Птичья песнь из глубин подземелья

Резкий щелчок болезненно разрывает тишину, врываясь раскалённым металлом в сосуд с холодной водой. Анго издает тихое шипение, однако, молчит, не смотря на ноющую боль в районе переносицы. Он чувствует как по лицу скатываются капли крови, оглаживают крылья носа, попадают в рот и ниже, что бы тяжело свалиться на холодный пол темницы мафии. Лишь краткий взгляд косит в сторону очков с лопнувшими от удара о камень линзами, разделенных ровно пополам секундой ранее Расёмоном. — Молчишь? — тихий голос, в добавок, приглушенный ладонью, а после тихий кашель. Молчит. Слепо щурится, морщится от неприятного чувства кровавых дорожек. Но молчит. — Значит, молчишь. — Акутагава задумчиво кивает, делая шаг вперед и оглядывая прикованного к стене молодого мужчину. «Канцелярская крыса» — вертится фраза на языке, однако, так и остается непроизнесенной, лишь мелькает мгновением во взгляде черных глаз, почти бездонных. — Скажи мне, где Дазай-сан и я… — У Дазая новая жизнь, как ты не поймешь! — он хмурит брови, отчего меж них ложится напряженная морщинка, а переносица зудит сильнее и с раны новой порцией сочится кровавая дорожка. — Мафия — больше не жизнь Дазая… — Я тебе не верю! — громкий треск и, кажется, сами стены подземной темницы содрогнулись от страха пред гневом юноши, чей оскал в манере зверя повторяет извивающийся в алых всплохах Расёмон. — Дазай-сан не мог… — Я ничем не могу тебе в этом помочь, — Анго говорит тихо, а на лице его лишь усталое смирение. Он сделал все, что в его силах, что бы у Дазая появился шанс на новую жизнь. Он просто не мог пустить все старания коту под хвост, он просто не мог позволить людям с мафии напасть на след этого человека, потому что… — Скажи мне, куда он ушел и… — И что? И что тогда? — Я верну его. — А есть ли в этом смысл?.. — Да что ты мелешь?! — вновь громкий треск и хищный алый взгляд демона замирает в сантиметре от лица распахнувшего в ужасе глаза Сакагучи. Он нервно сглатывает и прикрывает глаза. — Пойми, он… — Нет, это ты пойми… — хрипло перебивает чужую речь Акутагава и тут же запинается, чуть сгорбившись от приступа тяжелого кашля. — Акутагава, верно? — мужчина тяжело выдыхает, одновременно с этим пытаясь размять онемевшие руки, однако, только понимает, что совсем перестает их чувствовать. — Послушай. — Небольшая пауза, во время которой не предпринимают попытки его заткнуть и Анго засчитывает это как разрешение продолжать. — Он ведь твой наставник и ты, как ученик, в какой-то степени должен понимать… Осознавать, что эта жизнь, она не для Дазая. Он сумел приспособиться, но ведь… — он замолкает сам. «Но ведь его друг увидел в нем другого человека» — хочется сказать ему. Но он молчит. — Как же раздражает… — Акутагава выпрямляется, однако, взгляд его опущен. А стоит, все-таки, ему его поднять и Анго вздрагивает. Взгляд истинного необузданного зверя, голодного чудовища, ненасытного пожирателя всего светлого. — Твои слова раздражают. Ты, правда, пытаешься меня убедить в этом? — зрачки его сужаются, а худощавое тело окутывает в бешенстве метающаяся темная материя. — Акутагава, выслушай меня! — предпринимает он попытку успокоить. — Замолчи! Тело пленника крупно вздрагивает, когда Расёмон болезненно обхватывает щиколотки и запястья, будто впиваясь в кожу тысячью иглами, а после дразняще безболезненно смыкаются они и у рта черной повязкой, лишая возможности говорить. Расстояние в жалких пять шажков преодолевается одним рывком, а мгновение вперед отмечается болезненным укусом у сгиба шеи. Бледная кожа тут же вспыхивает красным, что бы чуть позже налиться гематомой. Болезненное мычание ласкает слух, а взор — крупные прозрачные капли застывшие у края глаз. — Не хотел говорить, так и теперь молчи… — горячий язык обжигает место укуса, оставляя влажный след, что неприятно заноет от предстоящего контраста, когда