White Night

Ночь истекает кровью. Это красиво, Конан. Посмотри вокруг. Насмотрись. У тебя мало времени. Под ногами стелется сизый туман, плотный и вязкий, похожий на трясину, в нем можно передвигаться, и каждое движение будет отдаваться усталостью тысячи пройденных дорог. Воздух зацементирован, кислород почти не поступает в легкие, вместо этого ложась на них грузом, мешающим дышать. Им нужна искусственная вентиляция, но они все ещё будут пытаться работать, с хрипом и стонами из полураскрытого рта, с паром, выдыхаемым из-за холода. Туман — это твоя жизнь, Конан. Я смотрю на тебя сейчас, и ты кажешься мне такой жалкой. Куда ты идешь? Куда бежишь? Пытаешься спрятаться? Зачем? От кого? От меня? Холодно. Холод в этом месте одет в саван из теней и смога, которые борются за свои владения и делают пространство вокруг промозглым и абстрактным. Протянуть руку и физически почувствовать, как лозы клейкой и уплотненной атмосферы обвивают пальцы, двигаются к запястью и добираются до локтя и плеча. Вопреки туману, который должен создавать влажность, дышать почти нечем — бремя, наложенное на легкие, только растет. А если осмелиться вдохнуть, то холод (смысл твоей жизни в своем расцвете) проберется в горло и разорвет трахею. Холодно? Конан, ты знаешь, какая температура под землей? Она все время колеблется. Постоянной температуры установить невозможно. По крайней мере, ближе к поверхности земли. Если глубже, то уже легче. Как думаешь, Конан, Нагато с Яхико сейчас тепло или холодно? Насколько хорошо ты согрела их тела? Насколько глубоко уложила спать? Под землей, на земле или над землей — суть вещей не меняется. Где. Он. Кашлять сквозь сжатые от злости зубы, трясти головой и пытаться вглядеться вперед, но там лишь темнота сплетается с туманом, и оба сливаются в какой-то мистерии. Ни освещения, ни просвета, и только алая луна переспелым гранатом, который, кажется, вот-вот лопнет, висит на небе, но от неё не исходит ни проблеска света. Луна похожа на сжавшийся в клубок труп, залитый четырьмя литрами собственной первой группы. Первая группа крови — самая распространенная. Её можно перелить кому угодно. Конан, а ведь у тебя первая группа. Я помню досье каждого из Акацки, ведь я ваш Лидер. Истинный, понимаешь? Конан, ты тот самый сжавшийся труп. Который на небе. Точнее, ты поможешь мне его пробудить. "Апокалипсис придет, когда солнце превратится в ночь, а луна в кровь"*. Луна скалится хищнической, внушающей угрозу улыбкой, напевая колыбельную о безоблачном, прекрасном будущем. Полном неги и фальши, заставляющем заснуть вечным сном и беспробудном будущем. Счастливом и беспокойном, мертвом и зазывающем (восхитительном, восхитительном, восхитительном). (Не)будущем. Конан, твоя кровь — это знание. Только ты знаешь, где находится тело Нагато. Порежь себя и дай крови вытечь. Либо я порежу тебя сам. Продрогнув и еле держась на ногах, стоять и смотреть на ало выцветившую луну, не забывая, зачем необходимо терпеть оплетающее и стягивающее жесткими вервиями страдание. Его голос, преследующий и вонзающийся в голову кольями, доставляет неописуемые муки, потому что захватывает и затягивает рассудок, расшатывая его и деформируя на свое усмотрение. Его голос повсюду: извне, завесой в ушах, выстрелом в голову, внутривенно, на клеточном уровне, под кожу и путами по телу. Он перевивает мысли, озвучивает то, что невозможно слушать и осознавать, выливает все страхи, опасения и осушает всю энергию. Терпеть, держаться, не поддаваться ни за что на свете, потому что Ему нужен Нагато. А, точнее, его прекрасные, сильнейшие и вершащие жизнь и смерть, но теперь навеки закрытые, глаза. Глаза. Твоя кровь сильна. И сладка на вкус. Твой запах остался в тупике улицы, Конан. Там, откуда ты вышла, туда, куда ты сейчас идешь. Ты пахнешь так же, как и я — зачахшими надеждами, ложью, кровью и смертью. Не позволить Ему подобраться к телу Нагато, ни за что на свете. Если нужно будет бежать, пересечь все земные меридианы, но не дать догнать, если нужно будет столкнуться лицом к лицу, не дрогнуть. Стерпеть ради Нагато и Яхико любую боль, побороть всякую технику, умереть, но не пойти на поклон. Молитва, литургия, алтарь Их Веры (аналой вашей тщедушности, Конан). Игнорировать все возможные слова и пытаться найти выход, превозмогая усталость и истощение, которые ничего не значат. Амегакуре ещё далеко, а до деревни необходимо добраться в срок, чтобы продолжить приготовления. Не допустить даже намека на то, чтобы позволить Ему спутать карты, и с этой целью вновь и вновь складывать пальцы в печать Тора, срывая с губ опостылевшие бесполезные слова (мои вервия на тебе затягиваются только сильнее и дерут твою кожу). Вновь и вновь, пусть иллюзия не рассеивается, повтор за повтором, до тех пор, пока не получится, пока не сядет голос. Необходимо лишь одно — не останавливаться, выбраться во что бы то ни стало, а дальше вдаль, вглубь, туда, где никто не найдет. Туда, где вся эта непроглядная мгла окончательно поглотит, скроет следы присутствия, а вечный дождь даст прибежище, обнимет за плечи родными и любимыми дланями Бога. А дальше вновь — взлететь ввысь, рассыпаться на бумажные лоскутки, распуститься соцветиями и белокрылыми бабочками, чтобы трассировать прямиком к рассвету (он бывает в вашей