–
В школе, на каком-то литературном конкурсе, Бен выбирает тему «любовь» и пишет стихотворение, старательно выводя на титульном листе аккуратное скотобойня и Бену необъяснимо радостно, когда оба его родителя потом сидят в кабинете директора. В конце концов, они впервые после развода находятся в одном помещении, а это, между прочим, уже почти что семейный ужин. Ему, вообще-то, не всрались все эти уютные вечера возле общего очага – все равно это всегда заканчивалось руганью, битой посудой и плачем мамы в одной из комнат, пока отец с хмурым видом раскуривал у окна гостиной сигарету и говорил, что жареное мясо приводит к ишемическим инсультам. Бен каждый раз доедал свой ужин в одиночестве и думал, что бывают вещи и похуже разрыва сосудов. — Все проблемы уходят корнями в детство, — на парах по психологии Харди слушает вполуха, и, пока преподаватель распинается о полиморфном извращении детей, гиперсексуализации и культе порно, Бен каллиграфическим почерком подписывает рядом с фамилией Фрейда красноречивое мудак. Бену просто хочется уточнить: дорогуша, вы обознались. Бен – ребенок поколения Y, и ему не нужен психоанализ. А еще – признание общества, престижная работа, машина размером с собственное эго и новая обувь от известной марки, – ничего из этого. Бен плевать хотел на фрейдовское «Я», потому что он – не причина и не следствие неудачных отношений своих родителей, не субпродукт системы образования и не бунтарская надпись на кирпичной стене. Его поступки не определяются случайным просмотром своего первого фильма для взрослых или потребностью во внимании. Бен – просто Бен, не чувствующий себя сломанным или неправильным (хотя, если верить терапевтам, расстройства сейчас на пике моды. Харди читает краткий экскурс в интернете и выясняет, что хит этого сезона – эдипов комплекс). Он делит с друзьями одну крышу на пятерых, не думает о пользе и вреде глютена в печенье и набивает свою первую татуировку в китайском квартале, о чем наверняка будет жалеть уже через год. Бен, сколько себя помнит, – просто Бен, и так было всегда, пока однажды не появляется нечто. В первую встречу Харди называет его слабоумным. Про себя, конечно, потому что рот его слишком занят сигаретой, да и говорить он ничего не собирается. В воздухе растворяется только Бен, брошенное на отъебись, выдохнутое вместе с облачком дыма. — Твое имя на вкус как шарик пломбира с вишневой прослойкой. Люси улыбается Харди из-за спины парня, протягивающего руку с самым глупым выражением лица из всех, что Бен встречал. — Я Джо, — Харди не может и не хочет понимать, какое на вкус имя у этого чудика, но сам он выглядит как типичный американец, сидящий на сладком кофе и медицинской порции каннабиса. Бен с самым равнодушным видом кивает, а Джо только чуть морщит нос с едва заметными веснушками и продолжает улыбаться. Харди старается не заострять на этом внимание, и на радостное «еще увидимся» азбукой морзе выстукивает свое молчаливое «вряд ли», пока стряхивает пепел с сигареты. Но это увидимся действительно наступает, и даже раньше, чем Бен успевает о нем забыть. И наступает не где-нибудь – оно сидит прямо на его кухне, пьет из третьей в списке его любимых чашек и разговаривает с его друзьями. Ничего не понимающий Харди медленно вплывает в помещение, опускается на стул и смотрит на непозволительно свежего для девяти часов утра парня, о чем-то болтающего с Люси. — Доброе утро, — Джо улыбается во все не очень ровные тридцать два, а Бен даже не пытается пригладить лохматые со сна волосы. — У тебя вот тут, — показывает на собственную щеку, и в отражении чайной ложки Харди видит у себя на лице длинный красный след. — Всю ночь целовался с подушкой, — Гвил подает голос с другого конца стола, и все присутствующие прячут улыбки за ободками кофейных чашек. Бен от слова совсем не понимает, что происходит, но в то утро они выясняют, что имя Люси на вкус как мятная жвачка с начинкой, Гвилим – шоколад с соленым орехом, вроде миндаля; Аллен (которого, кстати, даже