его остудит могильный холодок темницы. Расёмон лживо ласково трется щекой хищной морды о лихорадочно вздымающуюся грудь мужчины, а после чужие пальцы принимаются аккуратно расстегивать пуговицу за пуговицей строгого пиджака, а после и рубашки, оголяя вид на тело прикованного мужчины. Не требуется и двух секунд, что бы украсить почти изящное тело двумя ровными полосами клыков Расёмона ровно поперек, от которых после алыми линиями поползут ленивые змейки кровавых дорог. Рюноскэ довольствуется видом: его жертва болезненно жмурится, терпит, сжимает руки в кулаки, а после не сдерживает мучительного стона, дрожа осиновым листом. — Продолжим, — Акутагава чуть наклоняет голову в бок. Возиться с чужой одеждой дальше, ему, откровенно говоря, лень, потому Расёмон небрежно клочьями срывает с Анго брюки. В ответ брыкаются и смотрят широко распахнутыми глазами. Красота. — Хочешь что-то сказать? — Акутагава почти лениво приподнимает уголок губ в полуулыбке и выглядит это безумно красиво, кто-то даже сказал бы — эстетично, но Сакагучи испытывает пред этим видом лишь страх. — Немедленно прекрати! — требует он, когда ему дают право слова. А голос дрожит, он нервно сглатывает и поджимает губы. Однако, его словно и не слышат. Холодные бледные руки с тонкими пальцами, точно принадлежат нежному аристократу, почти невесомо касаются чужих бедер, оглаживают, скользят ниже. — Акутагава… — Сакагучи обрывается на полуслове и не гибко выгибается в пояснице — жалкая попытка избежать чужих касаний. — Прекрати… В ответ стальная решимость и упертость, нежелание отступать, жажда довести дело до конца, раздавить и растоптать за столь отвратительные лживые слова о таком человеке как Осаму Дазай. Неприемлемо. Отвратительно. Не должно оставаться безнаказанным. Пальцы болезненно впиваются в кожу, сжимаются, срывая с губ чужих что-то похожее на сдавленный вскрик, а после еще раз, когда надавливают ногтями, оставляя кровоточащие ранки. Анго не позволяет себе шуметь громче. Он стискивает зубы, жмурит глаза и терпит-терпит-терпит. Но предчувствие того, что дальше — хуже, заставляет неприятно ломить позвоночник, пробегаясь кусачей вспышкой по каждой косточке организма. И не зря. Густившийся у щиколотки левой ноги Расёмон ловко пополз выше, плотно обхватывает до самого колена, заставляя согнуть и приподнять. — Что ты?.. Не успевает он договорить и его затыкают вновь. — Не порть своими глупыми вопросами столь прелестный… — в мгновение до окончания фразы иная часть черной материи разрывает сковывающие над головой руки Анго цепи, отчего тот сразу же съезжает спиной по стенке вниз, однако, упасть ему не дают, захватив в паутину черных вспышек. Одновременно с этим все те же холодные руки дергают его бедра на себя, а нога Расёмоном поднята еще выше. — …вид. От взгляда Сакагучи, пускай и слепо щурящегося, не укрывается хищный оскал и то как кончик языка обводит тонкую бледную губу. Он активно дергается и в голове отчаянно бьется мысль, что нужно выбираться. Но сейчас он всего лишь птичка со сломанным крылом, уже пропитанная змеиным ядом, а сам змей, совсем рядом тихо шипит и наблюдает, уже готовый совершить последний в жизни хрупкой жертвы бросок. От безысходности и отчаяния ситуации, он закрывает глаза, крепко, и более их не открывает. Ждет, затаив дыхание, бледный и в то же время красный в щеках и кончиках ушей от жгучего стыда. Сейчас он в буквальном смысле открыт, а каждая попытка сопротивляться лишь усугубляет ситуацию, когда левую ногу сильнее отодвигают в сторону, поднимая еще немного выше. Тихий всхлип рвется из груди мужчины, когда он чувствует, как кончики смоченных слюной пальцев оглаживают напряженное колечко мышц. Мычит и предпринимает очередную попытку вырваться и его тут же заставляют перестать, когда черная полоса ложится поперек горла, сдавливая, до разноцветных вспышек перед глазами. Проникает