revelation

У Джо есть такая особенность: он всегда понимает, чего хочет Бен. Даже если Харди показывает это одним жестом на съемочной площадке или одним взглядом через зал, полный журналистов – Маццелло понимает. У Бена, в свою очередь, тоже есть особенность: он знает свое место. Жесткая тонкая веревка делает двойной оборот вокруг широкой груди и фиксирует плечи, чтобы потом быть обмотанной вокруг запястий, плотно прижатых к пояснице. В такие моменты Джо необыкновенно сосредоточен: тонкие брови нахмурены, челюсть сжата до сведенных скул. Длинные пальцы тянут, завязывают, переплетают холщовые веревки, не оставляя и шанса на то, что парень сможет выбраться без его – Маццелло, – разрешения. В такие моменты Джо необыкновенно красив, но Бену, вообще-то, не разрешается смотреть. Если «каждому свое место», то место Харди – на светлых влажных простынях – он знает, – или подвешенным за локти и щиколотки к потолку; или, как сейчас, на коленях на твердом полу. Последнее видится ему своеобразным замаливанием грехов, которые Маццелло, по какой-то причине, отпускает ему снова и снова. Очередная петля сходится красивым и тугим узлом, и Джозеф удовлетворенно выдыхает, поднимаясь на ноги. Бен, как ему и положено, смотрит в пол. Джо проводит рукой по напряженному торсу, по уже порозовевшей коже вокруг мест, где веревки натянуты особенно сильно. Мужчина старательно избегает прижатого к животу члена – покрасневшего и влажного, так же перетянутого у основания резиновым кольцом. Бен в курсе, что возбуждаться только от того, что верхний связывает тебя, почти не докасаясь – нормально, так что не чувствует себя неловко перед полностью одетым Джо. В конце концов, из них двоих только внутри него сейчас находятся четыре пластиковых шарика, при малейшем движении давящих на чувствительную точку внутри. Наверное, когда-то давно они оба перечитали Де Сада или заслушались О'Брином; или позволили телевидению отравить и совратить себя, или попробовали что-то запретное, вроде первой сигареты или красного порошка из пакетика в ночном клубе, – и теперь обычные развлечения им кажутся скучными. Бен знает, что это неправда, а еще знает, что с Джо ему абсолютно плевать, как это выглядит со стороны. И сейчас Харди лижет его пальцы и дышит-дышит-дышит, тяжело, протяжно, едва заметно ерзая коленями по полу. При каждом движении шарики внутри давят на простату, и парень сводит брови домиком и жмурит глаза, еще плотнее втягивая пальцы в кольцо губ. — Наверное, стоит их вынуть, — Маццелло наблюдает, как Бен все больше напрягает ягодицы, отчего тонкая веревка, на которую нанизаны шарики, приходит снаружи в движение. Джо вытаскивает пальцы изо рта, и за ними паутиной тянется ниточка слюны. Он вытирает руку о грудь парня, чтобы затем аккуратно коснуться его челюсти у самого уха. — Хочешь, да? Вместо ответа Бен рефлекторно ластится к ладони, трется щекой о сухую теплую кожу в поисках любого контакта с телом Джо. Мужчина, кажется, даже умиляется на секунду этой слабости и дает Харди насладиться коротким моментом. А затем наотмашь бьет по щеке. Бен на мгновение зажмуривает глаза, чтобы не позволить себе заплакать так рано, и видит под веками вспышки от удара, когда Джо повторяет стальным голосом: — Я спросил: хочешь, да? — Да. Харди действительно стыдно, потому что без правил это все не имеет смысла – ты отвечаешь на вопросы вслух и говоришь только то, что тебя просят сказать. Джо расслабляет руку, занесенную для следующего удара, и коротко поглаживает парня по покрасневшей щеке. — Смотри на меня. Бен поднимает абсолютно шалый – он уверен, – пьяный взгляд, и наблюдает, не отрываясь, как Маццелло расстегивает тяжелую металлическую пряжку на штанах. Ремень с характерным звуком вылетает из шлевок, ложится на ладонь мужчины широкой кожаной полосой. Бен уже даже