Опыт борьбы с удушьем

Арсений правда приезжает. Он выглядит помятым, усталым и до жути виноватым — в частности этот вид ему придаёт белая роза, неловко сжатая в кулаке. Непонятно вообще, как они смогли посмотреть друг другу в глаза. — У меня здесь друг работает, — ни с того ни с сего начинает Арс, присев на табуретку рядом с койкой своего бывшего коллеги, — я напряг его с поисками тебя. Видел аварию в новостях. Антон представляет Арсения большой рождественской свиньёй на праздничном столе, и во рту у неё наливное красное яблоко. К сожалению, Арса так просто не заткнёшь, да и яблок под рукой не оказывается. Арсений продолжает что-то лепетать, и Антон еле ловит себя на том, что просто слушает его голос, наслаждаясь этим тембром больше, чем вникая в суть монолога. Когда он осознаёт, что делает, у него хватает сил лишь на то, чтобы нерезко, хриплым голосом оборвать его лепет: — На кой чёрт ты вообще сюда припёрся? Ему больно говорить из-за долбанного кома в горле, который хочется выплюнуть Арсению в лицо. — Тебя не было в моей жизни долгих пятнадцать лет. Пятнадцать, Арс. Я не просил тебя возвращаться, когда у меня всё было отлично, нахуя ты появился сейчас? Зачем ты это делаешь? Тебе совсем меня не жалко?.. Его лицо перекашивает та гримаса, которая появляется у людей, которые вот-вот расплачутся, но не опускают головы. Он жмурит глаза, поджимая и кусая губы, чувствует привкус крови и хочет вмазать Попову в лицо, по почкам, он хочет приложить его затылком к стене, чтобы увидеть алеющее пятно на ней, но он инвалид. Теперь не только эмоциональный. Арсений испуганно смотрит на Антона. Он ожидал всего: слёз, ругательств, обиды, но явно не такой злости в этом голосе. Что-то внутри Попова перевернулось, сжалось и забилось пойманным зверем, загнанным в клетку и понимающим, что его маленькая жизнь вот-вот оборвётся. Дышать стало трудно, руки затряслись, но он пытается думать трезво. — Если бы ты, Шаст, знал, как сильно я скучал по тебе эти пятнадцать лет… Он заламывает пальцы, как нашкодивший ребёнок не смея поднять глаз. Ему пятьдесят, у него своя жизнь, проблемы, ипотека, прекрасный сын и любимая работа, но он чувствует себя так, будто ему снова семнадцать, и он влюблён до глубины души. — Мог потрудиться написать смс. Ты знаешь мой номер наизусть, он не поменялся с тех пор. Антон отворачивается. Он пытается сделать вид, что ему совсем не больно — он не хочет думать, болят это рёбра или опять заныло в грудине. Арсений чувствует себя так, будто он разбил экран на только что купленном телефоне. Спустя вечность он встаёт и протягивает руку к плечу Шастуна, но ладонь зависает в воздухе, а потом безвольно падает к ноге хозяина. Он спешно собирается и едва слышно покидает палату. Антону хочется доползти до окна, чтобы выпрыгнуть в него и разбиться. Потом он думает, что лететь с пятого этажа — плохая идея, и он лишь переломает себе всё, что можно сломать, и его заключат в гипсовую тюрьму, из которой выхода уже не будет. От безысходности хочется рвать на себе больничную рубаху, а он продолжает рвать свою глотку беззвучными рыданиями.

***

Арсений приезжает каждый день рано-рано утром, так, чтобы Антон не видел его. Спустя пятнадцать лет он надеялся, что Шаст забудет и простит. Он всегда так делал: забывал что-то сделать и прощал, если кто-то забывал его. Не в этот раз, дружище. Попов оставляет ему фрукты и домашнюю еду. Каша с орехами и мёдом — один из любимых завтраков Антона, и, господи, кто скажет, зачем он это помнит? Каждое утро Шастун просыпается, зовёт санитара и просит раздать фрукты по соседним палатам. После обеда к нему приезжает Дима, и вот ему Антон почему-то рад. Парнишка жутко зажимается и стесняется, но он такой милый, что мужчине не хватает наглости прогонять его, так упорно приезжающего к нему. — Не лень тебе гонять сюда каждый день? — спрашивает его Антон, когда рёбра болят меньше и он может сидеть, а не лежать пластом и корчиться от боли, — и что об этом думает твой папаша? — Который? — хлопает глазами Дима, глядя на Антона, и тут же белеет. — Чёрт, прости, я не должен был этого говорить… Антон усаживается поудобнее и смотрит хмуро, не совсем понимая, куда идёт разговор. Дима неловко закусывает губы и косится на открытую дверь палаты. Прикинув что-то в уме, он встаёт и медленно закрывает её, после чего садится на табуретку рядом с Антоном. — Арсений мне не родной. Он воспитывал меня с тех пор, как съехался с моим батей. Он сглатывает, сжимает и разжимает кулаки у себя на коленках, нервно смотрит на свои ноги и выпаливает: — Эд Выграновский. Он мой родной отец. Они с Арсом живут вместе уже пятнадцать лет. Антон чувствует себя так, будто его ударили по голове пыльным мешком. Серьёзно? Скруджи? Вот, на кого он его променял? — Я спрашивал про Арса, — как ни в чём не бывало говорит он, глядя Диме в глаза. — Он не знает, что я здесь. Шастун смотрит в потолок. Его колотит, и он закрывает глаза, откидываясь спиной на подушки. — Пидорасы вы все. Дима, облегчённо выдохнув, хихикает. Антон проводит языком по своим иссохшимся губам, и Дима позволяет себе, затаив дыхание, навсегда запечатлеть этот вид в своей памяти. Он выйдет из палаты, бодро попрощавшись с мужчиной, перейдёт дорогу и забежит в продуктовый, купит себе пол-литра армянского коньяка пятилетней выдержки, завалится в постель и вылакает всю бутыль до дна, умываясь собственными слезами. Вся эта ситуация — полнейший пиздец по той простой причине, что теперь он прекрасно понимает Арсения и ненавидит его даже больше, чем Шастун.