жалкой деревеньке, настолько скупой на солнечный свет? Вот так новость! Что деревня, что её жители — безликость и скукота). И в течение всего дня не останавливаться, потому что необходимо... Ну же, Конан. Расскажи. Давай. Что «необходимо»? ... победить Его, убить, наконец, прервать цепь тех злодеяний и смертей, что Он успел совершить, задушить Его Тьму, в которой цветы не могут ни распуститься, ни, тем более, зацвести. Он — Смерть в своем первобытном ужасе, Страх в своих безграничных владениях грешных душ, Мрак без малейшей надежды на просвет, тончайший и эфемерный луч солнца. Победить, не предавая Нагато и Яхико, их светлую память, их жизни. Не предавая Мир, который Он хочет собственноручно уничтожить, властителем которого хочет стать. Доберись Он, выведай с помощью своего злосчастного Шарингана то, где находится тело Нагато, и придет конец. Всему. Глупая девочка. Ты перепутала векторы. Что такое? Узумаки Наруто манипулятор лучше... ... чем я? Пробить Его сильнейшую защиту, разорвать Его на куски, не оставить и ошметков. Растоптать Его, сломать все кости, вырвать Его сердце, утопить Его, закопать, сжечь, превратить в пыль, в прах. Освободить от Него мир, осветить те места, что Он запятнал своей Тьмой. Пусть даже будучи связанной, поверженной, раздавленной, побитой, освободить Свет от Него, идя по Заповедям Их Драгоценных Дорог. Великолепные потаенные желания, Конан. Хвалю, ты хорошая ученица — ненависти не отбавляй. А теперь скажи, каким образом. Одно слово. Где. Находится. Нагато. Не зли меня, черт тебя побери. Десять... пятнадцать лет? Желать этого с момента того дождливого дня, когда Он явился к ним с предложением присоединиться к Его плану, стать союзниками (марионетками), посодействовать в возрождении мира, которое оказалось уничтожением. С момента смерти Яхико. С желчью, закипающей в жилах, с выдержкой, рожденной в горниле Их сражений. Каждый день по несколько листов бумаги, носящих на себе отпечаток смерти. Его смерти. Сначала тысячи, потом миллионы, затем миллиарды... сквозь время, пространство, в самую суть вещей. На последнем издыхании и наповал. Что ты задумала, Конан? Ты ведь прекрасно осознаешь, что в честном бою тебе меня не одолеть. Значит, ты приготовила для меня что-то. Но ты действительно думаешь, что одна имеешь козырь в рукаве? Все твои попытки просто... Тщетны. Пятьсот девяносто девять миллиардов и девятьсот девяносто девять миллионов. Подготовка все ещё не закончена. Знаешь, я поменял свои планы. Я могу подождать. Но недолго. Тебе лучше не измерять мое терпение в амперах, которые могут по тебе зарядить. В конце концов, это забавнее, чем я думал. Тень (не)воли Нагато оказалась вполне себе автономной Личностью и сумела заблокировать от меня свои знания, пусть даже на мгновение. Мне дали отпор в гендзюцу, я даже удивлен. Да мне в целом дали отпор, я удивлен ещё больше. Но как долго ты продержишься? Сколь долго в тебе будет трепыхаться код, заложенный Нагато? Как вы там это называете? Воля, вера, путь и другие глупости? Избавь меня от этого. Голос застает в движении по артериям Амегакуре, ближе к сердцу, там, где бедность, порок и прель наиболее обильно гноятся. Даже вой, исполненный отчаянием их народа, не способен заглушить это. Нагато сделал для этой деревни многое — почти все, но он не успел заделать все щели. И теперь Ангел завершит то, до чего не успел добраться её Бог (Ангел тоже не успеет и отправится за своим Богом быстрее, чем думает, Конан). Третья бессонная ночь с личным таймером в голове, отсчитывающим время до Судного дня. Преследуя, играя на эмоциях, вводя в заблуждение, тесня психически. Играясь. Такие как Он — сумасшедшие адепты собственной цели, контроля, охоты, смерти и крови — не отпускают так просто. Такие не прощают предательств. Такие любят давить, резать, душить, топтать, убивать медленно и болезненно. Он хочет демобилизировать, ослабить, сломить для того, чтобы получить гарантию победы и точно выведать, где находится Ринненган. Подстраховывается. И, чем яснее это понимание, тем кристальнее становятся дальнейшие меры, которые нужно предпринять. Вот только луна продолжает заходиться красным даже сквозь вечные дожди Амегакуре. Вот только человек не всесилен. И его, рано или поздно, можно сломать. Угадала, надо же. Да, это можно назвать зависимостью. Я зависим от охоты. От страха. От того, что могу сделать с чужой психикой. Видишь ли, Конан, я знаю все рычаги и как ими управлять, я вижу людей насквозь. Я знаю то, о чем ты сейчас думаешь, что сделаешь через минуту, несколько минут, через час... Не только с помощью Шарингана, я просто знаю. Чувствую. Вижу. Анализирую. Мне нравится все это. Это то немногое, что помогает ощущать себя живым. То, что заставляет мои чувства оживать в огне. Ты понимаешь, Конан. Ты все прекрасно понимаешь. Ты — цель, Конан. Ты моя цель, ты больше не человек. У тебя есть то, что нужно мне. А я настолько растворился в своих целях, настолько желаю их, настолько влюблен в одну-единственную... это сводит с ума, знаешь ли. Именно поэтому я люблю тебя, Конан. Как и мертвого Нагато. Я люблю вас обоих, понимаете? Я желаю вас. Ночь лихорадит. И тебя лихорадит вместе с ней. Как думаешь, где ты? Как думаешь, что мы с тобой такое? Ещё раз поднять голову на луну и