не было в этот момент с ними) – свежий, только что вымытый в холодной воде салат, а от Рами у Джо чешется в носу и краснеют щеки. — У меня аллергия на цитрусовые, прости, — виновато опускает глаза, но Малеку, кажется, вообще не до обид: он продолжает выдавать уже случайные имена и буквально смотрит парню в рот, когда тот готовится назвать следующий вкус. Бену, если честно, все равно, но в уже пустой кухне он все же спрашивает: — Что это за херня? — Он в Лондоне всего пару недель, — Бойнтон пожимает плечами под хлопок входной двери. — И очень милый. — Щенята тоже милые, — Бен морщится от кофейной горечи на дне чашки. — Пока не вырастают в церберов. — Будь добрее, Харди. И я думала, ты любишь собак. В следующий раз они пересекаются в кафе, где оба ждут мятную, – Бен все еще недоверчиво поднимает брови, – Люси и цитрусово-аллергенного Рами. У Бена на лице на этот раз нет следов от подушки и волосы не стоят торчком, однако он все равно отчего-то чувствует себя неловко под взглядом Джо. Они сидят и молчат минуту, две, три, пока парень спокойно доедает последний кусочек ягодного пирожного, и Харди не выдерживает: — Пломбир, значит? — Да. — Почему? — Не знаю. У меня синестезия, — Джо говорит это с видом, с каким обычно сообщают о погоде, а Бен показательно морщится и даже чуть отодвигается: — Надеюсь, это не заразно. А вечером, едва переступив порог квартиры, летит к ноутбуку Гвилима и со второго раза угадывает очередной хитрый — додумался бы даже восьмилетний, — пароль. Харди пролистывает все абзацы, где есть слова по типу «нейрологический» и «феномен», и останавливается на незамысловатой статье. Затем лежит на полу, смотрит в потолок и пытается представить себе геометрическую фигуру, думая о цифре четыре. Или ставит пластинку и пробует понять, какой цвет имеет играющая песня. А затем захлопывает ноутбук, и под крик зашедшего Гвила (иди сюда, чертов панк!) спешит на кухню, где мечется в поисках цветного стикера с номером телефона. Наконец, набирает, отстукивает ногой ритм в одну шестнадцатую и вместо приветствия выпаливает: расскажи мне. В последующие встречи Бен все так же ведет себя, как полный говнюк (и абсолютно спокойно это признает), а Джо все так же безосновательно добр к нему. Он говорит, что сам не знает, как это происходит. Говорит, что некоторые с синестезией могут коснуться другого человека и почувствовать то же, что и он. Или разложить по цветам радуги каждую песню из лу ридовского трансформера*. Или, как сам Джо, воспринимать слова на вкус. — А фамилии можешь? — Нет, — он моргает несколько раз, слегка озадаченный, и смотрит на тлеющий кончик сигареты Бена. — На вкус точно нет, но 'Харди' у меня, почему-то, ассоциируется с мотоциклами. — Джонс, вообще-то, — Бен бросает, не подумав, и поясняет для удивленных глаз напротив: — Томас Харди – мой любимый писатель, позаимствовал у него фамилию. Звучит интереснее. Джо, видимо, из тех, кому просто необходимо отвечать откровенностью на откровенность, поэтому он следит за летящим в урну окурком и зачем-то говорит: — Я бы тоже хотел быть кому-то интересным. Бен старательно проглатывает отчетливое тебе между строк и искренне удивляется: — Чувак, ты пробуешь имена на вкус и слышишь цвета. Я, конечно, не... — Вот именно, — он натягивает коричневые рукава свитера на ладони. — Иногда чувствую себя аквариумной рыбкой. Или обезьянкой-астронавтом. Ну, знаешь, за которыми всем интересно наблюдать, но никому нет дела, о чем они думают, когда собирают какую-нибудь штуковину под камерой. В этот момент Бен понимает, что насчет Джо ему одно интересно уж точно – в каких фильмах тот насмотрелся на думающих обезьянок-астронавтов. Прощаясь, Харди зачем-то обещает показать ему город, за что ругает самого себя всю дорогу до дома. — Как ты вообще нашла его? — Случайно столкнулись. У него такой классный акцент, — после короткого полукашля-полусмешка из угла, где Рами восседает с книгой, Люси незаметно закатывает глаза и улыбается. — И, конечно, его