Истории тёмного королевства

       Мисси ни разу не жалела, что заточила своё сознание повелительницы времени в часы. Оно пробивалось к ней в реальности короткими яркими вспышками, приходило во сне, навязчивой мыслью грызло мозг. Потому Мэри Уордуэлл (как её теперь звали) всегда понимала в глубине души, кто она, и какую тайну скрывает. И всё же — она ни разу не жалела о том, что заточила сознание повелительницы времени в часы. Так было легче, хотя жизнь обычной смертной была более банальна и скучна и, конечно, приключения таймледи ей теперь могли только сниться.        А потом она всё-таки сдалась. Открыла маленькие часики и воспоминания гигабайтами стали загружаться обратно, в подкорку мозга, в царство сознания. И всё стало больно рвать память на части: Доктор, его слова, каждое из которых (как всегда) оказалось ложью, его действия по превращению её из бушующей гениальной в своем зле повелительнице времени в покорную собачку на привязи, гавкающую лишь когда он, строгий хозяин, позволит, и обещания, ни одно из которых не сбылось. Мисси плакала с тех пор больше, чем за все свои долгие изнурительные жизни, плакала в своём кабинете, где даже табличка «Директор Мэри Уордуэлл» поблекла от слёз, в своём доме, где раздражало карканье ворона, в своей постели, холодной и одинокой, как никогда раньше, в душе, когда шла туда по утрам, да так, что могла бы не открывать воду — слёз бы вполне хватило помыться. Мисси плакала, плакала, плакала, даже когда и на это уже не осталось сил.        А потом стало ещё больнее — когда появился Адам. Это был простой смертный, обычный человечишко с одним только сердцем. И Мисси ничего не ждала от него, но впустила в свою жизнь, потому что, как и все его собратья, он мог бы стать забавной собачкой, такой нужной ей теперь, когда оба сердца почти перестали биться от боли.        Она ничего не ждала от Адама, а всё потому, что он был простым смертным с одним лишь сердцем, и чем же обычные людишки могли удивить её, командующую временем, бывшую его ребёнком?        Зря. Адам не просто удивил её, он её поразил. Он пронзил оба её сердца, правда, не стрелой Купидона (хотя, может быть, ею, просто она в Купидона не верила), он заставил её в восторге с предвкушением ждать каждой новой секунды рядом, он научил её снова радоваться жизни, он снова научил её дышать.        Смертные людишки глупы, жестоки, жадны и не знают милосердия. Такова была правда, абсолютная истина, к которой она привыкла и в которой была уверена так же, как в том, что она повелевает временем. Но этот, Адам, работал в организации «Врачи без границ» и возможности человеческих технологий под названием «Интернет», подсказали Мисси, что там работают лучшие из людей, то есть, лучшие из худших (ведь люди, по определению, были плохи).        Она знала, что люди никогда и ничего не делают просто так, им попросту не знакомо это правило и чувство. В ответ на любое действие эти несчастные создания ждут блага — от друга, любовника, коллеги, от целой Вселенной. Но, как она только не проверяла Адама — и горькую правду о браке говорила, и вечным «Я подумаю!» мучила, и делами объясняла свою загруженность, и холодность проявляла, и колкость, а он всё терпел. Сносил спокойно, с достоинством. Она привыкла ломать людей, как прутики, так, быстро, почти мгновенно, сломалась глупышка Люси, бывшая жена (у них с Доктором, видимо, была одинаковая слабость к смазливым блондинкам), но не Адам. Он был твёрд как гранит, но нежен с нею, словно шелк. Он целовал ей ноги, заканчивая так сеансы массажа, когда она, уставшая после адского рабочего дня в школе, сидела на диване в своём небольшом доме. Он гладил её по спине, как ребёнка, которого нужно утешить, и, Рассилон побери, это прекрасно у него получалось — Мисси почти засыпала, будто утешенная сладкой колыбельной. Он выслушивал всё, что она говорила, и пришлось закусывать губу почти до крови, чтобы не признаться, как болит за столько веков существования раненная, чёрная душа. Он говорит ей то, о чём она молить была готова Доктора, чтобы сказал: «Я думаю, Мэри, ты потрясающе красивая». «Ты слишком много работаешь, а должна позаботиться о себе». «Я не переживу, если с тобой что-то случится, пожалуйста, не принимай всё так близко к сердцу, эта школа не стоит таких усилий с твоей стороны», «Ты боишься брака? Тогда ну его к чёрту! Главное, что ты рядом, мы вместе, и можем наслаждаться жизнью!», «Поехали со мною в Тибет, Мэри, я хочу показать тебе мир! Как это — «зачем»? Потому что ты этого заслуживаешь! Ты заслуживаешь всего самого-самого, разве ты не знаешь?», «Послушай, Мэри, я никуда не поеду без тебя. Ничего страшного, что ты не хочешь ехать. Найду другую вакансию, когда ты будешь готова. Мир большой и полон чудес. Как бы я хотел показать тебе их все!»        Она упорно пыталась его сломать. Потому что не верила, что такое возможно. Потому что этого, в принципе, не могло быть. За столько веков путешествий по миру и пространству ни одно смертное существо, встречавшееся ей, не было так покорно, так милосердно, и не умело так искренне, открыто любить. Пока она не встретила Адама.        Он появился — и слёз стало ещё больше. На каждое «Я люблю тебя, Мисси!» в сердцах больно отзывалось: «Почему я должен тебе верить?», на каждое: «Я не знаю, что бы я делал без тебя, Мэри» в памяти горит — «Ты должна была сидеть в Хранилище, я не разрешал тебе выходить». Боль разъедала её постепенно, как разъедает регенерация клетку за клеткой, рушит тело, как злость и ненависть разрушает душу.        Мисси плакала, заперевшись в ванной, слушая мерный храп Адама, доносящийся из спальни (пожалуй, единственный весомый недостаток этого смертного), плакала и проклинала себя за долгие века страданий во имя Доктора, который их не заслуживал. За то, что плачет, и за то, что ей не стыдно, что она больше не испытывает по Доктору ни жажды, ни тоски, и любви, кажется, тоже. Больше нет.        Но сегодня, гуляя по лесу, когда Адамова рука держала её за руку, такая мягкая, нежная, и такая твёрдая, показывающая, что всегда подхватит, стоит Мисси-Мэри оступиться, не даст упасть, сорваться над бездной, Мисси вдруг поняла: больше не будет слёз. С неё довольно. Хватит.        И она открыла часы, на сей раз, чтобы снова заточить в них воспоминания, в которых не было ни счастья, ни радости — только боль. И когда последнее из них достигло цели, Мисси-Мэри захлопнула крышку. А часы бросает в бездну над мостом, с улыбкой говоря Адаму, что они хранят слишком много горьких воспоминаний.        И они стоят — два маленьких человека посреди огромной Вселенной, цветущей и прекрасной. Горькие воспоминания покинули её. Она прижимается крепче к Адаму, утопая в его объятьях.        Она счастлива. Теперь — навсегда.