враждебно столкнуться с лопнувшими капиллярами всевидящего ока. Всегда отсчитывать дни, пытаясь обуздать их, словно проплывающих мимо призраков, и вспомнить, что сегодня полнолуние. Особенное. Луна заходит в земную тень, и единственный цвет, который не рассеивается под преломлением света, — это... Красный. Алая луна — настоящая. На этот раз. Простереть раскрытую ладонь и распустить на ней бумажную белокрылую птицу, которая вспорхнет и устремится вперед, в разевающуюся пасть дождя, и в нем же потонет. Пространство вокруг — не гендзюцу. Гендзюцу, даже самое сильное — лишь имитация реальности, в которой при внимательном взгляде можно заметить изъян, будь это та же едва различимая рябь по воздуху. И в гендзюцу не работают техники. Алое полнолуние — короткое явление, длящееся всего мгновение. Оно есть сейчас, но его не было тогда. Значит, в прошлый раз было гендзюцу, из которого Он уже выпустил. Это успокаивает и тревожит одновременно. Если это реальный, а не Его мир, то гендзюцу не исходит извне. Оно внутри, Конан. Прямо внутри тебя. Высекается резьбой по коре головного мозга, циркулирует ядовитыми испарениями в голове и перетасовывает мыслями в неконтролируемом танце. Выдохнуть, пытаясь расставить все по местам, и себя в первую очередь. Прикрыть глаза, вслушиваясь в калейдоскопический рой во всем существе. Еле раскрывая осушенные, обескровленные губы, произнести: — Выходи, прогнивший трус. Услышать отрывистый, чуть скрипучий, давящий смех. Выворачивающий наизнанку, ломающий кости и рвущий нервы и волокна, смех. Такой обычно противоречит реальности и опасной тихой поступью двигается параллельно самым ужасным кошмарам. Он дробит и рубит людей по частям, вонзается лезвиями, вспарывает кожу и взбалтывает органы. Трус? Ты серьезно думаешь, что сможешь победить? Нет, не думаешь. Ты не готова. Ни с позиции тактики, ни с позиции личностной готовности. Ни физически, ни морально, никак. Однако это интересно. Я мог бы убить тебя сейчас и запросто выведать, где Нагато и Ринненган. Но пока не хочу. Это не так весело, как могло бы быть. В конце концов, ты же для меня там что-то приготовила. Судя по всему, очень сильно старалась, но пока не закончила. Не могу же я так неуважительно отнестись к твоим трудам. Поэтому дам тебе ещё немного времени, чтобы ты завершила свои приготовления для меня. Тебе все равно не победить, но ты можешь попытаться. А пока... А пока я буду музицировать твои мысли в ту мелодию, которая покажется мне наиболее ужасной, отвратительной и больной. Я буду вальсировать с твоей психикой до тех пор, пока ты не сойдешь с ума, не помешаешься, тогда нам с тобой даже не придется сражаться, ты будешь поражена, задавлена, прихлопнута моим влиянием. Мне даже не нужно брать твое тело и твой разум под контроль, хотя мой шаринган способен на это. Ты в ад провалишься. И там в отчаянии потонешь. Две последние фразы зацикливаются в голове шипящим эхом и остаются где-то на задворках вечно повторяющимся шепотом. Они, именно они проводят ток по телу, застревают дрожью в груди и расползаются отравленным параличом по конечностям. Ты в ад провалишься. И там в отчаянии потонешь. Шепот не прекращается, он создает какой-то безмерный, затягивающий, зловещий психологический фон. Он пассами мелькает перед глазами, сгущает реальность и жонглирует эмоциями. Ты в ад провалишься. И там в отчаянии потонешь. Терпеть это буквально невыносимо, это ментальное инферно в своем апогее, это нарастающее давление, которое обещает вот-вот взорваться внутри, брызнуть кровью из ушей, разорвать голову на части. Всю жизнь думать, что лишь два вида боли самые страшные, самые чудовищные из всех — эмоциональная боль от потери близких и от чьего-то предательства. И глубоко ошибиться. Ты в ад провалишься. И там в отчаянии потонешь. Постараться перебить это шелестом страниц своей жизни, заглушить весь этот абсурд в голове, распавшись на бумажные лепестки, которые на крыльях Божественного Ангела понесутся вперед, сквозь ливень и грех сердцевины, прямиком к алой луне. Ты в ад провалишься. И там в отчаянии потонешь. Скорость полета должна противостоять этому... Ты в ад провалишься. И там в отчаянии потонешь. ... Свист ветра должен заглушить это... Ты в ад провалишься. И там в отчаянии потонешь. Необходимо перетерпеть это... Больно, больно, больно. Ну ладно, мне надоело, хотя это было очень смешно. Но не расслабляйся, это ещё далеко не все. Ты сильна и умна, Конан. Но ты не понравишься мне обыкновенной безвкусной марионеткой. По крайней мере, на данный момент это не та эстетика, которую я жажду. Моя эстетика — это бороться с сильными и умными людьми, ломать их с сопротивлением, побеждать их с препятствиями, сокрушать все их препоны. Подпитывать нас обоих адреналином. Не думай, что можешь противостоять мне, это бесполезно. То, что я поддался в тот раз, не означает, что я пощажу тебя в этот. Я — абсолют, монолит с мирозданием, твой новый Бог. Ты права, Конан. Гендзюцу не исходит извне. Оно размножается в тебе, в твоей голове, в твоей утробе, во всем твоем существе, оно затягивает тебя патой, гидрой, исполином. Тебе остается только подчиниться, преклонить колени, забыться вечной летаргией. Слышишь ли ты, как захлопнулась дверь? Сбежать тебе некуда. Именно поэтому давай