штука с именами. Я теперь все время жую эти конфетки с ментолом. — Это не штука, — Гвил, успевший уже трижды за последние несколько дней поменять пароль от ноутбука, поправляет ее, не отрываясь от экрана. — Это сбой в когнитивной системе. У синестетов особое восприятие. — Спасибо, доктор Ли, так намного понятнее. Гвилим бросает короткий взгляд на девушку, подперевшую голову рукой. — Я еще не доктор. — Тогда что же будет, когда ты им станешь? Пока эти двое препираются, Бен думает о том, что это все подозрительно напоминает какой-нибудь дурацкий ситком нулевых с закадровым смехом (хотя он, в общем-то, не имеет ничего против). А еще о том, что Джо в первую встречу сравнил его имя с вишневым пломбиром, а буквально сегодня заказал себе большую порцию такого же мороженого и признался, что этот вкус – его любимый. Харди тогда фыркнул (хотя, в общем-то, тоже не имел ничего против)._
— Думаю, Букингем и прочие вычурные штуки ты уже видел, — перед ярким автоматом Бен роется по карманам в поисках мелочи на проезд. — Разве что на флаерах. Или в интернете, — Джо протягивает руку и бросает несколько своих монет. — Сойдет, — машина выплевывает билет и для Харди. — Надеюсь, ты любишь динозавров. Джо, кажется, до этого немного расстроенный отсутствием гайд-парка и лондонского глаза в их маршруте, мгновенно оживает и кивает головой. Бен не считает себя хорошим экскурсоводом, терпеливым рассказчиком и вообще тем, кто приспособлен ходить с кем-либо рука об руку, но в одном уверен точно: город он знает лучше, чем собственные пять пальцев. Джо не жалуется ни на его быстрый шаг, ни на сомнительные комментарии в сторону достопримечательностей, ни на его привычку курить на ходу. Харди в жизни бы не подумал, что кто-то старше двенадцати может с таким восторгом носиться по кристальному парку* и глазеть на (искусственных – Бен не устает ему напоминать) древних ящериц. Рыжеватая макушка парня возвышается над толпой детей вокруг поляны с игуанодонами, пока Харди стоит неподалеку и размышляет, как вообще в это ввязался. Напоследок Маццелло делает кучу фотографий на телефон, выбрасывает в урну палочку от третьей по счету сахарной ваты и зачем-то информирует, что хотел бы завести себе телеозавра. Путь обратно до центра они проводят в споре, сможет ли Джо его приручить и как быстро (Бен гадает) ящер откусит ему руку. Ночь после этого Харди проводит в споре с самим собой, кого Джо сумеет приручить быстрее – какого-то там -завра или его – Бена, – самого. — Он любит зомби, — парень откусывает на утро хрустящий тост, — и динозавров. И постоянно ест что-то сладкое. — У вас много общего, — Люси заплетает короткие волосы в два колоска перед зеркалом. — Ну, по крайней мере, страсть ко всяким странным мертвым вещам. — Ненавижу сладкое. — На встречу не опаздываешь? — Могу вообще не идти, если захочу. — Ага. Застегни, — Бойнтон подходит и поворачивается спиной, и Бен, пока застегивает молнию на платье, знает: хитро улыбается. — Не забудь запереть дверь. Джо ждет его на углу улицы, в одной руке держа подстаканник с двумя чашками кофе, в другой — телефон. Харди смотрит на его двигающиеся губы, затем на длинные пальцы, пока тот передает ему один из стаканов; делает большой глоток и морщится от количества сахара и сливок. — Сказал же, осторожно. Это, похоже, мой. В автобусе Бен делает вид, что очень заинтересован картой маршрута на двери, а не рассказом Маццелло о том, как в первую же ночь в Лондоне он подобрал возле дома бродячего кота. Перед музеем Рипли* Джо на мгновение останавливается, недоверчиво сводя брови к переносице. — Может, все-таки Тауэр?.. — Брось, — Бен закатывает глаза, берет его за рукав и ведет к дверям. — С мостов и храмов оргазмируют только старики, а тут – по-настоящему интересные вещи. Сомнения Джо рассеиваются, как только он видит – боже, только не снова, – статую ти-рекса в полный рост, а затем все оставшееся время ходит по музею и напевает, какая же странная штука – жизнь*. Джо снова фотографирует, но