***

— Открой, когда я уйду, — говорит Дима, протягивая Антону конверт. — Что там? У Антона на лице улыбка не потому, что ему надо показать, что с ним всё в порядке. Он чувствует себя живым — возможно, настолько, что пятнадцать лет пустоты потихоньку угасали. — Не скажу, — широко улыбается парень, — а вот подарок открой сейчас. Хочу видеть твою реакцию. Шастун закусывает губу и начинает раздирать упаковочную бумагу — в свои годы он всё ещё был ребёнком, верящим в Деда Мороза и любящим атмосферу новогоднего чуда — и, наконец, добирается до самой коробки. — Что-то я нервничаю, — смеётся он, — ты готов? — А ты? Они смотрят друг другу в глаза, и Антон, чёрт возьми, ловит себя на мысли, что влюблён. В эти глаза, в этот смех, в эту улыбку. Ему, сука, восемнадцать. Он мотает головой. Улыбка сползает с его лица, и он аккуратно снимает крышку с подарка. — Вау… Выграновский-младший сияет ярче, чем ёлка в холле отделения, а у Антона трясутся руки. — Откуда?.. — Ты в одном из интервью рассказывал, что просрал свой любимый браслет в туре. Я нагуглил фотки и нашёл такой же. В палате повисла тишина. Антон бережно взял браслет в руки, огладил большим пальцем кожу ремня и, недолго думая, затянул на правой руке. Кость на ней слегка неровная — но рука работает и больше не болит, и этого Антону вполне хватает. — У меня ничего для тебя нет, — тихо говорит он, глядя на своё запястье с единственным браслетом на нём. — Ты терпишь меня уже два месяца каждый божий день. Это лучший подарок. Антон — мудак, потому что он влюблён в едва совершеннолетнего паренька, которого воспитывает его самая сильная в жизни любовь. Когда парень уходит, Антон осматривает конверт. На нём знакомый почерк вывел: «От А.» Внутри стихотворение.

Ты — далеко В моей памяти, Будто Просто — эхо. Остатки смеха, Касание указательным Твоих ключиц. У нас королевство любви: Ты — принцесса, я — принц. Построим дом, посадим дерево, вырастим сына. Ты меня любишь? И я тебя сильно. Дорога ведет к старости, И если я не с тобой, Просто — прости. Хочешь, напишу с неба звезду? Из тетради достану стих. Лишь бы без ненависти, Лишь бы без ненависти. В голове одному порядок не навести, И если кто-то был нужен мне, то только — ты. Мне будто снова семнадцать, Но ты не хочешь остаться, Как тогда, не хочешь остаться. Море волной обнимет всю боль И однажды просто станет тобой. Во вторник ты обрушишься штормом, Самой грустной песней повтором, Обидной фразой, еле заметным кивком. Что будет потом? Ты подумала, что будет потом?! И дальше твои слезы, потоп, Никаких чувств чтобы, Ты каменный истукан, столб, Самый крепкий гранит, что хранит Только воспоминания, И там Не я, И там Не я. Я далеко в твоей памяти, Будто Просто — эхо.

Хочется виски. Антон пересаживается на коляску и едет в холл в поисках своего лечащего врача. — Я хочу уехать домой на новый год. Врач смотрит в его историю болезни и, проведя рукой по лицу и надев очки обратно, произносит: — Думаю, я готова выписать Вас насовсем. Вы ведь не против?

***

Поз и Ира забирают его утром двадцать девятого декабря и привозят домой. Антон ожидает, что квартира будет пыльной и унылой, но там чисто и пахнет ёлкой. На немой вопрос в глазах друга Поз смеётся и говорит, что нужно тщательнее следить за ключами от своей квартиры. Шастун безумно им благодарен. Его квартира неудобная — во всяком случае, сейчас, когда он стал в два раза ниже, чем был всегда. Он едва достаёт до чайника на плите, что уж там говорить о верхних полках? Ребята пьют вместе, весело болтают, как в старые-добрые, и Поз предлагает встретить новый год вместе. Семьями. Антон не против. Их семья — его семья. Вечером Ира стелет ему постель, Дима моет за ними посуду, и они уезжают. Антон сидит в полутьме. Свет горит в только в соседней комнате, и Шастун благодарит себя за то, что выключатели находятся — теперь — на уровне его глаз. В полной тишине он слышит вибрацию мобильника. ты где? я тебя потерял Антон, пожалуйста, ответь где ты Я дома. Прости, что не предупредил. Меня выписали. оу ладно Антон сглатывает и блокирует телефон. Спустя несколько мгновений он вибрирует снова. можно мне приехать? Шастун думает ровно десять секунд, после чего пишет парню адрес своей квартиры.