не вздрагивает, хотя в эти минуты Джо действительно страшен. При слабом освещении фигура мужчины возвышается над ним будто в несколько раз, потемневшие глаза смотрят пронзительно, насквозь: ты не просто раздет, ты снял еще и кожу, и позволяешь вылизывать взглядом каждый сантиметр себя. Конечно, все это работает по правилам. Конечно, у них с самого начала было оговорено стоп-слово. Но Харди не может вспомнить, чтобы пользовался им хоть раз, потому что они перешли все возможные границы доверия уже давно. надень сегодня под ворот ошейник, войди в себя тремя пальцами, пока не глотай — потому что Джо знает его лучше даже его самых сокровенных фантазий. У них свои метрические единицы, свои системы распознавания только по взгляду или вздоху. Бен не перестает удивляться тому, как легко и быстро Маццелло каждый раз читает и выучивает его наизусть. Если Харди после трудного дня уставше вздыхает, трет потяжелевшие глаза и сильнее кутается в домашнюю кофту, то Джо приобнимает его со спины, целует в затылок и желает спокойной ночи. Если парень, краснея лицом, с вызовом смотрит ему в глаза, то Джо опускает его голову к собственной обуви, и Бен наклоняется и вылизывает ботинки до тех пор, пока кожаная поверхность не будет блестеть. Там, за дверью, Маццелло смущается даже лишний раз поцеловать его в щеку при друзьях; неловко улыбается под прицелом камер, обрабатывает порез от кухонного ножа, когда дома Бен вызывается осторожно, как всегда нарезать лимонный пирог; подолгу висит на телефоне, когда Харди звонит с другого континента и непременно ночью, непременно доверительно шепчет о том, как ему тяжело. Там, за дверью, Бен работает до синих кругов под глазами, летает по всему миру, измеряет время съемочными днями и стаканами водянистого кофе, отвечает на скользкие вопросы прессы и слепнет от вспышек фотокамер. Но дверь захлопывается; всегда захлопывается. И Бен становится на колени, или ложится на лопатки, или наклоняется над специальным пустым столом. — Здорово иногда полностью терять контроль, — он неосторожно бросает в самом начале их отношений, когда они оба, уставшие, лежат в обнимку на кровати отельного номера. — Когда все решают за тебя. У Джо есть такая особенность: он всегда понимает, чего хочет Бен. — Это не извращение, — чуть позже мужчина успокаивающе гладит запястье смущенного Бена. — Это способ расслабиться. Маццелло ведет сложенным вдвое ремнем по лицу парня, невесомо похлопывает по щеке. Обходит его по кругу и со спины резко опоясывает кожаной полосой шею, держа оба конца в одной руке на манер поводка. Харди распахивает глаза и отрывисто вздыхает, ловит губами крупицы воздуха и ощущает, как собственный член дергается и трется о напряженный живот. Бен знает, что Джо никогда не позволит ему задохнуться, что мужчине не наплевать, но парень совсем не против, когда Маццелло набирает полный рот слюны и сплевывает ему на спину. И Харди чувствует, как между лопаток течет вязкое, липкое, оставляя за собой влажный след. — Открой рот. Бен послушно поднимает лицо вверх, выполняя приказ, и на широко высунутый язык так же падает несколько капель чужой слюны, медленно и тягуче стекая в напряженное, пересушенное от легкого удушения горло. Когда ремень перестает пережимать сонную артерию, Харди шумно сглатывает, и первый удар приходится точно на середину спины. От влажности из-за пота и слюны удары на коже ощущаются намного острее, но Бен только сжимает зубы, когда Маццелло бьет второй раз; едва слышно шипит, когда ремень со свистом обжигает плечо; тихо стонет, когда четвертый и пятый удары приходятся на ягодицы, шестой – на напряженный живот. И, наконец, вскрикивает, когда Джо бьет поперек груди, и жесткий ремень проходится по покрасневшим соскам. Маццелло дотрагивается до каждого поочередно пальцами, чуть сжимает, и