на этот раз в объективе все меньше ящериц и все больше Бена, сравнивающего себя с фигурами изуродованных людей, позирующего рядом с электрическим стулом или просто показывающего средний палец в камеру. Это их от силы пятая или шестая встреча, но Харди кажется, будто они уже целую вечность блуждают по его любимым местам города. Бен называет сахар белым ядом, а потом назло Джозефу покупает тому яблоко в карамели в одном из парков. Называет самым опасным из наркотиков, а потом приносит пакет лунных пряников из китайского квартала. Маццелло слизывает растаявший сахар с пальцев и назло Харди обещает, что распечатает все фото из музея и сделает из них идиотский коллаж. А затем сам же смеется, потому что, в противовес Бену, ничего не умеет делать назло._
— Как там твой анестетик? — Синестет, — Бен цедит сквозь зубы. — И у него, вообще-то, имя есть. Кофеварка вовремя замолкает, и на кухне воцаряется тишина. Люси чуть не проливает сок мимо стакана, пока во все глаза смотрит на Харди, едва не забыв сомкнуть приоткрытые в удивлении губы. В этот момент Бен неожиданно вспоминает слова Маццелло о рыбках и обезьянках-астронавтах. Под недоуменные взгляды парень упорно продолжает ковырять собственный обед и двигаться на стуле как можно дальше от прилипчивого Рами, который даже и не подумал обидеться на грубый ответ. — О чем вы вообще? — Аллен – единственный, помимо Харди, кто не понимает общего настроения, – вопросительно смотрит на них. — Новый знакомый Бена, — Люси спешит сообщить, прежде чем парень успевает хотя бы открыть рот, — мы сегодня идем вместе в бар. В эту десятую, алкогольную встречу Бен думает, что еще не встречал человека, выглядящего более забавно после всего двух стаканов виски. Еще более забавным потом оказалось тащить Маццелло до его квартиры. Где-то на двенадцатую, уже безалкогольную встречу, незаметно для всех (для себя – в первую очередь) поправляя ему мокрый от дождя воротник, Бен думает, что вполне может написать книгу в духе «искусство по уходу за Джозефом Маццелло». Джо называет его неправильным британцем и подставляет лицо холодным каплям; Бен называет его амфетаминовым американцем и все же затаскивает под видавший виды зонт. — Почему ты сменил фамилию? Харди непонимающе смотрит на Джо, пока тот, щурясь, глядит на необыкновенно яркое для этой широты солнце. — Я же говорил, это мой любимый писатель. — А мне нравится Диккенс, но, как видишь, я все еще при своем имени. — Джозеф Диккенс, серьезно? Я бы задразнил тебя до смерти. Бен перебирает каждую бумажку, каждую пивную крышку в кармане джинсовки, прежде чем нащупывает зажигалку. — Что-то в семье? — Ага, — наконец, закуривает, — поменял сразу же, как уехал из дома. — Чтобы забыть. — Скорее, обособиться. Я не они, они не я. Джо все-таки из тех, кто не задает глупых вопросов и не говорит лишних слов в ответ на откровенность, поэтому всю дорогу до своего квартала они проводят в молчании. И пока Бен раздумывает, как лучше попрощаться с человеком, которому по чистой случайности рассказал то, чего не рассказывал никому, Джо кладет руку ему на шею и целует. Харди знает, что от него наверняка разит сигаретами, в то время как Маццелло на вкус такой же, как все съеденные им за время в Лондоне сладости, но Джо, кажется, совсем не возражает и прижимается еще ближе, когда рука Бена оказывается в его волосах. Все домашние потом, конечно, замечают глупую улыбку на лице Харди, но даже Рами умудряется за весь вечер не обронить ни одного комментария. На следующую встречу Бен курит вдвое меньше, покупает пачку джуси фрута и везет Джо на южное побережье Темзы. Романтичности в парне нет от слова вообще, но Маццелло, кажется, все устраивает: и холодные перила, и одна бутылка сидра на двоих, и то, как соприкасаются их пальцы, когда та самая бутылка передается из рук в руки. Уже ночью Джо сидит на их кухне, тянет горячий чай с медом и с неподдельным интересом слушает теории Гвила о том, что традиционного английского чая, на самом деле, не