продолжим игру, Конан. Восемьсот тысяч. Потрясающе. Все четыре литра крови спущены, не оставлено ни капли. Четыре конечности вразнобой, одна голова отдельно от тела, два легких полностью раздавлены, одна печень, одна селезенка, один желудок — все всмятку, в кашу. И одно сердце, которое ты стискиваешь в руках, вожделенно прижимая к груди. Невероятно. Я почти чувствую эту боль, Конан. И ты почти сняла с моей оторванной головы маску... Что же там, за ней, чье лицо? О! Какая жалость. Сон просто... Прервался. Глубокое судорожное дыхание, в котором захлебываешься, словно в толще воды. Слезы, проступившие на глазах, смешавшиеся с выступившим потом, не позволяют даже сморгнуть пелену. В кромешной тьме не видно ничего, и лишь голос в голове звенит, глушится, прерывается и снова возобновляется. Двинуться никакой возможности, жесткая кровать превращает спину в решето, до кровоподтеков, до воспаления ран, до их заражения. Горло стискивает фантомными клешнями, сильным и крепкими — ни вдохнуть, ни выдохнуть, и из груди выдавливаются только хрипы, надломленные, изнеможенные, анемические. Черт возьми, Конан. Спасибо за идею. Точно. Я задушу тебя во время нашего боя. А потом утоплю. Хотя нет — ты сама утонешь. Точно. Так с тобой и сделаем, договорились? Только пообещай утонуть после того, как я тебя задушу, иначе я не играю. Тебе уже снится моя смерть, боже, как мило. Я настолько тебе надоел? Ни разу не доставал человека настолько сильно. Это даже приятно. Ничего, Конан, потерпи. Осталось совершенно немного. Рядом чье-то присутствие, совсем близко, почти вплотную, энигматической энергетикой обнимает за плечи и тающим льдом оцеловывает шею. Резко обернуться к стене, ощупать пространство, но зачерпнуть лишь издевающуюся и смеющуюся пустоту. Он снизил свой голос до убаюкивающего, колыбельного шепота, и из-за этого внутри поднимаются волны чужеродных паники и истомы, и их противоречивость пугает ещё больше. Но что заставляет вдыхать воздух глубже и чаще — это то, что голос больше не раздается в голове. Теперь он точно извне. Совершенно близко. Прямо на ухо, будто Он лежит прямо с ней на кровати. Лежу ли я рядом с тобой? Вполне возможно. Сама как думаешь? Как странно... Одна голова, четыре конечности, два легких, одно сердце и так далее. Цифры, цифры, цифры... они для тебя многое значат, Конан? Ты считаешь дни. Ты считаешь что-то ещё, поштучно, полагаю, это что-то по твоему плану должно будет убить меня. Но ты ни в какую не хочешь открывать этого, даже во сне ты показала мне лишь результат нашего боя (ты серьезно так уверена в этом? Это даже не смешно), но не процесс... Упертая девочка. Не хочешь раскрывать мне ни то, где Ринненган, ни свой план, который, как ты уверена, сможет прикончить меня. Глупая, глупая девочка. Успокоиться, нужно просто успокоиться. Не вставать, не метаться, не сбегать, а снова заснуть (желательно навсегда, Конан). Он — хищник, чертово животное, падальщик. Он беркутом заметит страх, слабость, вновь найдет не зажившие рубцы, по которым пройдется ножом, рассекая, именно поэтому нельзя поддаваться его провокациям. Нельзя поддаваться Ему самому (звучит как дело принципа. Просто отвратительно). Лежать, не вставая, не шевелясь, даже тогда, когда мужская невидимая рука обнимает за живот, а другая за плечи, медленно кладя поочередно пальцы на шею. Оглаживает нежно, мягко, осторожно, иллюзорно успокаивающе, внушая ирреальную безопасность действий. Полагаю, такую красивую тонкую шею будет очень приятно сжимать, Конан. Стискивать зубы, проклинать, снова отсчитывать время до рокового боя, лелея фантазии, в которых царит лишь Его смерть и ничего более. Он не убьет её. Не сейчас. Он принял её вызов, а, значит, сразится с ней на её условиях. Его нет рядом, Он просто наложил гендзюцу на ощущения, это не Он прикасается к ней руками чудовища, монстра, массового убийцы и деспота. Не Он. Настолько сильно ненавидишь меня, Конан? Это справедливо. Я буду ждать твоей расплаты. Вот только убить ты меня не сможешь, но ты можешь попытаться. В конце концов, я уверен, что ты просто маленькая, глупая, ничего не знающая девчонка. Едва ли Нагато посвящал тебя в наши с ним планы в той мере, в которой ты (не) заслуживала этого. Не доверял? Хотел защитить? Ничего из этого уже не важно. Почему? Потому что Нагато мертв. Мертв, Конан. Он уже не важен. Вы с ним никогда не были важны. Вы — ничто. Игнорировать то, как боль внутри расползается жгучими фракталами, как ненависть закручивается всепоглощающей спиралью при упоминании из Его порочных уст одного лишь священного имени Нагато, насколько сильно хочется кричать и стонать от переполняющих эмоций, насколько омерзительны прикосновения и насколько колоссально желание сломаться и пасть. Умереть (именно это и нужно, Конан). Не пытайся блокировать меня, Конан. Не пытайся отторгнуть меня. Твой образ мысли... что это? Ты действительно думаешь, что, перестань ты осознавать себя как личность и мыслить с позиции собственного «я», ты сможешь противостоять мне в гендзюцу? Кто научил тебя этому? Джирайя-сенсей? Как жаль, что вы с Нагато его и убили. К слову, совершенно зря. И Нагато умер зря. И Яхико. А ты совсем скоро просто побьешь все рекорды по бессмысленности смерти. Заточить все это в лед, умертвить в себе, прижечь