«Очередной влюбленный где-то в мире разрывает круг. Смерть принесет рождение. И я, как все влюбленные, как все несчастные, — поэт».
Аллен Гинзберг
— Арс, — слегка взволнованный, но все ещё грубый голос доносится из трубки, и Арсений поднимается с кровати, мысленно подмечая, что это тридцатый раз. Тридцатый раз за последние сто с чем-то дней (Арсений сбился со счета одиннадцать суток назад), когда Сергей звонит ему посреди ночи, чтобы в очередной раз рассказать, как вроде бы его Антон напился вусмерть, или начал приставать к какой-то девушке, или разбил пару-тройку лиц других посетителей, тут уже из разряда «нужное подчеркнуть». Тридцатый раз, когда Арсений поедет в этот несчастный клуб, где, собственно, Сергей и работает барменом, чтобы забрать этого упыря, а иначе он Антона у себя в голове уже не называет, к себе домой, а после полтора часа будет читать ему «познавательную лекцию», по версии самого Арса, или же «бред старого маразматика», уже по версии Антона, о вреде табака, алкоголя, беспорядочных половых связей и, прости Господи, недосыпа, ведь с каждой их встречей лицо юноши выглядит все более осунувшимся. Тридцатый раз он уедет, когда Арсений уже уснет, а солнце ещё не взойдет. Тридцатый раз. Тридцатый круг. Хоть жемчуг ему дари, ей-богу. — Что на этот раз? — Попов уже успел подняться с постели, запуская ноги в тёмно-коричневые тапочки, которые Антон ему принес на пятый круг, ведь у того в квартире их отродясь не было, а Шастуну по холодному паркету ходить неприятно, и направляется в сторону кухни, чтобы поставить чайник, хотя глубоко в душе понимает, что ни чая, ни кофе не выпьет и сорвётся за вроде бы своим Антоном, как только Сергей расскажет ему обо всем и отключится. Так Попов только пытается убедить себя, что жизнь, если это, конечно, можно назвать жизнью, Шастуна не стоит у него в списке важнейших вещей на первом месте. Ключевое слово отгадать совсем нетрудно, правда? — Ничего. Только попросил, чтобы ты его забрал. Я тебе клянусь, он даже не пил. Часа два назад пришёл, виски заказал, но ни глотка не сделал. Может, серьёзное что, Арс? — на вопросе голос бармена перешёл на шёпот, словно отмечая всю важность ситуации, от чего у Попова пошли мурашки по рукам. С Сергеем брюнет познакомился на седьмом кругу, когда Антон напился настолько, что только и смог тыкнуть окольцованным пальцем в контакт «Арс-пидорас» в телефонной книге. С той ночи Попову звонил только Сергей, ведь предусмотрительно занес его номер и в свой телефон. С той ночи Антон бедокурил только в смены Сергея, делая его частью этого ритуала. И Арсений срывается. Забывает про чайник, благо он электрический и выключится сам, возвращается в спальню, чтобы достать из шкафа первую попавшуюся футболку и джинсы, надевает их и выбегает из квартиры, едва не забыв переобуть несчастные тапочки и взять ключи от машины. Арсений никогда не любил клубы. А сто с чем-то дней назад просто возненавидел, ведь именно там они и познакомились. Где же ещё? Попов тогда даже не хотел туда идти, будто чувствовал, но перечить желанию мало того, что своего друга, так ещё и именинника — смертный грех. Как минимум, так сказал сам друг, подкрепляя это словами, вроде «да в Библии это мелким шрифтом написано, не читал, что ли?». И на следующее же утро Арсений готов перечитать несчастную Библию вдоль и поперёк, чтобы понять, что делать с мальчишкой с глазами цвета малахита и скулами, о которые не то, что можно — хочется порезаться, в знак жертвоприношения невесть каким богам. И Арсений готов опустить в эту бездонную малахитовую шкатулку всего себя, оставив лишь телесную оболочку, только бы ещё раз услышать голос юноши, что так резво вслух рассказывал о солипсизме и различиях между Анаксимандром и Анаксименом, будучи пьяным. Попов ведь никогда не сможет повторить такое даже на трезвую голову, потому что просто понятия обо всем этом не имеет, но ему и не надо. А сейчас, спустя сто с чем-то дней, он стоит прямо за спиной у вроде бы своего Антона и наблюдает за тем, как разноцветные лучи переливаются в его пшеничных волосах, как мирно вздымается спина, демонстрируя острые позвонки даже через плотную ткань футболки, как окольцованная рука придерживает голову, будто её хозяин борется с желанием уснуть прямо за этой стойкой. «Упырь» появился на семнадцатом кругу. Арсений даже пару раз произносил это прозвище вслух, словно смеясь то ли над ним, то ли над самим собой, но тут же был уведомлен, что Антон вообще-то их боится. «Как можно бояться того, кем являешься?» — задал себе глупый вопрос Попов, даже не пытаясь узнать первопричину этой фобии, ведь тот всё равно не расскажет, но вслух называл вроде бы своего Антона теперь только по имени. У Арсения даже в жилах кровь стынет, когда он оборачивается, кажется, из-за слабого кивка Сергея, который стоит рядом же, за барной стойкой, нервно протирая стакан. Парень лениво слезает со стула и плетётся в сторону Арса, не поднимая глаз, и утыкается носом в чужую шею, тут же обвивая едва заметно бьющую дрожью спину руками. А Арсений ненавидит. Ненавидит и свою безвольность, и эти манипуляторские замашки Антона, и, наверное, самого Шастуна. Ему хочется вернуться во время, когда он был одинок, но ещё психически уравновешен, когда сон не портили кошмары, а алкоголь в квартире стоял просто на всякий случай. Ему кажется, что Антон изучил его за эти короткие встречи слишком хорошо, чтобы