существует; а затем засыпает на кровати Бена, так и не досмотрев очередную часть Охотников за привидениями. Харди, конечно, вслух не скажет, но он предпочел бы лежать так всю жизнь, даже если взамен пришлось бы слушать речи Ли каждый день. Харди все еще помнит слова Гвила про особое восприятие, но ему трудно поверить, что кому-то может приносить удовольствие просто звать его по имени. Маццелло за каждую их прогулку произносит Бен, Бен, Бен, примерно сотню раз и оправдывает это тем, что любит вишневый пломбир. Когда Бен оказывается у Джо дома, первое, что он видит – совсем небольшая, чуть помятая фотография, заткнутая за зеркальную раму в коридоре. На ней он же показывает в камеру средний палец, пока сзади мигает вывеска музея странных вещей. Бен ничего не говорит против – только интересуется, где же обещанный коллаж, а Джо смущенно улыбается на одну сторону и не спрашивает, положить ли ему в чашку сахар – сразу приносит без. Ничего романтичного в том, что Джо, с его аллергией на цитрусовые, заранее купил лимоны для его чая, Бен не видит. В том, что на тесном диване им обоим удобно (потому что ноги странным образом переплетены) – тоже. Харди закатывает глаза и в тысячный раз выдает вымученное американец, когда узнает, что Маццелло никогда не смотрел 'на игле', а затем ставит ему первую часть, не забыв уточнить, что вторая – полный отстой. — Нет ничего хуже, чем попытка продолжить уже законченное. — А как же все эти рок-звезды? — А что они? — Ездят в туры, когда группа распалась лет десять назад. — Если ты рок-звезда, тебе можно все. — Звучит так, будто ты о таком мечтаешь. Бен поворачивается, чтобы кинуть на него самый саркастичный взгляд из своего арсенала, но внезапно обнаруживает его губы буквально в паре сантиметров от собственного лица. — Еще чего. Они целуются под 'выбери жизнь...' и песню из финальных титров, целуются, когда экран затухает; целуются, пока губы не начинают гореть, а фильм автоматически не переключается на следующую часть, и Харди спешит остановить эту ошибку кинематографа на первой же минуте. Бен выбирает не жизнь, Бен выбирает держать Джо за руку при своих друзьях, пока они все вместе смотрят с берега на салют в честь какого-то – Харди не в курсе, – праздника. Бен выбирает засыпать на обнаженном плече Маццелло, слушать его дыхание во сне и никогда не просыпаться рок-звездой. — Сколько еще мебели он должен испортить, чтобы ты вернул его на улицу? — У него теперь есть дом, — Джо чешет рыжего кота за ухом, пока тот прикрывает глаза и мурлычет. — Мне было одиноко без него здесь. Бен косится на довольного кота, хмурится, сопит и отводит взгляд. — Счастья и любви вам двоим. Джо едва слышно усмехается, а затем – Харди выдыхает, — другой рукой тянется к чужой голове и чешет за ухом уже Бена. Парню хочется возмутиться, потому что он тут, между прочим, не домашний питомец, но его не хватает даже на недовольный бубнеж – Бен прикрывает глаза и едва сдерживается, чтобы не замурлыкать в унисон с котом. Все это подозрительно похоже на сказку – слово счастье Бен вслух говорить боится, но мысленно пробует его на вкус и понимает, что на языке – что-то вроде пузырьков из яблочного сидра на двоих. Или – солоноватый привкус кожи, когда ночью Бен поцелуями по линии позвоночника спускается от взмокшей макушки до лопаток, а разомлевший после оргазма Маццелло плавится на простынях, смущенно улыбаясь в подушку. Все это подозрительно похоже на кратковременную деменцию, потому что Харди впервые забывает, что верить в сказки – себе дороже. Счет за счастье ему приходит почтой в последний день сентября. Джо не ждет его с утра на углу улицы, не приходит на ужин к ним вечером и не целует Бена на ночь в плечо. Вместо голоса Джо в телефонной трубке – оповещение о том, что абонент недоступен, абонент занят, данного номера не существует, попробуйте узнать у кого-то другого, что происходит. Бен не может вспомнить, куда дел отданную ему копию ключей от квартиры Маццелло, поэтому нажимает кнопку звонка