все эти раны, насквозь, со всей силы, как бы ни было невыносимо все это терпеть. Сила, стойкость, многолетняя выдержка и внушаемая бесчувственность — все это идет трещинами рядом с Ним всякий раз, и только Нагато мог прикрыть эти внутренние дефекты своими присутствием и поддержкой, спрятать слабость перед Ним и закрыть от всего мира. Сейчас же Нагато рядом нет, и Он видит все эти трещины, соскабливая с них ошметки её былой силы. Нагато, твой прежний Бог... как же он допустил такое? Он же пообещал защищать тебя, самому вынести какую угодно боль, но защитить. И что сейчас? Как он может защитить тебя, будучи мертвым? Ты же полностью под моим влиянием, я мучаю тебя, ты так страдаешь... И что же твой Бог, Конан, где он? И знаешь, в чем вся ирония? В том, что ты выносишь все эти мучения как раз ради Нагато, ради его мертвого тела, ради того, чтобы не осквернить его память, чтобы не предать его. Он всегда хотел взять все страдания на себя, главное чтобы вы с Яхико не страдали, а сейчас ты противоречишь его пресловутой воле и страдаешь, только бы не предать, но ты уже предаешь его. Люди и их чувства, их любовь — это такая умора, никогда не перестану смеяться. Нагато не защитил тебя, не защитил Яхико... жалкий, жалкий Божок. Кстати о Яхико. Он — марионетка, откровенно говоря, дерьмового качества. Так легко пойти на смерть мог бы либо какой-то безмозглый благородный дурак, либо неудачник, не знающий, как пустить себя в расход другим образом. И ради кого? Ради тебя. Он любил тебя? Какая мелодрама, сейчас расплачусь. И какой трагичный конец! Сколько сумели собрать зрителей, за сколько раскупили билеты? А что до Нагато, то таких глупцов я в жизни не видел. Подумать только, пожертвовал собой ради какой-то прогнившей деревеньки, полной эгоистов и слабаков. И при этом сам же её уничтожил. Умер, вернув к жизни тех, кого сам же и убил. По уговорам какого-то шкета, который почти вчера родился и не осознает ни черта. Вы оба понадеялись на юношеский максимализм едва знакомого вам ребенка, который взахлеб уверовал своим ложным радужным мечтам, не успев ещё испить тьмы, которой полонится этот мир. Нагато. Должен был. Посвятить и отдать свою жизнь. Мне. — Закрой свой рот! — не узнавать собственного крика, который будто рикошетит от пространства, возвращаясь обратно и ударяя в грудь. Больно. Жжет. Разрывает. Каждое слово о Нагато или Яхико из его уст — это целая беспрерывная картечь, делающая из сердца полностью истерзанную и пробитую мишень. Каждое слово о Них резко выбрасывает память в дни, полные горя, но вместе с тем и счастья, когда они втроем были неразрывным целым, вместе и навсегда (едва ли). И это рождает то, чем Нагато хотел перевоспитать людей и прекратить войны. Боль и насилие. Из ярости эманирует отчаяние, которое забирает последнюю энергию, столь необходимую в данный момент. Цветок, распустившийся в войнах и смертях, вобравший в себя любовь Их усопших Душ, гаснет, обесцвечивается и иссыхает. Нет. То, что должно поддерживать Мост к Миру, не имеет никакого права рухнуть раньше назначенного времени. Амегакуре нуждается в своем новом Лидере, Узумаки Наруто — в помощи, а Нагато и Яхико все ещё верят в неё, пусть они оба сейчас и в лучшем из миров. Остается последняя миссия. И на неё нужны силы. Зажечь свет, стремительно присесть, распрямиться, вглядываясь вперед, затем — осмотреться по сторонам, после — позади себя, обвести взглядом по кругу, впериться им в пустующее место на кровати, откуда и раздается голос. Его нигде нет. И одновременно Он везде. Его не видно, но Он близко. Он может быть даже не в этой реальности, не в этом пространстве, но Он где-то рядом. Настолько, что с легкостью можно ощутить чужое присутствие поблизости, то, как Он дышит куда-то в шею, невесомо касается волос, щек и лба. Сжимать зубы от миазм и скверны, которые он источает своим присутствием, если не физическим, то ментальным, любым из возможных. Он — разрядами тока, пущенными в голову. Он — токсинами, пробирающимися в легкие и под кожу. Он — терниями, обвившими сердце и контролирующими каждое его биение. Прислушаться к себе, понимая, что Его власть слабеет и стекает с разума воском от зажженной свечи. Голос внезапно замолкает, оставляя за собой лишь перманентную боль и пелену, которые клубятся тяжелым паром, обнимая и сжимая мозг с огромной силой. Это облегчение и груз одновременно, это избавление и привитие какого-то непонятного бремени. Это желание освободиться от Голоса и Присутствия и одновременно жажда их возвращения. Это отвращение к самой себе за столь быстро и малодушно выработанную необходимость. Это Сила (полнейшая немощность), разливающаяся внутри плавными тихими всплесками. Внимать совершенной пустоте в мыслях, как новому рождению, реинкарнации, смерти в её доверчивой ласке закрывающихся глаз. Реинкарнации с последующей за ней смертью. Лечь обратно и закрыть глаза, морщась от постепенно возвращающегося и затихающего шепота, снова извне и вновь совсем рядом. Всеми силами убедить себя в том, что те части тела, к которым Он сейчас прикасается, вновь нежно и трепетно обнимая, онемели, ампутировались. И бесконечно терпеть. Как же иронично почти лежать с тобой в одной постели и одновременно оскорблять Нагато с Яхико, великолепная, знаешь