все эти проявления нежности не были четко спланированным заранее планом, потому что пацан бьёт по живому такими, казалось бы, простыми, но тем не менее, настолько интимными вещами, что сердце, кажется, готово выпрыгнуть, а вся злоба на какие бы то ни было выходки парня сама собой улетучивается, оставляя за собой лишь лёгкое, почти девчачье волнение. Он поднимает голову Антона, придерживая ее за подбородок, чтобы убедиться в своих догадках, чтобы посмотреть ему в глаза и не увидеть и толики эмоций, которые так старательно отыгрывает юноша, но все его попытки разбиваются о закрытые веки напротив. Расстроен ли Арсений? Разве что совсем чуть-чуть. Очарован ли он до той степени, рассматривая расслабленное лицо, что готов снова забыть о всех своих обидах? Более чем. Поэтому сейчас он молча вкладывает в руку Антона ключи от машины и подталкивает того к выходу, а сам направляется к барной стойке. — Надеюсь, у тебя с ним что-то есть, потому что другой причины, по которой ты так с ним носишься, я не нахожу, — Сергей, кажется, скоро протрёт стекло бокала насквозь, когда Арс залпом выпивает стакан виски с давно растаявшим льдом и слегка кривится, ведь к такому алкоголю все-таки не привык, даже в самые тяжёлые времена отдавая предпочтение вину. Он не пьет, чтобы напиться, он пьет, чтобы потом самому себе говорить: «Смотри, куда из-за него катишься. А что дальше-то будет?» Пьет, чтобы себя же потом не послушать, обойти старательно расставленные собой же ловушки. — Настоятельно рекомендую не лезть тебе не в свое дело, знаешь, — Арс и сам не замечает, как переходит на повышенный тон, как хмурится, как ладонь слабо сжимается в кулак, готовясь в любой момент превратиться в оружие. — Знаешь, что? Я просто не хочу, чтобы ты ломал себе жизнь из-за влюбленности, которая тебе кажется любовью всей жизни. Да у тебя во взгляде все написано, — отвечает Сергей на немой вопрос и продолжает: — Беги от него, я тебя прошу, — на последней фразе бармен слегка подаётся вперёд, и кладет свою ладонь поверх арсеньевской, слегка сжимая ее, но тот тут же отдергивает ее и, бросив на стойку несколько купюр, выходит из помещения. Арсению хочется верить, что Сергея он больше никогда не увидит. Не то чтобы у него есть к тому личная неприязнь, он просто. устал от этого всего? Точно, устал. Эта самая усталость змеёй свернулась вокруг шеи и медленно душит его, а Арсу только задыхаться и остаётся. Как добрался до машины, Арсений не помнит, но точно помнит одну простую мысль, закравшуюся в его голову ещё примерно месяц назад: «Пора это заканчивать». Что такое «это» и как его заканчивать, он понимал очень смутно, ведь полуночные встречи с парнем и общением-то можно назвать с большой натяжкой, не то что отношениями или чем-то подобным, но прекращать это определенно было нужно. Почему он не сделал этого до сих пор? Потому что млеет перед его взглядом как последняя школьница, забывая о своих намерениях, даже когда глаза юноши напоминают больше старое болото или стеклянные блоки из больниц, нежели вышеупомянутый малахит. В этот момент он точно так же готов себя в этом болоте утопить и в этой больнице запереть. Арсению все равно: Арсений влюблен. — Антон, — шепотом зовёт брюнет, уже находясь на месте водителя, в то время как Антон сидит на соседнем пассажирском, привалившись лбом к стеклу, — Антон, я устал. — Так отдохни, в чём проблема? — даже сейчас играет. Не может не понимать, что проблема в одном его присутствии, что пока он не уйдет, эта усталость не пройдет. Антону все равно: Антон играет. — В тебе, — озвучивает мысли вслух Арс, и опять не замечает, как начинают слезиться глаза. Он ведь хотел быть сильным, хотел не идти на поводу у чувств и разобраться со всем этим с трезвой головой и спокойным серцем, но проиграл еще до старта, а отыграться и за всю оставшуюся жизнь не сможет. Чувствует себя дураком последним, ведь между ними и не было ничего. Даже за ручки не держались. Так почему из-за этого «ничего» так ребра сжимаются, что вот-вот треснут? — Есть то, что, однажды полюбив… — опять издевается. Видит его насквозь и режет по живому, зная, что ничего ему за это не будет. Арсению сначала казалось, что Антон просто запутался, заблудился в лабиринтах собственного сознания, забыл, с какой стороны света в них заходил. Арс думал, что дело в детстве, что кто-то сломал маленького мальчика пополам, оторвал плюшевому мишке лапу, чтобы разобрать и рассмотреть внутренности. С самого начала понимал, что помочь ему не сможет, что тот близко к себе не пустит. Арс лишь цепной пес, и место его у антоновских ног, не более. Понимал, но не смирился. Никогда не смирится. — А тебе не кажется, что не тот круг ты выбрал? — обрывает его Арсений и добавляет: — Мы выбрали. — Мы? Арс, на меня ответственность-то не перекладывай. Это все ты, — на последнем слове Антон смотрит на Арсения и его бледное лицо разрезает улыбка, которая, кажется, на несколько километров вокруг себя кричит: «Глупый, глупый Арсений». И ведь не поспоришь. Но, ведь если начал всё это Арсений, то и закончить это тоже должен он, верно? Проходит еще секунд пятнадцать, прежде чем ему становится совершенно ясно: сейчас или никогда. Вот его последний шанс вылезти из этого малахитового болота, в котором застрял по самое горло. Последний шанс спастись. — Уходи, — слова сами срываются с губ, и, кажется, хоть что-то за эту ночь Арсений сделал правильно.