фаланга пальца. Акутагава смотрит и чувствует, когда вводит глубже, как же туго внутри. И сразу же вводит второй, отчего становится еще туже, а тело Анго напрягается и, кажется, дергается сильнее. — Тебе же хуже, — отмечает Рюноскэ, шевельнув пальцами внутри, с удовлетворением во взгляде наблюдая за не заставившей себя ждать реакцией: участившееся дыхание, болезненая морщинка меж сведенных хмуро бровей, застывшие в глазах слезы и красные-красные щеки. Но это быстро ему надоедает, все слишком… слабенько. Толком и не растянув мужчину, он вынимает пальцы, а после грубо и резко проникает сам, испустив полувыдох, граничащий с почти зверинным рычанием. Он не останавливается, короткими толчками проникая глубже и замирает только когда чувствует, что полностью внутри, игнорируя проявившиеся на холодному полу пару капелек крови. Анго не удается сдержать слез. Слез боли и невероятного стыда и унижения. Тонкие дорожки стекают к подбородку, а после хрупким каплями срываются вниз, что бы разбиться о холодный пол. Его разрывает на мелкие кусочки. Ему больно и гадко. Невыносимо, что он не может даже и пальцем пошевелить, что бы хоть что-то предпринять против. Он выгибается в спине до неприятного хруста позвонков и хочется кричать, но даже этого ему не позволяют. Лишь терпеть. Каждый толчок режет словно кинжал, сбитое дыхание обжигает кислотой, а руки, крепко ухватившие бедра, словно пропитаны смертельным ядом. Ждать и терпеть. Анго дрожит. Он тяжело дышит и чувствует, что, кажется, вот-вот просто уснет мертвым сном. И он пытается акцениировать внимание хотя бы на налипших ко лбу прядям волос. Хотя бы на… Призрачном образе, вставшем, перед глазами. Когда приходит смирение и он пытается расслабиться. Горячая головка задевает внутри ком нервов и тело Анго мелко вздрагивает. В первый раз. Однако, второго, кажется, не стоит и ждать, ведь он чувствует, как по ноге уже стекает теплый вязкий след творившегося всего секундой ранее. Как подтверждение — тяжелый выдох Акутагавы, после которого усмиренный Расёмон отпускает жертву и замирает подолом плаща. Оба человека, мужчина и юноша, опускаются на пол темницы. У обоих тяжелые сбивчивое дыхание, однако, взгляд одного пустой и удовлетворенный, у второго — вымучнный и сожалеющий. Акутагава постепенно успокаивается и приходит в себя, Анго же осознает для себя одну вещь… Кажется, от удивления Акутагава забывает как дышать, когда на его голову опускается ладонь и медленно поглаживает. Устало, словно человек вот-вот собирается отправиться на тот свет. Оба молчат. Стоило бы хотя бы разозлиться, а ведь Анго хотел. Но разве Анго может? Анго знает, что значит терпеть Дазая, все его выходки и порой достаточно жестокие. Анго знает, какого это привязаться к такому человеку. А еще Анго знает и понимает это. Смог понять, в отличие от щуплого юноши. А Акутагава… Он не видит этого взгляда, но на него смотрят как на ребенка. Ребенка, которого обидел этот мир, который увидел луч в протянувшем ему руку человеке, но познавшего в итоге лишь больший ад. Анго не злится. Он только молча и устало гладит того по голове, перебирая пряди. Глаза его слипаются, раненное тело саднит и… он теряет сознание. Когда Акутагава оборачивает голову, он видит усталое, но умиротворенное лицо молодого мужчины.

***

Разлепить глаза слишком тяжело, но ему удается это сделать. Моргнув пару раз, он понимает, что находится в своей квартире. А после до пока что заторможенного мозга доходит информация о том, что чертовски болит все тело, в особенности чуть ниже поясницы. В памяти всплывают отрывки и Анго проводит ладонью по лицу. — Что за… Он не договаривает, когда, чуть повернул голову, замечает свои поломанные очки. А рядом сотни мелких осколков, собранные каждая до самой последней и самой маленькой с холодного пола темницы мафии. И кто же из них птица со сломанным крылом?..