пугали Дамблдора, они манили, шептали оставить слова. Оставить все разговоры и безмолвно доказать юному ангелу, как он важен для своего наставника. Возможно это неправильно и крайне неприлично, но чувства мага утонули в это мгновение в самом желанном откровении. Ловя в ответ тишину и робкий горящий взгляд, который Ньют теперь физически не мог от него отвести, Альбус скользнул по влажным губам юноши, которые тот без конца облизывал от волнения и позволил себе то, чего не позволял ещё ни с одним из своих учеников. Ньют вздохнул в нескрываемом смущении и от невыносимого чувства эйфории прикрыл веки, уплывая в странную истому. — Но мы не можем… — вдруг юноша словно очнулся, пытаясь избавиться от наваждения, сбежать из опасной близости. И был нагло остановлен. — Тихо, тихо, мой мальчик… — Альбус в один миг прижался непозволительно близко, заставляя магозоолога сесть на подоконник, стыдливо раздвигая ноги в полной невозможности сопротивляться. — Боже, профессор. Нет… — Ньюта отчаянно вело, ангельские глаза заполнялись чем-то доселе неведомым, заставляя каждую клетку тела гореть в томном предвкушении. — Ты уже сказал все, что думаешь обо мне, мой прекрасный мальчик. Этого было достаточно, чтобы понять, что ты… — Альбус вновь, сам того не желая, коснулся желанных губ и, чувствуя манящую влажность, начинал сам терять дар речи. Сегодня они оба сгорят до основания. — Что я хочу вас, профессор. Сладость запретной и такой долгожданной близости захлестнула Альбуса с головой, утопила в своей идеальной неправильности и спасла от изнуряющей жажды. Ведь юный маг в этот момент словно отпустил весь свой стыд, первый прижимаясь к мужчине в самом беззаветном признании и касаясь губами самого дна его души. Дамблдор никогда в жизни не был так близок к тому, чтобы сойти с ума от одного только прикосновения. Но губы Ньюта были настолько безбожно прекрасными, что сладость с них проникала в каждую клеточку тела, вместе с поцелуем разливаясь по венам до самого сердца. Мужчина чувствовал, как в юноше просыпается нечто, о чем он словно сам и не знал. Либо скрывал… И чувствуя, как Ньют плавится в его объятиях, Альбус сгорал вместе с ним, сжигал себя подобно фениксу, чтобы возродиться в самом эпицентре огненной страсти. — Боже… — голос Саламандера сорвался в откровенный стон, когда отрываясь от мучительно-сладостного поцелуя, маг почувствовал нечто, что было знакомо ему только с подростковых времён… Они с Литой однажды сбежали с урока трансфигурации на Чёрное озеро, Лестрейндж скинула с себя одежду, и его вдруг охватило странное желание… Но сейчас, то, что нахлынуло на волшебника в жарком кабинете профессора… было в разы сильнее. Словно в его самых смелых снах, которые до этого дня оставались лишь мечтами. Желание лилось, капало с кончиков пальцев на мраморный пол, заливая все вокруг интимным моментом единения с тем, кого юноша считал почти недосягаемым. И Дамблдор видел это, дрожь электрическими разрядами тонкой нитью магии сочилась из тела мальчика, который словно впервые был с кем-то по настоящему близок. — Ты когда-нибудь… — немой вопрос застыл на устах, когда Ньют неожиданно замер и испуганно глянув на профессора, вдруг вновь отвёл взгляд. И тогда мужчина получил ответ. — Тогда я всему тебя научу, — горячо прошептал Альбус, наклоняясь ближе и выдыхая в нежную кожу на шее юноши своё возбуждение, — Так было всегда. — Так было всегда… — Саламандер всегда внимал своему наставнику, внимал каждому слову, каждому движению. И только в этот момент его преданное сладкое восхищение открыло свою истинную природу. Ньют со стоном вновь распахнул глаза, когда почувствовал горячую руку внизу, там где его не касался ещё никто. Глаза в глаза, для юного мага слишком интимно, удушающе, но до дрожи необходимо. — Всегда, — вдруг ставший томным низкий голос окатил профессора с головой, когда Ньют загорелся чем-то совершенно новым и прильнул к нему со вторым более требовательным поцелуем. Дамблдора пробила дрожь, мальчику так вопиюще не шел к лицу этот дикий огонь и одновременно он делал его таким прекрасным. Для девственного измученного жаждой близости волшебника стало более невыносимым это долгое растягивание момента страсти. В следующее мгновение ему отчаянно захотелось чего-то большего. — Вы всегда были для меня примером, профессор, — задыхаясь, начал Ньют и поднялся с подоконника из света звёзд. — И теперь мне пришло время доказать вам, что моя преданность безгранична. Я не могу поверить, что на секунду усомнился в вас. Молния угольно-черных брюк медленно поехала вниз, когда юноша, не открывая взгляда от объекта своего вечного воздыхания, опустился вниз. — Боже, Ньют… Не стоит, — Дамблдор готов был тут же задохнуться. Уверенность Саламандера проявляется в самые неожиданные моменты и всегда поражает наповал. Альбусу в такие моменты казалось, словно в маге живут два человека: скромный магозоолог и отчаянный герой, готовый на всё, что потребуется. Но сейчас это было нечто… Чему профессор не мог дать объяснения. И в глупых раздумьях он не заметил, как