Buttercup

— И цветы на твоей жопе жопошные, и соулмейт у тебя наверняка жопошник! — Эрик снова смеялся над тем, как Кенни ёрзает на неудобном школьном стуле, пытаясь с комфортом пристроить свой цветник. Задница Маккормика пару раз в неделю стабильно превращалась в жёлтую клумбу из лютиков. Цветы росли и на спине, и на руках, но на заднице — сплошным покровом. Боли это не доставляло никакой, только штаны смешно топорщились, а неудачно обломанные стебельки кололи мягкое место. — Жиртрест, отстань от него! — возмущался Кайл. — От тебя вообще, наверно, одни жирнющие раффлезии растут, и твой соул просто сдох от их запаха! — он орал так, словно эти мерзкие цветы периодически всходили на нём, и никто в классе не мог сказать, правда ли это, кроме Стэна и Кенни, но те предпочитали не сообщать Эрику про маленькие голубые незабудки. — Они не жирные, у них просто кость широкая! — орал в ответ Картман. — У цветов нет костей, дебил! — закатывал глаза Брофловски. Кенни Маккормик улыбался, как распоследний придурок, слушая это всё, и ёрзал на стуле. Лютики продолжали расти. Его соулмейту сидеть явно было сложнее. Кенни никогда не страдал излишним любопытством касательно своей пары. Он лишь знал, что его родственная душа — жуткий неудачник, которого постоянно бьют, видимо, дома, потому что период цветения его жопы приходился на вечер и ночь. Маккормик даже привык спать на животе, оставляя цветам простор для роста. Лютики ему нравились — они были яркие, милые и абсолютно бестолковые. Он был уверен, что его соулмейт точно такой же. Цветущая жопа была отличным поводом для тупых шуточек, Кенни даже пару раз показывал её в окно и просто на улице, пока пацаны ржали рядом. Ему не жалко было продемонстрировать плод их душевной связи с парой — целые поля на ягодицах, и иногда он искал там замысловатые узоры, оставленные пришельцами, словно они каждую ночь приземлялись ему на жопу своими летающими тарелочками и создавали послания. По крайней мере это как-то раз предположил Твик, над которым потом долго смеялись, пока Крэйг с ним вместе не превратил половину класса в ходячие букеты. В тот день многие обрели свою пару по горячим следам. На самом деле Кенни тоже догадывался, или даже знал, но не хотел признавать тот факт, что его пара — его новый близкий друг. А другом он стал от этого бессознательного влечения тоже. — Эй, Баттеркап, ты идёшь? — окликнул он завозившегося с учебниками Лео. — Да, Кенни, только не торопись, а то мне идти больно, потому что упал вчера, ну, знаешь, как это обычно бывает, когда на лестнице воду разольёшь, за что меня уже много раз наказывали, а я… Кенни редко слушал эти откровения до конца, но учтиво кивал и бурчал в капюшон, сбавляя шаг. Наверняка у Баттерса всё болело — Кенни снова расцвёл. Каждый раз, когда он думал об этом, хотелось немедленно выбросить это осознание из головы. Баттерс ему нравился, он славный парень, и ничего, что без сисек — главное же душа. Но всё же… Пусть лучше пацаны ржут над его цветущей задницей с «жопошными» цветами, чем над жопошником-Баттерсом, из-за которого он покрывается этими милыми маленькими лютиками. — Эй, Баттерс, а у тебя какие цветы? — спросил как-то Стэн. — Не знаю, мой соул слишком аккуратный, и я даже малюсеньких цветочков не видел… — застучал кулачками Баттерс. Он нервничал, потому что отсутствие цветов могло быть и другим, более дурным знаком… — Да потому что нет у него соула, он — жопошник! — торжествующе заметил Картман. Кенни тяжело вздохнул. Знали бы они все, как Баттерс цвёл бы, вырастай цветы после смерти пары… К счастью, Кеннет успевал скончаться раньше, чем Стотч покрылся бы цветками с головы до ног. Умирать Маккормик не любил, и в чём-то Лео был прав: в попытках избежать этой участи Кенни стал даже слишком аккуратным, не оставив и шанса увидеть хоть пару скромных цветочков от содранной коленки. Если Кенни поранится, то сразу весь и насмерть, другого просто не дано. Думая об этом всём, Кенни перестал замечать словесную перепалку за их столиком в столовой. Только поймал тоскливый взгляд Баттерса, задумавшегося о жизни своей пары. — Ну что, Баттеркап, идём? — Кенни вновь ждал, пока он затолкает учебники в сумку. Забинтованная рука мешала. — Да, идём! — тут же вскинулся Леопольд. Иногда они гуляли после школы. Кенни, можно сказать, провожал Баттерса домой, чтобы не превратиться в клумбу раньше времени: в последние недели шестиклашки совсем с ума посходили. — Баттеркап, а как думаешь, какие у твоей пары цветы? — спросил Маккормик, более отчуждённый после разговора в столовой, чем обычно. — Не знаю, Кен, — пожал он плечами. А затем больно-больно ущипнул Кенни за руку, до капельки крови прихватывая кожу ногтями, и посмотрел на свою собственную: там проклюнулся робкий донник. — Я в цветах не разбираюсь, но пахнут они восхитительно! — в доказательство Стотч сунул руку Маккормику в капюшон, давая принюхаться к сладко-медовому запаху цветка. Ещё бы Кенни мог в этот момент дышать. Он что, всё это время, всё это чёртово время… — Да ты же… — Кенни, я Баттерс, и ты уже месяц зовёшь меня лютиком, ну я же не такой тупой, как Эрик, который так и не догадался! И вот с этим не поспоришь. Маккормик сконфуженно улыбнулся себе в капюшон. Баттеркап сиял, делая вид, что цветы по всем местам, сокрытым одеждой — это нормально. Похоже, он просто искренне радовался тому, что смог удивить свою пару, и был таков. Милый и бесполезный, как лютик. Маккормик улыбнулся смелее, схватив Леопольда за руку, безжалостно сминая веточку донника. Она Баттерсу не пригодится — сходят за настоящими. Если, конечно, цветы пробьются сквозь снег так же легко, как сквозь кожу. В Южном парке любовь всё-таки сильнее, чем вечная шапка снега, и цветут тут не поля, а люди. И Кенни тоже расцвёл в душе, хотя его клумба с задницы так никуда и не делась.