Бен жмурится от прикосновений к самой чувствительной, воспаленной зоне. Кожа горит огнем; ударов ни много, ни мало – ровно столько, сколько Джо считает нужным, а Харди готов принять все, что тот ему дает. Они не используют никаких наигранных обращений, потому что власть и преданность – не в «господинах» и прочих клишированных фразах с кабельного. Для Бена это особенное, личное, тайное – оно в том, как Джо просто смотрит на него. Просто смотрит, не говорит ни слова, и Харди уже знает, под каким углом нужно выгнуться. Оно в том, как Маццелло кладет руку на затылок парня и с силой вжимает лицом в собственный пах. Бен втягивает носом воздух, и от знакомого мускусного запаха голова кружится сильнее, чем от удушья и ударов ремня. Так пахнет только Джо, и никто больше. Парень ртом оттягивает черную ткань джинс, вытаскивая пуговицу, ловит зубами собачку на молнии и расстегивает ширинку. Мужчина сам приспускает штаны до бедер, и Бен на мгновение поднимает взгляд, молча спрашивая разрешения, прежде чем облизнуть опухшие губы и коротко поцеловать стоящий член сквозь тонкую ткань белья. И в этот момент, когда Маццелло сквозь зубы выдыхает и прикрывает глаза, Харди чувствует себя искренне счастливым, потому что доставлять ему удовольствие – все, на что Бен сейчас имеет право. Он знает, что стоит ему одними губами прошептать единственное слово, и Джо моментально разрежет веревки отцепкой, застегнет ширинку и не притронется, даже не обнимет Харди до тех пор, пока тот не даст разрешения. Бен знает, но вместо этого, не отрываясь, смотрит, как мужчина тянет боксеры вниз. Проводит языком по молочной коже, целует выпирающую косточку бедра. Перетянутые запястья ноют, полосы от ударов на коже расплываются всеми оттенками розовато-синего, игрушка внутри все еще делает остро и невыносимо приятно, а Бен облизывает губы и широким движением языка проходится по всей длине. Харди вряд ли когда-нибудь скажет это вслух, но вкус Джо – особенный, терпкий, дающий в голову не хуже вермута со спрайтом, – этот вкус ему никогда не надоест. Невозможность помочь себе руками делает это еще более сложным, но Бен натренирован: он скользит плотно сжатыми губами по поверхности, втягивает щеки; позволяет головке упереться в заднюю стенку горла, пока слезы щелочью жгут глаза. Джо тяжело дышит, откидывает голову назад и до побеления костяшек сжимает плечо парня. Харди следит мутным взглядом, улыбается одними глазами, когда получает пусть и тщательно скрываемую, но реакцию, и еще более старательно вылизывает, оглаживает поверхность языком, глотает собственную горячую слюну вперемешку с солоноватым привкусом смазки. Правила таковы: все и сразу не имеет смысла. Поэтому Маццелло не дает ему слишком много воли: хватает за влажные светлые волосы на макушке – Бен, послушный мальчик, тут же замирает, шире открывая рот, – и начинает сам вбиваться до основания. Нёбо саднит, и Харди ведет настолько ощутимо; он чисто инстинктивно расслабляет горло и раздвигает челюсть, дуреет от хлюпающе-рычащих звуков, которые сам же, оказывается, и издает. Горловой каждый раз заканчивается для него легкой асфиксией, голова от отсутствия воздуха кружится, но Джо всегда требует смотреть ему в глаза, пока трахает рот парня. Бен научен; Бен смотрит снизу-вверх, пока на подбородке скапливается соль от слез и вспененная слюна из собственного рта. Пусть весь контроль сейчас и в руках Маццелло, а Харди остается только послушно прятать зубы и хрипеть от глубоких движений, – парень все равно не может назвать это унижением. Это невесомо, это куда выше; и каждый раз, когда от Бена требуется лишь широко открывать рот, раздвигать ноги или подставлять спину и ягодицы под удары размоченных заранее розг, он чувствует себя частью очередного Откровения. (люди бы назвали это богохульством, но