по его достоинству уже скользила горячая рука… — Господи, мальчик мой, что ты творишь… — у мужчины подкосились ноги, и пытаясь уцепиться за стену, он готов был умереть прямо на месте. Дамблдор представлял, много раз представлял… Нет, вовсе не такое. Его глупые фантазии не заходили дальше крепких долгих, ну может слишком долгих, объятий, иногда он видел в проклятом зеркале желаний, как Ньют подходит к нему сзади, медленно стягивает галстук, расстегивает рубашку и касается губами обнаженной шеи. И лишь только рука мальчика тянется к его брюкам, как мужчина, заливаясь чувством вины, уходит прочь от проклятого отражения. И поэтому, видя, как в глазах Ньюта загораются огни при виде его возбужденного достоинства, Альбус жаждал лишь, чтобы юноша наконец последовал своей проклятой привычке и отвёл взгляд, чтобы прекратил топить взрослого учителя во стыде за совращение своего самого преданного ученика. — Не бойтесь, профессор, мне уже снились такие сны… — читая его мысли, прошептал Ньют, в нетерпении закусывая губу, — И в них вы всегда позволяли мне доставить вам удовольствие. Так позвольте и сейчас. И Альбус позволил. Господи, этот мальчик никогда не перестанет удивлять его. Может вся его невинность — лишь маска, ангел в нем как ложный образ для отвлечения внимания от сути? Когда-то он также думал о Геллерте, видел в нем самую прекрасную душу, а в итоге… — Я — не он. Помните это, прошу, — верно, только ангелы умеют читать мысли. Либо Ньют куда проницательнее, чем кажется, и несмотря на свою застенчивость способен видеть людей насквозь. — Ты слишком хорошо меня знаешь, — судорожно выдохнул Дамблдор, чувствуя как влажность, такая желанная и горячая окутывает его достоинство и погружает в неведомый доселе транс. Губы Ньюта невыносимо приятно скользят по члену и, ей Богу, Альбусу кажется, что Ньют в этом деле откровенный профессионал. Ньют ведёт одной рукой по мягкой ткани брюк, а другой крепко сжимает возбуждённый орган у основания. Он пошло улыбается, сладко слизывая с члена капли собственной слюны. Юноша хочет что-то сказать, его глаза в истоме скользят с горящих под потолком магических свечей на плотно закрытую дверь (возможно он догадывался, чем все закончится), а потом на Фоукса, словно наблюдающего за ними. Ньют давится смехом от смущения, но продолжает, переводя взгляд на запрокинутую от удовольствия голову своего наставника. Рука Дамблдора почти до боли сжимает его плечо, но Саламандеру этого мало… — Возьми меня. Я уже не мальчик, — хрипло говорит он. И Альбус, заливаясь ужасом и возбуждением одновременно, берёт. Молча закусывая губу и зарываясь рукой в шелковую копну рыжих волос, прижимая к себе горячий рот в требовательном приказе. А Ньют послушно сдается, давится членом, сжимает крепкие бедра до боли и скользя ртом по гладкой коже, чувствует, как слюна уже стекает на каменный вычищенный до блеска пол кабинета профессора. Дамблдор шепчет то ли проклятия, то ли признания, медленно тая от сумасшедшего наплыва чувств — слишком много для одного мага. И не в состоянии больше выносить это мучение, оттягивает голову Ньюта за его рыжие волосы, заставляя оторваться от его ублажения и посмотреть в глаза. И тут же жалеет об этом… — Боже, как ты прекрасен, — мужчину заливает новая волна возбуждения, когда он смотрит на пошлое лицо Саламандера, скользя взглядом от плывущих в эйфории глаз к полностью мокрому лицу. — Сегодня ты кончишь со мной, — нагло выдает Ньют, вызывающе подмигивая ему и, призывно открывая рот, сильно сжимает член у середины, ведя к основанию, словно зная заранее слабые места своего учителя. И профессор просто сдается, в ужасе-эйфории кончая во влажный желанный рот и на самое невинное лицо в мире. Белоснежные следы возбуждения заливают сладкие губы Ньюта, гладкие скулы, сперма стекает на идеально выглаженную рубашку юноши и пачкает чёрные брюки. А Дамблдор просто медленно падает на пол в изнеможении от столь мистически-прекрасного вида и шокирующего удовольствия. Даже если бы он остался у зеркала желаний в один из тех вечеров, то все равно бы не смог увидеть ничего и близко похожего. Реальный Ньют поражал сильнее любой фантазии. Реальный Ньют был лучше любой мечты. — Никогда не замечал, что енохианские письмена на потолке столь волшебно смотрятся в таком свете… — задумчиво произнес Дамблдор, отходя от наслаждения и глядя вверх. Взмах палочки, и юноша вновь обрел чистоту вместе с ликом ангела на лице. — У вас и не было возможности посмотреть на них с этого ракурса, профессор, — улыбнулся Ньют и лег рядом. — Рядом с тобой, мой мальчик, я начинаю вновь замечать красоту этого мира, — мужчина протянул руку и невесомо коснулся щеки своего подопечного. Вся пошлость в мгновение стёрлась из юноши. Когда-нибудь он разгадает эту неразрешимую загадку под названием Ньют Саламандер. Когда-нибудь… Ньют наклонился ближе, проходясь пальцами по щетине и тепло улыбаясь в самые губы перед новым поцелуем, поцелуем окончательного и бесповоротного признания: — А рядом с вами, профессор, красоту я видел всегда.