да здравствует король

      — Король умер.       Кровь осталась даже на стёклах очков.         — Да здравствует король.        Джеремайя стирает красные подтёки фиолетовым шёлковым платком. Труп брата, давным-давно остывший, но всё ещё тянущий губы в ухмылке, валяется у его ног, и ничто, ничто в мире, не могло бы послужить более наглядной иллюстрацией происходящего. Брюс, как бы ему сейчас ни было противно и жутко одновременно, не может не признать: красиво.       Это красиво.       Настолько, что голова идёт кругом.         — Так что же нам теперь делать?       Тот, который посмел полезть, валяется тут же. Джеремайя наклоняется к нему, брезгливо разглядывает. Ему нужен один только кивок головой, один короткий, не выраженный словами приказ, как остальные кинутся, кинутся к ним обоим, подберут мусор и исчезнут, будто и не было вовсе. Но он этого не делает.       Он любуется.       Изучает с трепетом и искренним любопытством творение рук своих. Даже выражение лица сменяется: расслабленная улыбка освещает его бледное лицо, и от этого на душе становится ещё хуже.       Брюса душит липкое, мерзкое чувство вины.         — Как приятно осознавать, что ты создал такого монстра, да? — почти мурлычет Джеремайя в ответ, и Брюса прошивает дрожью.       Он не верит уже ни во что, но.       Ты ведь не способен читать мысли.        Ты ведь…       Ты ведь?         — Ох, расслабься.       И смех его — не такой, как был у брата. Спокойный, светлый, довольный — и так сильно противоречит тому, с каким садистским удовольствием он смотрит Брюсу прямо в глаза. Наслаждается — и этой своей работой тоже.       Ведь здесь труда потребовалось гораздо, гораздо больше! Не один только выстрел, но — методичная, тщательная подготовка.         — Рано или поздно, всё бы кончилось ровно тем же самым. Здесь не особенно… влияет твоё участие, скажем так.       Джеремайя выпрямляется и от всей души, ничуть не стесняясь, пинает тело Джерома.       Брюс машинально кидается навстречу, но оказывается остановлен сильными руками и взрывами хохота по обе стороны. Ах да. Конечно…       Они ведь не вдвоём.         — Я же говорю: расслабься.       В голосе проскальзывает совершенно новая, непонятная нотка, и Брюс закусывает губу.        — Так вот, о чём я…       Револьвер в руках блистает в лучах предзакатного солнца, и есть что-то невероятно ироничное в том, что именно сегодня оно решило заглянуть в яму под названием Готэм.         — Спасибо, конечно, братишке! За то, что он поспособствовал верному выстраиванию моих ориентиров. Но я уверяю тебя, Брюс: я бы справился и сам. Невозможно всю жизнь строить из себя невесть что, когда, на самом деле, понимаешь, для чего ты годишься. И что можешь сделать.         — А что ты можешь сделать? Устроить разруху и хаос?       И такой восторг вдруг отражается в его глазах. Достойный оппонент, наконец, подал голос! Да ещё и как.       Брюса трясёт от задавливаемой ярости и ощущения беспомощности.        — Конечно! Для того, чтобы что-то строить, нужно разрушить старое. Иначе — ты ведь понимаешь. Что тут сделаешь.       Те, кто держали его руки, неожиданно исчезают. Отступают назад, к двери, приоткрывают её, абсолютно бесшумно, и выходят. Рядочком. Один за другим, без лишней возни, вот только что были рядом — а теперь нет. И Джеремайя ждёт. Поджимает губы, взглядом провожая всех и каждого, и только после этого подходит.       Останавливается так близко, что Брюс понимает: если бы у него в руке был нож, он бы смог бы всадить его ему в живот. Несколько раз. Возможно, много.       Возможно, они оба. Смогли бы.       я никогда никого не убью я обещал я знаю, но как же славно что у меня нет оружия       Джеремайя передаёт ему свой револьвер.       И смеётся.         — У тебя удивительное лицо сейчас.       А потом прямо так, в руке Брюса, прокручивает его барабан.         — Но это всё, безусловно, лирика. Мне вот что интересно…       У него ледяные ладони и плещущееся в зрачках безумие. Брюс понимает, что не может вдохнуть. Не может ударить, не может убежать, не может сделать, чёрт возьми, ничего, что должен в этой ситуации, он просто стоит и.       Смотрит.        Когда дуло упирается ему самому, Брюсу, в висок, он даже не удивляется.         — Сумеешь?        И физически ощущает, что от того, чтобы зажать спусковой крючок, его отделяет ровно одна секунда. Одна — в которую в комнату вламывается невероятное количество народу во главе с кричащим Гордоном, и Джеремайя, отшатываясь, стреляет в кого-то — не так уж это кажется важно, Брюс не видит и даже не пытается понять.       Его хватают под руки, не позволяя осесть на пол, и он им так благодарен, на самом деле, потому что ещё немного — и он…       Перед глазами темнеет одномоментно.