примерно четырнадцать раз, затем – стучит кулаком по дереву; затем, напоследок, – пинает дверь ногой. Тревога расползается по телу горячими кляксами, мешает мыслить хоть сколько-нибудь рационально. К вечеру Бен перебирает все варианты: от автокатастроф и до случайной асфиксии во сне. Маццелло не ждет его на углу ни на следующий день, ни на следующий, ни через неделю. С каждым новым утром, с каждым тихим разговором на кухне до Харди медленно доходит: Джо уехал. Бен хочет пройтись по всем тем местам, где они были вдвоем – может, где-то на лавочке в парке или у перил набережной завалялся ответ на самый заезженный из всех вопросов: что я сделал не так ? Вместо этого Харди пьет бурбон из горла и по полночи пялится в потолок, совсем не думая о геометрических фигурах и цвете одной и той же песни на повторе. Пьет, перечитывает глупые смс-ки и не удаляет номер из контактов, но рядом с фамилией Джо приписывает красноречивое ублюдок. Бен ненавидит всю эту драматичность; ненавидит эти «а он мне так нравился» и «не грусти»; ненавидит озабоченные вздохи за спиной и печальные глаза Люси, будто он переживает четвертую стадию рака, а не внезапное расставание. В воздухе висит отчетливое как жаль и вы были такой милой парой. Харди ненавидит это ощущение, а еще больше ненавидит то, что Маццелло смог так просто сбежать от всего этого, а он не может. Бену остается только сидеть все в той же кухне, где чаем с медом больше и не пахнет, и бесконечно слушать. — Может, он вернется. — Люси. — Нет, я серьезно. — В любом случае, мне плевать. — Откуда ты знаешь, зачем ему нужно было уезжать? — Какая разница, если он мог просто сказать? Просто сказать, ничего сложного: пошел ты нахер, Бен, меня ждет Новый свет. Каждый раз, когда Бойнтон злится, очаровательной ее находит только Рами; для не влюбленных же в нее людей со стороны это выглядит жутко – то, как девушка до побеления костяшек сжимает ручку кухонного ножа и кромсает салат на деревянной доске. — Ты ведешь себя, как обиженный ребенок. Это не конец света. — Да, всего лишь Атлантический океан. Люси поворачивается, чтобы ответить, но Бен резко уходит из кухни, а затем и из квартиры. Бену, как и прежде, вообще не всрались все эти нотации и жесты доброй воли; ему не нужны выдержки из учебников и фрейдовское «Я», ему не нужен чертов психоанализ, ему не нужен Джо, ему не нужен Джо, ему не нужен Джо. Он повторяет последнее как мантру, как молитву, и это имя – наконец, он понимает, и никакой синестетики для этого не нужно, – на вкус как бритва по языку. Бен дезинфицирует алкоголем раны и ссадины во рту и повторяет снова, что ему не нужен Джо, не нужен, не нужен хоть сотню раз, но избавиться от этого грызущего нутро чувства не получается. Ему снова четырнадцать, и он доедает ужин в одиночестве, пока из комнаты доносится плач матери, а из гостиной веет запахом горьких отцовских сигарет. Только теперь сам Бен достает пачку и думает, что бывают вещи и похуже разрыва отношений (при условии, что это вообще ими было). Бен, как и много лет назад, выбирает тему «любовь» и на салфетке выводит найденной в кармане ручкой аккуратное скотобойня пока Гвил снова вещает что-то о поддельности вовсе не ирландского виски, а Аллен понимающе кивает ему и опрокидывает в себя стакан за стаканом. Бен ездит на работу, мирится с Люси, звонит матери, звонит отцу (хоть и знает, что тот не возьмет трубку), а однажды вечером заходит в ближайший супермаркет и покупает ведерко пломбира с вишневой прослойкой. Не для себя, конечно, – он по-прежнему не любит сладкое. Поэтому закидывает мороженое к задней стенке морозильника и хлопает дверцей так, что с нее слетают магниты и фотографии. Все из присутствующих в квартире замечают эту банку, но никто за неделю так и не решается открыть и попробовать. Друзья даже вскользь больше не называют имени Джо, а когда кому-то необходимо упомянуть его в разговоре — бросают быстрый взгляд на Бена и опускают голос до шепота, будто хотят помянуть дьявола где-нибудь в