ли, мерзость. Ты скатилась, Конан. Окончательно пошла на дно. Ты не забыла про свое обещание утонуть после того, как умрешь от асфиксии? Не забывай, я прослежу за исполнением. Хорошо, я замолчу, Конан. Давай просто поспим. Ты так измотана... так устала... Спокойной ночи. Наберись сил, любовь моя. Силы иссякли. Четыреста тысяч. Злой, дождливой и пасмурной ночи, как и всегда бывает в этой унылой скучной деревеньке, Ангел мой! Молчать так мучительно, Конан. Но, как видишь, я замолчал на все эти ночи, проведенные рядом с тобой. Но прикосновения говорят куда больше всяких слов, не так ли? Ты хорошо спала все эти ночи? Вроде, всякий раз сильно металась, кричала и почти не смыкала глаз. Нехорошо получилось с моей стороны, конечно, как-то совершенно не по-джентельменски. Тебе стало легче? Или, может быть, тяжелее? Готова к новым мукам? Ты ждала моего возвращения? Тебе нравится то, что сейчас происходит в твоей голове, весь этот сумбур, что я создаю в ней, весь тот хаос, что я с легкость могу посеять? У тебя стокгольмский синдром, вот только ты этого никогда не признаешь. А я твой лечащий врач-психиатр. Ставлю все новые и новые диагнозы. Видишь ли, дорогая, безумие, говорят, заразно. Когда черный пес воет на этот сумасшедший мир под темно-красным светом луны, его сородичи подхватывают и начинают завывать в унисон с ним. И ты уже вовсю воешь вместе со мной. На чем мы с тобой остановились? Конан надевает плащ Акацки и выходит на восточную сторону Башни Пейна, статуей застывая на языке Демона. Нагато любил наблюдать отсюда глазами тела Яхико за неотступной серостью и дисгармоничной выразительностью, за величием их деревни в её фантасмагорических постройках. Теперь здесь стоит уже она, прощаясь с пейзажем металлического блеска посреди вспышек молний. Шквал ветра вместе с брызгами дождя перехватывают дыхание. Безутешные небеса, заволоченные темно-фиолетовыми фосфорическими тучами, сотрясаются громом. Амегакуре — хаос из металла, ржавчины, воды и крови — разрывает стенаниями и вспарывает себя глухими трубами и острыми вышками обезумевших от страданий архитектур. Конан прикрывает глаза, сосредотачиваясь на Нем. На голосе. Она закончила все свои дела в этой деревне. Я уже основательно поселился в твоей голове, знаешь ли. В ней спокойно. Довольно уютно. Просторно, не прими за оскорбление. Хотя можешь и принять, мне, в общем-то, без разницы. Слишком тихо. И смертельно скучно. Хотя твои короткие аффекты невероятны, Конан. Ты знаешь, что хладнокровные люди умеют испытывать самые яркие, самые насыщенные и экстатические эмоции? Так знай же. Именно поэтому... Говори со мной прямо сейчас. — Что конкретно ты хочешь от меня услышать? Прямо и бесстрастно, дистиллируя из себя все лишнее, все ненужные страх, гнев, покорность и слабость. Избегать контакта бессмысленно, поддаваться провокациям — лишняя трата времени и энергии. Это будет один из последних их разговор, именно поэтому Конан позволит Ему высказаться. Совсем скоро все закончится. Давай поговорим о наших любимых мертвецах. Легкое движение среднего пальца правой руки под тяжестью опускаемой завесы из воды — «белый тигр» рычит, вторя звукам плачущих небес. Воспоминания о Нагато и Яхико чертятся новыми шрамами по старым и паллиативом по вечным скорби и тоске — брызги яркой краски на белом полотне, искра, рожденная в вакууме. Дождь в этой деревне больше не прекратится. Не волнуйся, никаких оскорблений. О мертвых же либо хорошо, либо ничего, не так ли? Вот и прекрасно. У нас с тобой трупы, которые мы укачиваем на своих руках: у меня один, у тебя целых два. Ты не должна знать обо мне ничего, но это действительно, как ты верно подметила, наш последний разговор перед битвой и смертью. После ты отправишься к своим любимым, а я же продолжу свой план. Именно поэтому ты можешь кое-что узнать. Человек, которого я любил, так же мертв. Но я продолжаю его любить. Мы с тобой оба влюблены в мертвецов, и это — самая тяжелая ноша, которую только можно представить. И это нас объединяет. Мы похожи, Конан. Ты можешь сколько угодно считать меня врагом, но это нисколько не отменяет нашей с тобой точки соприкосновения. Конан поднимает глаза к небу и улыбается в первый раз за все эти дни её личного кошмара наяву. Ноша на её руках — это необходимая, как вся жизнь, драгоценность, её собственный прииск, который она готова охранять, лелеять и укачивать вечно. Это не балласт, мертвым грузом тянущий назад, а тихое мерцание впереди, ради которого она продолжает идти и жить. Мерцание, которое приведет её домой, к ним. Нагато и Яхико мертвы, и понимание этого причиняет невыносимую боль, но это не та перманентная и воющая боль, от которой хочется лишь уйти и спрятаться. Это боль, с которой нет желания расставаться, потому что она связывает с реальностью и утверждает, что все это того стоило... — ... и если у тебя иначе, Мадара, то мне действительно жаль тебя. В ответ — тишина, красноречивая, нисколько не театральная, а реальная, настоящая тишина с приливами скорби и сожалений. Тишина внутренних метаний, совершенно человеческая и непозволительно слабая для кого-то вроде Него, тишина. И резкий голос, пытающийся замаскировать сам себя, но надломленный. Будто голосовые связки взяли и вырвали с корнем. Ты можешь сколь угодно омывать