Харди, прямо сейчас ощущающий в себе целую связку анальных шариков, на роль святого и не претендует). Джо за волосы удерживает его голову на месте, тянет у самых корней и грубо толкается в горячий рот. Бен давно привык, но все же рефлекторно дергается и чуть давится, когда Маццелло, в очередной раз войдя максимально глубоко, спускает ему в горло. — Держи во рту, — говорит низким, не своим, но голосом, когда отстраняется, а Бен смаргивает влагу с глаз и приоткрывает губы, демонстрируя полный рот. Шевелит языком, смакует густое, горячее, не роняя ни капли. Джо смотрит, не отрываясь, почти черными в полутемноте глазами, ведет по влажному подбородку Харди и пальцем прикрывает его рот, напоследок одобрительно хлопнув по щеке. Бен пьянеет от горчащего, чуть вяжущего язык знакомого вкуса и послушно держит сперму во рту, когда Маццелло, наконец, решает обратить внимание на уже давно ставшее болезненным возбуждение парня. Мужчина подцепляет одну из веревок, обернутую поперек покрасневшей груди, и тянет за собой в сторону кровати. Бен начинает ползти следом и едва не вскрикивает, когда от первого же движения игрушки внутри разом надавливают на чувствительную точку и трутся о нежные стенки. Джо только бросает сверху предостерегающий взгляд, и Харди плотнее сжимает губы, стыдливо опуская глаза. Когда Джо отпускает натянутую веревку, почти бросает парня грудью на кровать, Бен только шире раздвигает согнутые в коленях ноги на полу, полностью открываясь взгляду. Харди утыкается щекой в покрывало и в специально поставленном рядом с кроватью зеркале видит, как Маццелло сзади опускается на колени. Сильные руки раздвигают порозовевшие и блестящие от пота ягодицы, и Джо сквозь отражение ухмыляется Бену, когда берет в руку тонкий шнурок, один из концов которого спрятан глубоко внутри парня. Плотно обхватывающий веревку вход горит и пульсирует, Харди хочется отпрянуть от этого тянущего ощущения; хочется подвинуться на миллиметр вперед, чтобы потереться до предела возбужденным членом о поверхность кровати. Но Бен только тихо поскуливает, не отрываясь следя через зеркало за тем, как Джо наматывает конец шнура на кулак, чтобы начать медленно тянуть на себя. Когда первый, самый большой шарик растягивает собой сжавшиеся мышцы, Бен жмурится и сжимает связанные руки в кулаки. Ничем не смазанный вход саднит, и Маццелло идет на крошечный уступок: обводит влажным языком колечко, смачивает воспаленную кожу. Харди широко распахивает глаза – не то от удовольствия, не то от страха, потому что за такой лаской всегда следует боль. И, когда Джо одним резким движением вытягивает шарик, Бен едва не давится уже остывающим во рту семенем, заходясь в гортанном стоне. — Терпи, — мужчина почти равнодушно следит за тем, как содрогается тело под ним, быстрым движением хлопает по одной из напряженных ягодиц и натягивает веревку снова. Парень сжимается вокруг игрушек внутри; терпеть это выворачивающее наизнанку ощущение — сумасшествие чистой воды. Садомазохизм, извращение — честно говоря, в такие моменты Бену плевать на любые определения в учебниках психологии; плевать на цифры и условности. Харди сейчас – сплошная эрогенная зона, и, когда второй по счету шарик с влажным хлопком оказывается вытянутым наружу, он уже готов сам вытолкнуть оставшиеся. Маццелло, кажется, сходит с ума не меньше Бена; издевательски медленно накручивает на кулак вытянутый почти до конца шнурок, круговыми движениями вытаскивает очередной шарик, уже без проблем выходящий из растянутого отверстия. Потяжелевший, ноющий член Бена дергается от каждого движения; сам парень теряется, оглушенный собственным дыханием и булькающими звуками в горле. Харди чувствует, как с каждым прикосновением все ближе подходит к черте, и Джо окончательно стирает эту границу, когда выдергивает последний шарик