Не пройдет, теперь уж никогда.

У Клауса вся комната пропитана шалфеем и розмарином, с вкраплениями желтого пиона. Мрачные занавески, покрытые оранжевыми каплями, первых солнечных лучей. Утренний ветер, забыв про приглашение, витает по круговым траекториям, разносит влагу и росу. Утро наступает незаметно, незамедлительно. У Клауса ладони в крови и в краске. Рассыпанные звезды по телу. Птицы на плече. Картины разбросаны по деревянному полу. Некоторые дописанные, некоторые - нет. Аккуратно заправленная кровать, лишенная человеческого сна, и бутылка крепкого, выдержанного бурбона, сжатая вдребезги в руке. У него утро сегодня не заладилось, еще со вчерашнего вечера. Его лоб покрыт мелкой испариной; взгляд устремлен в стену. В самый центр. Прямо. К ней. К её тысячному портрету, написанному пару недель назад; к её жалкой, пустой копии, лишенной огня в глазах. От этого выть по волчьи хочется. А он не может. Ему не привыкать. У Никлауса верность меж ребер застряла к этой девушке, которая к нему по злополучным обстоятельствам, ничего не чувствует. От определения “полностью”, заканчивая утверждением ”совсем”. Верность похожая на золотое клеймо, расплавленное под пятым ребром. Жжется, чешется. Кожу не отдерешь, с сердцем не вырвешь. Жить то хочется, особенно ему. Он то всегда считал, что лишен всяких чувств по рождению. Сотворен с океаническими впадинами в глазах и мрачной пустотой внутри каждой из них. У него сердце не билось добрую вечность; пару тысяч лет. Ни симпатий, ни чистой безоговорочной ненависти; все по ровной тропе, без лишних поворотов. А тут эта любовь, такая едкая, что всевозможными химикатами не отмывается. Все больше разрастается, как колючий терновник по стене. Только шипы бьют под дых, давят на самое больное место. Гордость на желудок давит, не дает про себя забыть. Он ведь не сопливый мальчишка страдающий по девчонке, пытающийся её завоевать, он черт возьми, тысячелетний гибрид, внушаемый страх одним своим именем. Но от этого, ничего не меняется. По крайней мере сейчас. Он ходит за ней следом, как пес на привязи. Следит неотрывно за каждым ее движением, превозносит ее к всем известным ему богам. И рычит прижавшись к ее артерии “моя”. Только вот Клаус не пес, а волк, и похоже она это понимает. Клаусу непривычны все эти чувства и эмоции, и жажда сделать её своей. Не на день, или год, а на порядком стальную вечность. Но он в её планы не входит. По крайней мере сейчас. Девушка ему уже чудится, мерещится после пятого глотка. У Лидии совсем нет времени на него. Ей бы школу закончить, и уехать из Мистик Фоллс подальше. Забыть про всевозможных сверхъестественных тварей и жить как обычный человек. Только вот оставить мать она не решится, и привязанность к брату просто так не пройдет. Ну и в последнее полнолуние, когда кости ее ломаются, Лидия понимает, что уехать у нее не получится. Совсем. От пыльного осознания, не становится лучше, а наоборот добавляет неприятностей. Ей бы прижиться с сущностью оборотня, и решить пару проблем. И вдобавок еще первородный гибрид, ходит ночью под окнами, воет и не дает спать. Она бы раньше посмеялась, но не сейчас. У нее руки трясутся, когда его глаза находят ее. Инстинктивно. Потому что он более могущественный волк, чем она. Лидия решает, что не намерена связывать ни с вампирами, ни с оборотнями, тем более с гибридом. Она не хочет в стаю, выбирает путь одиночек. И по рассказам дяди Мэйсона понимает, что жизнь будет нелегкой. Но к сожалению пора перестать быть маленькой девочкой, читая романы перед сном. Она больше не маленькая, теперь она - волчица. Хочется ей, или нет. Лидия не Елена, ей не свойственно делать всех плохими, но она с пылкой уверенностью заявляет - Клаус плохой. Ей это не кажется, это чувствуется подсознательно. И его заинтересованность ею, пугает. Настораживает. Ей не хочется, валяться с разорванной грудной клеткой без сердца, без дыхания и жизни. Ей хочется прожить еще лет так сорок, поэтому стоит подбирать к нему слова и обращения. Пить вербену. Закрывать на ночь окна и дверь. И вчерашней ночью Лидия осознает, что Клауса это не останавливает. Его касания еще отдает аконитом на правой щеке. Пускай его намерения на первый взгляд невинные. Он яро хочет обратить на себя ее внимание, или в крайнем случае поддержать разговор. Временами защитить, и невольно уберечь. Однако, ей кажется что с каждым днем, клетка сужается, и выход проваливается под землю. Он ее в угол загоняет, прижимает к стене и что-то на ухо произносит. А Лидия не слышит, стук ее собственного сжатого сердца заглушает все его слова. Может у первородного и были невинные намерения, но явно не сейчас. И в панике только улавливает: “истинная пара”. Волчица знает, что он намного сильнее ее. У него незамедлительная сверх вампирская реакция, слишком острый слух, и безграничное терпение в ее поисках, если она решится убежать. А бежать некуда, все равно найдет, как нашел Кэтрин, а ее судьба Лидии не нравится. Да и не сбежит, она ведь уже большая. Ей больше восемнадцати, а значит надо вести себя по-взрослому, даже если ей это не нравится. А еще, ей Клаус не нравится, вот от слова “целиком”. Особенно ей не нравится то, что после превращения в гибрида, едва открыв глаза, Лидия находит его возле себя. Держащего ее за руку, и что-то рассказывая ей. Такого влюбленного в нее, что невольно становится страшно. Холодом пробирает. Могильным. Неверное движение и он опять свернет ей шею. Разум говорит - не доверяй. И от этого ей не хочется пополнить его коллекцию. Неважно, мертвых или живых. Но вот нет никакой коллекции. Волк Клауса не даром воет “единственная”, каждый раз на луну. Только это ужасает Лидию пуще прежнего. От его “единственная”, вряд ли можно спрятаться. И вряд ли навсегда. Да и выхода у нее не остается, волчица в нем чует пару, неосознанно тянется к нему. Только Лидии это тоже не нравится, поэтому она приказывает ей: “заткнись”. И после вчерашнего ее “ничего не чувствую”, сказанному ему в спину, отдается ударами похмелья не только в его голове. Ее волчица буйствует, рычит, пытается кусаться, просится бежать к нему. Пытается что-то изменить. Но Лидия вредная, с огнем в венах, пытается донести до нее: “смирись”. Теперь у нее в рукаве разбитое сердце тысячелетнего гибрида, и вопрос хочет ли она его починить. Но Клаусу от этого не легче, у волка внутри него лапы подгибаются, он падает захлебнувшись собственной кровью. Теперь бы ему пепел белого дуба в сердце явно бы не помешал. Он себя утешает, вдалбливает внутрь, что все скоро пройдет. Минутная слабость. Помутнение рассудка, ничего более. Пару сотен лет, и заживет. Только когда в его дом стучится волчица, и Клаус, проклиная, весь мир открывает дверь, волк как-то начинает дышать. И тихим рыком шипит: “не пройдет, теперь уж никогда”.