святой водой Нагато и Яхико, все их существование, их смерть, имени и лики. Ты можешь сколь угодно поклоняться им, верить в то, что они направляют тебя даже после смерти. Верить в то, что тобой правит не отчаяние и мрак этого мира, не сам факт необратимости и бессмысленности цикла жизни и смерти, а светлая память о них и воля их сердец. В конце концов, все это ложь, Конан. Потому что мы с тобой заклеймены. Мы любим мертвых. И это наша пожизненная стигма. — Стигма, которую не стереть ни временем, ни уничтожением собственной личности, — Он появляется рядом и прикрывает её глаза рукой, затянутой жесткой тканью перчатки. Он совсем рядом, вплотную к ней, но Конан почему-то не чувствует ни отвращения, ни страха. Он освобождает её из-под гендзюцу, и об этом говорит лишь тепло Его тела за спиной, которое резко резонирует с холодом дождя. Все возможные маски были сняты. Вот только Конан не обернется к Нему. Уже никогда. —  Давай окончательно разобьем наши сердца, Конан. Ночь рыдает. Его голос теперь звучит совершенно иначе, будто это голос совершенно другого человека. Он, этот новый, неизвестный голос, тоже хриплый, но более мягкий, нежный, почти обволакивающий. Не грудной, которым Он говорит обычно, менее внушающий угрозу, более болезненный, пусть и не уступающий по силе. Этому голосу хочется довериться, может быть, даже ввериться, понять, вслушаться в него. Но уже слишком поздно. Она не обернется. Его голова опускается на её плечо мягко, плавно, тяжесть почти не чувствуется. Конан замирает не интуитивно, а по собственному желанию — ненависть, сжигающая и пагубная, плавится и тает, спокойно струится и омывается отпущением. Она не обернется. Все ночи, проведенные с Ним в собственных мыслях, оковами усталости спадают с Конан, и она накрывает своей ладонью его руку на своих веках, не убирая, а прижимая сильнее. Она не обернется. Он сломал её, но она все ещё в состоянии бороться. Она готова забрать Его с собой. Ведь они оба настрадались за весь этот мир. С них достаточно. Она уже никогда не обернется. Приготовления почти закончены. Конан помнит нежно, трепетно, осторожно. Воспроизводит каждую черточку их святых ликов, каждый оттенок голоса, каждое движение, каждую привычку, любой поступок. Пропускает себя через призму их жизней, взглядов и чувств. И там остается. Благодарностью и почтением застывает в их мечтах и стремлениях, складывает свои ангельские крылья перед их памятью и встает на колени перед своей любовью к ним. Что такое, Конан? Ты убеждала нас в том, что память о Нагато и Яхико — это то, что помогает тебе жить и двигаться дальше. Но ты налгала нам обоим, а в первую очередь самой себе. Мерцание, которое ведет домой? Вышла неувязочка. Потому что ты потеряла дорогу домой, несмотря на все попытки отыскать выход. Они тянут тебя за собой, и у тебя нет никаких сил противиться им. Да ты и не хочешь. Единственное, чего ты желаешь — это сквозь свою физическую оболочку, ввысь, домой, к ним, к ним, к ним. Мы с тобой уже мертвы. Насколько же мы с тобой мертвы. Насколько же мертвы... Яхико улыбался перед смертью. Его губы тогда сложились в струящуюся кровью, чуть измученную, покорную судьбе и дарящую продолжение их с Нагато жизням, улыбку. Конан почти не помнит его судорожного, тяжелого и медленного, едва различимого шепота. Но хорошо помнит слова, которые были им произнесены в последний раз. «Обещай мне... Вы с Конан должны жить, неважно, чем это обойдется... Ты... Мессия... этого мира... Я знаю... что ты... сможешь...». Нагато улыбался перед смертью. Нагато улыбается даже сейчас, пусть его сердце прекратило свой ритм, столь необходимый ей. У него на губах навсегда застыла улыбка мудреца, опередившего жизнь и победившего весь мир. Конан нравится эта улыбка. Каждая его интонация, каждая пауза в его словах и каждый звук его последнего обращения к Узумаки Наруто выжглись у Конан в памяти, теперь уже навечно. «Книга... и ты... как будто кто-то... устроил все таким образом... Или, возможно... это длань настоящего Бога... Моя игра окончена... Наруто... ты действительно можешь...». Конан тоже улыбнется перед смертью. Она поддержала все три моста всеми силами — так, как могла. И теперь Божественный Ангел просто хочет отправиться к своим Богам. Но для начала... Скучно. Долго. Тягуче. Мне надоело. Пора бы физически нам обоим умереть. Если следовать твоему плану, конечно же. Потому что если моему, то умрешь только ты. Во всяком случае, кому-то из нас пора в могилу. Обоим? Одна могила на двоих, ты не против? Уже закончила там со своими приготовлениями? Не разочаруй меня. Конан не обернется... Потому что оберется Он. — Ожидаю тебя, Мадара. Они оба прямо напротив друг друга, в последний раз. Тот момент, который Конан пестовала столь много лет. Один-единственный бой, что растила и о котором заботилась, словно о собственном ребенке. К которому готовилась, как к собственным похоронам. Прошивкой взглядами, в которых лишь бешеность сорвавшихся с цепи сотни псов, бумажным прахом и хтоническими воронками — бой из сплава благородных металлов их идеалов и целей. Серебро кровавым орнаментом по золоту. Золото, пытающееся поглотить серебро. Конан обернется, но только для того, чтобы вырвать его Сердце, направляя его собственную руку, которая пронзит её