Скоро рассвет

      Скоро рассвет.       Туман лёгкой поволокой скрывает за собой небольшую тихую реку. Тихой она только кажется - омуты в ней утянули на дно столько народа, что и крестов на правом берегу не счесть. Солнце скоро выглянет из-за низких гор, покрытых хвойным лесом; с той стороны утренний ветерок доносит запах гари и дым. Слышится тихий плеск вёсел о поверхность воды – рыбаки проверяют сети, которые ставили этим вечером. Скорее всего, улов небольшой, но и его хватит, чтобы торговать неделю. Начинают открывать ворота и выгонять крупный скот: коровы недовольно мычат, быки сталкиваются рогами, бараны блеют и пытаются разбрестись кто куда. Пастухи, лениво почёсываясь и матерясь, сгоняют скотину в два разных стада и ведут дальше по деревне, в сторону полей на холмах за селением.       Я сижу на заборе, сером от старости, и покусываю сорванную по дороге травку. Наблюдение сельской пасторали меня примиряет с действительностью. Хотя бы не зря воевал.       Война, которая началась из-за жажды одних уродов захватить территорию государства других уродов, длилась десять лет. Я был на фронте все эти годы; не помню точно свою должность, не то лейтенант, не то сержант, а всё одно убийца. В сумке на дне лежит один погон с двумя стёршимися насечками – второй оторвался при спешном отступлении из Чернограда, а новый всё времени не было выпросить. Да и зачем? Сумку ношу на одном плече, второе свободно. Сколько я мостов подорвал, дорог, по которым переходили беженцы, лишь бы не пустить врага на наши земли – не счесть.       В первый раз страшно было до ужаса. Я тогда только выпустился из академии и в военные подаваться совершенно не хотел. Но пришлось, вернее, мобилизовали. Дали несколько коробок губки, кабель и нитроглицерин и отправили на фронт прикрывать отступление. Вместе со мной туда направили ещё несколько выпускников; выжила только одна девица, она медик вроде бы. Там же, на фронте, научили правильно готовить взрывчатку и минировать территорию.       Однажды (это было таким же ясным летним утром) меня схватили вражеские солдаты. Они были сами напуганными до ужаса мальчишками, как и я, но понимали, что минёра нужно отвести в штаб живым и в сознании. Забавно получилось, ведь на следующий день во время наступления меня вытащили из того сарая, в который определил вражеский командир, а их головы засолили по старой традиции и оставили гнить в дубовых бочках.       Я слез с забора и поплёлся в поварню. Она стояла под раскидистыми деревьями черёмухи и яблони-дикуши. Слышались звон металла о металл и тихая ругань: хозяйка доставала горшок с кашей, а её внучка носилась по кухне и мешалась под ногами. Вошла госпожа Василина, дочь хозяйки, – женщина лет тридцати, с косой до пояса и ожогом на всё тело, кроме лица. Она поставила длинную хворостину у двери и принялась разливать чай по кружкам. Все они были заняты своими делами и будто не замечали меня. Как приятно это ощущать.       Когда я только вернулся, то ходил в военной форме – другой одежды не было. В городах меня сразу узнавали по синей шинели и сладковатому запаху нитроглицерина (он, проклятый, до сих пор не выветрился) и потому сторонились.Ещё бы, военные известны масштабами своих посттравматических болячек: галлюцинации, бред, лунатизм, панические атаки и многое, многое другое. По распределению меня направили на приграничные территории отбывать службу и продолжать защищать отечество. Лучше бы научили землю пахать, ей-богу. Меня приписали к дому старосты этой деревушки, правда, я там не прижился: его дочь была слишком нахальной и полезла ко мне в комнату посреди ночи, а я спросоньяпо привычке по-тихому воткнул ей нож в печень. Разбирались недолго – девку на кладбище, меня с глаз долой, на семью известной потаскухи позор. Так вот я и оказался в этом доме. Госпожа Василина отдала мне одежду своего мужа, он умер на фронте ещё шесть лет назад.       Я положил перед Таткой мешочек с ягодой. Она тихонько взвизгнула и принялась сортировать по кучкам разные ягодки: дикая смородина, голубика, земляника, костяника, шиповник. Хозяйка ворчала что-то о глупых играх, госпожа стянула у дочери одну ягодку и кинула мне в лоб. Я отклонился в сторону и ухмыльнулся в ответ на её насмешливый взгляд. Тарелки принялась наполнять Татка, с красными от натуги и важности щеками щедро раскладывая пшеничную кашу по деревянным плошкам.       У госпожи Василины были старший брат, брат-близнец и младшая сестра. Старший брат был забран проезжавшим мимо офицером в качестве не то слуги, не то наложника. Он бежал, ушёл на фронт, вернулся без глаза и был убит пьяным селянином лет пять назад, до моего прибытия сюда. Брат-близнец был мобилизован, но из-за низкого уровня знаний стал смертником – его напичкали взрывчаткой и отправили одного против роты солдат. Труп даже не искали. Младшая сестра утопилась после того, как её сделали жертвенной невестой в каком-то древнем обряде богини плодородия. Замужем Василина была три года, два из которых муж был на войне.       Нахмурившись, госпожа искала четвёртую ложку; Татка мурчала под нос незамысловатую колыбельную; хозяйка нарезала хлеб старым ножом, доставшимся ей от деда-охотника. Я прищурился: надо поправить забор, полить сливы, натаскать воды в бочку, пойти с девочкой в лес за ягодой. Странное чувство, в родной семье таких отношений и забот не было, а тут…