церкви. Харди кажется, что еще чуть-чуть, и он от такой заботы сойдет с ума. И это происходит: парень понимает, что окончательно поехал крышей, когда выходит из дома с утра, и прямо рядом с собственным подъездом видит его. — Бен. Сердце делает сальто, чтобы рухнуть куда-то в желудок, и у Бена трясутся руки, когда он лезет за сигаретами в карман. Джо – судя по всему, настоящий, чуть уставший, – улыбается так, будто с момента их последней встречи прошло всего пару часов. Харди не специалист, но в одном уверен точно: разбивающие тебе сердце ублюдки улыбаются не так. — Я думал, ты уехал к своим корням. Бен так и держит ладони в карманах, чтобы дрожь в руках не выдала его с головой. Улыбка Маццелло немного угасает, а тонкие брови сводятся к переносице. — Я же вернулся. — Это замечательно. — Почему ты злишься? Знаю, получилось неожиданно и по-дурацки, но всего пара недель... — Я, по-твоему, злюсь? — Бен спрашивает самым спокойным тоном из возможных, наконец, выуживая сигареты из кармана. — Я не злюсь. Разве похоже? Запаянная в пленку новая пачка никак не хочет открываться, непослушные пальцы все еще трясутся. Харди не смотрит на Джо, пока ковыряется с ней. — Ты когда-нибудь видел людей, которые злятся? Так вот, я не из них. Читай по губам: м-н-е п-л-е-в-а-т-ь. Ясно? Плевать. Злился я в начале, сейчас у меня по плану стадия принятия. Сигареты так и не открываются, и Бен с силой бросает пачку на асфальт и давит ногой. Маццелло, кажется, бледнеет немного и старается даже не шевелиться. — Бен, что произо... — Если ты думаешь, что можешь вот так появляться у меня на кухне, сравнивать меня с долбаным пломбиром, целовать, а потом исчезать без предупреждения хрен знает куда, то ты ошибаешься. Бен действительно не злится. В последние дни ему казалось, что это все почти отболело, что еще чуть-чуть – и он забудет и набережные, и салюты, и бродячих котов. Чуть-чуть – и в памяти не останется даже имени. Но стоит Джо оказаться в полуметре – живому, настоящему, со своими почти что детскими веснушками и взрослыми глазами, – и все эмоции, ножами торчащие из каждого уязвимого участка тела Харди, находят свой выход. Поэтому Бен не злится – Бен просто в бешенстве. — Даже если все было не так здорово, как мне казалось, или вышло, что я не подхожу тебе – можно было просто сказать, а не оставлять меня догадываться, в чем же я опять облажался. — Бен. — Люди так поступают обычно – просто говорят. — Бен, — Харди, повысивший уже до максимума голос, переводит дыхание и наконец обращает внимание на Маццелло. — Я ничего не сказал, но написал тебе все – и куда, и зачем, и насколько, — Джо смотрит непонимающе, искренне, открыто, обиженно, все сразу. — И отправил почтовым голубем? — Нет, оставил огромный лист в коридоре. На зеркале, за рамой. — Записку? — Да. Так поступают люди обычно – оставляют записки. — А телефонами люди не пользуются? — Я сразу поменял сим-карту на свою старую, штатовскую, чтобы быть на связи с семьей. Я к ним летел, если что. У Бена все еще искры летают перед глазами, а нутро жжет, и хочется бросить что-то резкое, но вместо этого он замолкает. Думает. Анализирует. Сводит один конец с другим, подсчитывает степень собственной глупости. Кусает губу, а затем бубнит себе под нос: — Ключи где-то потерялись. Я не смог войти в квартиру. Маццелло смотрит на него слишком долго и – даже учитывая, что это Джо, – слишком странно. Бен может поклясться, что никогда не видел настолько саркастичного взгляда с его стороны. — Я думал, там так пыльно, потому что ты принципиально не убираешься. Значит, не смог войти? — Ага. — И кота, получается, не кормил? — Нет. Джо кивает то ли Бену, то ли самому себе. — И все это время ты думал, что. — Ты меня кинул, да. — Кинул, значит. — Да. Джо кивает еще раз. — Ты идиот. На этот раз согласно кивает Бен; они стоят молча с минуту и оба смотрят на помятую и раздавленную пачку под ногами, которую Харди чуть пинает мыском, вдруг вспоминая о собственной покупке. — Мороженое будешь?