грудь. Взрывные печати, как я и думал. Ты что-то там отсчитывала, и вряд ли это была обычная бумага. Но ты меня удивила, я тебя недооценил, не думал, что ты все же решишься. Так значит, все-таки хотела умереть вместе со мной. Очень жаль, Конан, но сорвалось. Я спас тебя и жду благодарности. А, нет, ты же, вроде как, и хотела умереть, не так ли? Жизнь без Нагато и Яхико для тебя все равно не имеет смысла, сколько бы ты ни внушала самой себе, что это не так. Какая глупость, мы с тобой похожи даже больше, чем я предполагал. Внутри Конан надежды гаснут паргелиями вместе с затухающим огнем по краям взрывных печатей — Он успел и спас обоих, пусть и потерял руку. Оторванная рука — слишком малая цена за все, и Конан слой за слоем распарывает полнейшим исступлением — этого мало, настолько мало, слишком мало. Она не хотела спасения никого из них, она хотела смерти, избавления и отмщения. И это станет Его падением в бездну личных Тьмы и Одиночества. Это все, что ты готовила? Если да, то скажи, где Ринненган, и я пощажу тебя — в тебе больше нет ни смысла, ни необходимости. Вот только Конан не нужна пощада. Ведь шиноби, которому нечего терять и который желает смерти противника так же, как своей собственной, будет биться до победного. Она утянет его за собой во что бы то ни стало. Что ты делаешь, Конан? Остановись. Он убьет тебя. Прерывание решающей атаки. Интонации Яхико, встревоженные и настолько искренние, что кровь застывает в жилах, лихорадят в отголосках прошлого. Молю, живи, Конан. Сдайся, но живи. Это то, чего я хотел бы от тебя. Я защищал тебя всю жизнь не ради этого. Слышать твердый, но болезненный и увядающий голос Нагато подобно агонии. Бумажные крылья за спиной редеют, и Конан почти готова пасть в образовавшийся её техникой грохочущий, взывающий к ней, водопад. Новым выпадом Он подбил её, как слабую, ничего не стоящую пташку. Она больше не может это выносить. Первый луч солнца пробивается сквозь свинцовые тучи, борется с ливнем и достигает лица, стирая с него отпечаток боли. Конан завороженно смотрит на этот луч, пока её Ангельские крылья восстанавливаются. Конан снова набирает высоту и завершает технику. Жизнь, вместе с этим лучом Света и Надежды, наполняют её пониманием. — Мы могли провалиться в ад вместе и тонуть там в отчаянии. Но теперь примут только твой билет, Мадара. Почти ровно шестьсот миллиардов взрывных печатей создают потрясающе громкую канонаду, заглушаемую шумом водопада из вечных слез. У Конан на сетчатке глаз проступают впечатляющие образы рассекаемого, расчленяемого по частям, по деталям и крупицам тела, и только сейчас она в полной мере вкушает ихор мести, того, насколько она сладка на вкус. Мести за них троих, за то, что Он сделал с ними, во что превратил. Залпы оглушают, вид взрывов и огромных всплесков воды заставляют оживать и рушиться что-то внутри, все закручивается круговертью совершенного удовлетворения. Почти десять минут проходят в зачарованном созерцании, после чего Конан чувствует усталость шестиста миллиардов пройденных шагов и стольких лет мук и страданий. Но это стоило того, потому что Он... ... мертв, по-твоему? Боль, пронзающая живот, осознание, накрывающее куполом, и собственная капающая кровь с конца арматуры. Шипящий шепот разносится в голове и наяву, повсюду, пока вокруг Конан слабый солнечный свет сменяется кромешной тьмой. Прости, Конан. Я долго думал: должна ты умереть или же нет? Доставить тебе удовольствие отправиться к Нагато и Яхико? Нет же, нет. Не убивать и сделать из тебя угрозу себе? Оставить на земле настолько близкого мне по натуре человека, чтобы однажды он помешал мне и испортил все? Нельзя. Как видишь, из двух зол я выбрал... Большее. Твою смерть. Конан прорывается вперед, вырываясь из когтей Его прогорклого Рока. Шаги отсчитываются по привычке — она привыкла считать все эти годы. Раз... Он... не... два... идет... три... за ней... Край. Дождь прекращается. Тучи рассеиваются, и мост, опорой которого она должна была стать, расцветает радугой на небе. И это уже не иллюзия. Это Длань Настоящего Бога. Только один Бог был способен остановить дождь в этой оттененной войнами и муками деревне. И ради него Конан готова продолжать терпеть и сражаться. «Спасибо, Нагато». Конан оборачивается в последний раз. Лучше бы нет. Его рука хватает за горло и выдавливает из него хрип. Конан смотрит на небо, ясное и чистое, Небо Нового Мира. И дарит ему свое последнее дыхание. Пообещай утонуть, как мы и договаривались. — Ты назвала меня тьмой, не так ли? Тогда я сделаю тебя слабой... Я возьму твой маленький радужный мост с его яркими красками и погружу это все во мрак. Когда моя иллюзия окончится, завершится и твоя жизнь. Но сначала я заставлю тебя ответить, где ты прячешь Ринненган. Голос в голове и наяву доносится будто издалека, и Конан закрывает глаза, пытаясь улыбнуться. Она отдала этой деревне, этой стране, этому миру все, что у неё было. Она заслужила того, о чем так долго мечтала. Вот и рухнула опора, Конан, вскоре рухнут и твои мосты. Тебе снится, как тонешь в тысячах роз вместе с Ними, как падаешь, словно перышко, словно горящее священное древо. Слышишь ли ты, как захлопнулась дверь? Сладких снов, Конан. Радужный мост наливается цветами Надежды и Мира. Конан встречает своих Богов.