и откладывает игрушку в сторону. Бен заставляет себя не проваливаться, оставаться в сознании; двигает бедрами, выгибается дугой, показывает, насколько сильно хочет, насколько сильно он готов для Джо — только для Джо. Мужчина наклоняется над ним, прижимаясь пахом к ягодицам, просовывает руку под грудь и чуть приподнимает корпус Бена, два пальца другой руки пропихивая в рот парня. Горячие, восхитительно длинные, поглаживающие язык и щеки изнутри, они контрастируют с уже остывшей спермой, все еще наполняющей рот Харди; Бен обхватывает их губами у самых костяшек и обводит фаланги языком. — Глотай, — Маццелло выдыхает прямо ему в ухо, и Харди расслабляет горло, пока те самые пальцы давят на внутреннюю сторону щеки. — Умница. Бена лихорадит; он трется о пах мужчины, смотрит на собственное отражение в зеркале и не узнает самого себя. Покрасневший, взмокший, максимально открытый перед нависающим сверху Джо, он выгибает спину и хнычет, скулит, ластится. Знает, что уже заслужил, но ждет, пока Маццелло позволит начать умолять. — Чего ты хочешь? — чистая формальность, потому что Джо знает — конечно, знает, — чего хочет его мальчик, но все равно интересуется, проходясь ладонью по животу в опасной близости от его промежности. — Тебя внутри, — Харди говорит тихо, совершенно осипше, но этого хватает, чтобы Маццелло удовлетворенно растянул губы в полуулыбке и поудобнее обхватил торс Бена. Ради этого момента Бен готов из раза в раз выдерживать удары, плевки и боль в затекших руках; готов выдерживать стертую от веревок кожу, жесткий взгляд почерневших от желания глаз и руку, до боли сжимающую волосы на затылке. И Харди становится так невыносимо мало, так охуительно хорошо, когда Джо непозволительно медленно входит в него. Кольцо все еще сжимает основание члена; Бен течет, как самая настоящая сука, нарочно сжимается, чтобы чувствовать полностью, дюйм за дюймом внутри себя. Войдя до упора, Джо легко кусает его в загривок и кладет ладонь на болезненно-чувствительную головку, одновременно с этим делая первый толчок. Бен не стонет, не хнычет и не кричит — каким-то образом это все сливается в один-единственный звук, разрезающий тишину комнаты. Харди не выдерживает: плачет, закусывая до боли губу, и начинает подаваться бедрами назад, насаживается, глохнет от шлепков кожи о кожу. Маццелло двигается так, как необходимо Бену: глубоко, быстро, одной рукой сжимает напряженную шею с пульсирующей веной, другой же аккуратно стягивает кольцо с члена Харди, кажется, уже не до конца осознающего происходящее. Бен ощущает свободу, чувствует, как низ живота скручивает спазмом, и в последний раз переводит взгляд на зеркало, прежде чем на выдохе выкрикнуть знакомое имя — всего три буквы, три самых любимых буквы, уже давно приравнивающихся к высшему удовольствию, — и кончить себе на живот, на все еще перетягивающие торс веревки и пол под собой. Он знает, что Джо все еще внутри, все еще глубоко, но сам Харди больше не здесь – подпространство* поглощает его целиком и полностью. Это не черта – нулевая точка, еще чуть-чуть – и чернота, пропасть, и от падения в нее его удерживает только крепкая рука, раскрытой ладонью лежащая на грудной клетке и унимающая готовое разорваться от адреналина сердце. Джо содрогается всем телом, изливаясь внутрь, и прижимается лбом к взмокшей шее, глубоко дыша. Бен не помнит, как затекшие руки освобождаются от веревок, как он сам оказывается на мягкой кровати, вытертый, накрытый легкой простыней и не менее легкими поцелуями. Сейчас Бен хочет только растечься, раствориться в ощущениях; хочет, чтобы Маццелло невесомо дотрагивался губами до чуть вспухших полос от бондажа на коже, гладил покрасневшие щеки и дул на воспаленную кожу, извиняясь, зализывая раны. У Джо есть такая особенность: он всегда понимает, чего хочет Бен.